Я к матушке пошла. Говорю, не надо никакого сватовства. Рано ещё. А сама глаза прячу.
– Наводишь ты, девонька, тень на плетень. Сказывай, что натворила.
– Ничего не натворила. Не хочу за Митяя и всё. Не люб он мне.
– Эвон как: не люб! А кто люб? С кем хвостом вертела? Сказывай, а то мигом батьку позову!
Сердце у меня в пятки сбежало. Тут думай, не думай, а сказать придётся. Выслушала матушка и сказала, как отрезала:
– Не быть по твоему, Марфа. У отца давно всё обговорено и решено. Сваты и подарки приготовили. Смирись, вот и весь мой сказ.
Смириться? Как так? Кровь хлынула мне в голову. Я опрометью выбежала на улицу. Тьма стояла кромешная. Осень. Небо покрыто тучами. Ни звездочки, ни месяца. Бегу к овину, где наше с Егорушкой тайное место. Думаю, выплачу слёзы свои, чтоб никто не видел. Вдруг слышу, дышит кто-то.
– Кто здесь? – шепчу.
– Марфуша, ты? Я и не чаял свидеться с тобой, радость моя.
– Егорушка, сокол мой! И я не надеялась.
– А правда, что завтра сватовство?
– Правда, Егорушка, правда. Что делать – не знаю. Матушке открылась, так она велела выходить за Митяя, а не то всё батюшке расскажет. А он крут, не сносить мне головы.
– Так ты за него собралась?
– Ты пошто кричишь? Али не знаешь, что не хозяйка я себе?
– Ты же мне про любовь говорила, что свет без меня не мил? А теперь что, Митьке такие слова сказывать будешь? Не зря про вас, баб, мужики говорят…
– Это про каких баб мужики говорят? Про меня? – вскричала я со слезами. – Ты говори, да помни, с кем говоришь, а то ведь недолго и конец беседе дать.
Ночь прохладная, а кровь в наших жилах до того разгорелась – того и гляди, искры посыплются. У Егора желваки на лице заходили. Только я не буду обидные слова терпеть! Развернулась и побежала к дому. Да он хутчей оказался. Сгрёб меня железными ручищами, что мне не ойкнуть, и понёс к нашему месту. Забрались наверх, где лежала солома после обмолота, прижались друг к дружке и не шевелимся. Будто хотим навсегда остаться здесь. И так нам любо, что и слов не надо.
– Марфуш, а ты правда выйдешь за сопливого?
– Не рви ты мне сердце. Лучше придумай, как спастись от ирода.
– Что придумать, зорька моя ясная? Ведаешь, если и пойду к твоему батьке, то ничегошеньки из этого не выйдет. Он иначе, как голытьбой, нашу семью никак не зовёт.
– Так ты, значит, не пойдешь к тятеньке?
– Я же тебе говорю: не отдаст он за меня.
– А пошто целый год про любовь сказывал, красивые картинки рисовал? Может, ты со мной так просто, позабавиться?
– Марфуша, – сказал Егор, приподнявшись на локте, – знай, без тебя я, как высохший колодец, как ходок без посоха, как служба без молитвы. Нет тебя, нет и меня.
От слов этих закружилась моя голова. А Егор всё жарче и жарче обнимает. Губы его медовые поцелуями покрывали моё лицо, шею. Ещё чуточку и не совладаю…
– Егорушка, – истомлённым голосом сказала, – не бери греха на душу. Не трогай меня. Люблю тебя до последней твоей кровиночки, а только не хочу бесчестить нашу любовь.
Не помню, сколько мы ещё любились, а только надо идти домой. Спустились тихо, полёвками пробежали по двору, а тут дверь открывается, и тятенька на крыльцо выходит.
– Значит, погань ты несусветная, с мужиками шаришься? Как хвачу тебя щас, – и юрк в сени, а оттуда уже выбежал с вожжами и замахивается на меня. Только Егор перехватил его руку, зажал крепко и говорит:
– Дядя Панкрат, отдай Марфу за меня. Люба она мне.
– Это тебе-то, голодранцу, дочь отдать? Не бывать этому!
– Не люб Марфе Митяй. Отдай за меня.
– Сам голь перекатная, и девке такую жизнь дать хочешь? Коли еще раз замечу с Марфой, не жилец ты.
– А ты меня не стращай! Ишь, пужливого нашёл! Пожалей, дядя Панкрат, дочку! Я на неё пушинке упасть не дам, она у меня, как княгиня будет!
– Это у тебя-то, голопузого, княгиней? Пошёл прочь! Да руку отпусти, аспид! А ты давай домой! Поговорим, – и усмехнулся криво. – Егор, не вздумай худого про девку сказать!
Бить он меня не бил. Но лучше бы убил сразу. После его слов разум мой помутился. Раньше, бывало, рассказывали про девок, что выходили замуж и ни о чем не помнили. Так это самое случилось и со мной. Ни сватовства, ни венчания, ничего не помню. Только злые глаза батюшки, скорбно прикрытое лицо матушки да противный голос Митяя. Правду, Ярославнушка, говорят, что дети от любви родятся. Месяца через три после венчания понесла я. Но Бог не дал мне радости детёночка своего понянчить. Помер он в родах. Похоронила его, а вскорости и Митяй сгинул. Сказывали, с кем-то на рыбалке по пьяному делу схватился, так мужик его к рыбам и отправил. Несколько дней искали. Да где там!
Егорушку больше не видела. И старалась не слышать о нём. А сегодня ночью приснился мне колодец высохший. Как проснулась, сразу Егора вспомнила. Знаю, беда с ним. Да только не ведомо, где он. Так и прошла по жизни ходоком без посоха. Не ты бы, ласточка, не знала бы я никакой радости.
Марфа и Ярославна сидели, тихо прижавшись друг к другу. За окном дул холодный ноябрьский ветер, бросая в окна ледяные слезинки. Как будто поминал кого.
Моя родная
Виктория Зверева
@_fctc_
Ничего больше не будет как раньше. Каждое утро, да и день, и вечер будут для Сабрины тяжелыми и наполненными чувствами вины, и ей никуда от этого не деться.
Еще месяц назад семья Фишеров была счастливой и ни о чем плохом не думала. Глава семьи, Роберт Фишер, нежно любил свою жену Хелен и двух дочерей, Сабрину и Кимберли. В девочках он вообще души не чаял, был их другом и действительно заботливым отцом, любил их абсолютно одинаково.
Возможно, именно поэтому соседи и другие посторонние люди не знали того, что скрывалось за этой любовью.
Кимберли была приемной дочерью.
При родах двойни Хелен потеряла одну из дочек. Для нее это было сильнейшим ударом. Всю беременность она мечтала, как будет гулять с обеими, ведя их за ручку с каждой стороны. Эти мечты могли бы разбиться вдребезги после печальных вестей врача. Но Роберт не мог позволить жене погрузиться в депрессию, из которой, как ему казалось, ей не выбраться. Было принято решение об удочерении сразу же после выписки из роддома.
Семнадцать лет прошли так незаметно для счастливых родителей. То, что Ким была приемной, знали только Роберт и Хелен. Никому и в голову не приходило задаваться таким вопросом. Все документы были надежно спрятаны от глаз дочерей.
Но, к сожалению, различие во внешности всё-таки бросалось в глаза. Особенно это замечала Сабрина. Особенно когда кто-то говорил ей: «Ты так похожа на маму! А Кимберли – папина дочка и похожа на него.»
Но это было не так, ее сестра не была похожа ни на кого, и чем старше становилась Сабрина, тем больше она это замечала. Она не могла с этим мириться. Почему с ними должен жить кто-то еще, кто-то неродной, просто так? Девочка тайно пыталась узнать правду. На почве подозрений отношения между сестрами стали портиться. Кимберли искренне не понимала, в чем дело, и очень переживала по поводу раздражения Сабрины.
Роберт же и Хелен боялись этого больше всего, для них не было различий: обе девочки были их родными малышками, пусть уже и взрослыми. Но всё равно опасались поведения Сабрины и невольно ждали, когда произойдет этот взрыв.
– Папа, я возьму твою машину? Сегодня ярмарка за городом, – сообщила за семейным завтраком Кимберли.
– Нет, машину беру я, мы с друзьями сейчас едем на пляж, – резко оборвала сестру Сабрина.
– Но ты брала ее всю неделю, может уступишь мне сегодня?
Сабрина грозно посмотрела на девушку, сидящую напротив.
– Тем более, кто возьмет машину, – я спрашивала отца, почему ты решаешь? – добавила Ким.
– Так, девочки, успокойтесь, у меня для вас хорошие новости. На следующей неделе мы едем в салон за новым «Мини Купером», а пока пусть Ким возьмет машину, – попытался прервать их спор глава семьи.
Сабрина вдруг вскочила с места, у нее снова началась необоснованная, как считали последнее время родители, вспышка гнева на сестру. Но на этот раз всё было куда серьезней.
– Что? – вскрикнула Сабрина, – почему «Мини Купер»? Почему мы покупаем машину, которую хочет эта девица? Почему ты вообще покупаешь тачку чужому человеку?
Повисло неловкое молчание. Роберт перестал жевать бекон, Хелен медленно опустила вилку на тарелку, но звон всё равно получился громче в этой тишине. Ким смотрела на сестру непонимающим взглядом.
– Что вылупилась? Ты не ослышалась, приемыш!
– Но…
– Ты мне не сестра! И никогда ею не была! Мне надоело делить вещи, семью и жизнь с чужим мне человеком!
– Сабрина, замолчи сейчас же! – вступился отец, но ее было не остановить.
– Ну уж нет! Спроси у матери, которая так хорошо прячет документы из приюта в коробке, обложенной ее трусами!
– Сабрина! – не выдержала раскрасневшаяся мать.
– Да лучше бы тебя вообще не было в моей жизни! Зачем ты нужна? – этот вопрос повис в воздухе после того, как Сабрина выскочила из-за стола, схватила ключи от отцовской машины и выбежала на улицу, хлопнув дверью.
Завтрак был закончен. Как и счастливая жизнь семьи Фишеров.
Через два часа Роберту Фишеру позвонили из полиции. Еще через десять минут поступил звонок из госпиталя Святой Марии.
Будучи в состоянии слепой злобы, Сабрина вылетела на перекресток, не заметив, что светофор горел красным. Сильный удар пришелся в левый бок, машина с девушкой перевернулась два раза и вылетела с дороги, показав свои железные «внутренности». Травмы были очень серьезными. Дочь Фишеров, плоть от их плоти, была в коме, и ей требовалась срочная трансплантация почки…
Сабрина очнулась спустя несколько дней, и первое, что она увидела, были заплаканные, с большими темными кругами глаза матери и уставшее лицо отца, которое как-то резко состарилось. В углу примостилась медсестра, пристально следя за действиями родителей, которым нельзя было сообщать неокрепшей девочке страшные новости.
Когда Ким узнала о случившемся, она добровольно решила стать донором почки для Сабрины. К тому же, по всем параметрам она подходила. Но операция не была успешной. Кимберли скончалась, помогая сестре. Это было настоящим ударом для Роберта и Хелен. Они молились днем и ночью, чтобы Бог не забрал у них вторую дочь.
Теплым сентябрьским днем Сабрина стояла на зеленой лужайке, где среди травы белели камни с именами и цифрами. Она приходила в эту обитель безмолвия и покоя одна каждую неделю и долго плакала над надгробием: «Кимберли Анна-Хелен Фишер. 23.Х.1999 – 17.VIII.2016. Любимая дочь и сестра».
– Прости меня, родная, – рыдая, шептала Сабрина.
А в ответ была тишина.
На пороге
Анна Матвиенко
@arys_pole
Мне уже несколько дней было неуютно. Мне казалось, что мой мир словно сжимался, ощущение незыблемости и безопасности исчезло. Я старался успокоить себя, собраться и не паниковать, но однажды мои предчувствия стали реальностью, окунув меня в бездну страха.
Я проснулся оттого, что все вокруг пришло в движение. Упругие стены окружавшей меня капсулы словно утратили свою надежность, они вибрировали и колебались, как будто извне на них действовали неведомые силы. Сначала меня охватила паника, но усилием воли я заставил себя собраться. У меня не было инструкции, как поступать в таких ситуациях, и я решил положиться на своё чувство самосохранения – до сих пор оно меня ни разу не подводило.
Я понимал, что должен быть какой-то выход. Немного повертевшись, я нащупал среди надвигающихся стен лазейку. Моя капсула сжималась всё интенсивнее, и я решился покинуть своё убежище.
Неторопливо и основательно я изучал обнаруженный путь для побега, когда внезапно стены вздрогнули значительно сильнее и лаз распахнулся, выбрасывая содержимое. Всё, что окружало меня, всё, чем я дышал, устремилось прочь, увлекая меня за собой. Стены капсулы тут же сомкнулись, сжав мое тело. Я лежал головой к выходу, уперевшись в гладкие упругие края. Боль и страх охватили меня: мне нужно выбраться во что бы то ни стало! Я хочу жить!
Новая волна придавила мое тело, и я, собравшись с силами, бросил своё тело вперёд. Удивительно, но ворота поддались, пропуская меня. Я чувствовал, что сжимающаяся за мной капсула даже помогает мне. Я приободрился и поспешно стал продвигаться через узкий лаз. Голова, плечи – только вперёд.
Внезапно я почувствовал, как мою шею что-то сдавило, я не мог дышать, паника охватила меня. Дёрнувшись вперёд, я понял, что застрял. Жгут, обвивший мою шею, душил меня, а я не мог пошевелить застрявшими руками. Боль усиливалась, меня охватил ужас, но я не мог даже закричать. Сама капсула, помогавшая мне покинуть убежище, тоже замерла, словно в нерешительности, зажав мои ноги. Мое тело сдавило со всех сторон, горло обжигал обвившийся жгут, в глазах начало темнеть, сердце бешено колотилось, сбиваясь с ритма. Я готов был потерять сознание.
Внезапно стены капсулы опять пришли в движение. Собрав последние силы, я толкнулся ногами, жгут на шее затянулся сильнее, но на краю сознания, сквозь боль и страх, я почувствовал, как меня схватили за плечи и потянули вперёд. Резко развернув мое обмякшее тело, мою шею освободили от жгута. Боль отступила и, вздохнув, я услышал: «У вас мальчик, 3600».
Найдите доктора Миллера
Джессика Рэббит
@rabbit_with_a_pen
Умбо, мой умственно отсталый брат-близнец, радуется и лупит по столу ладонью, видя моё приближение. Я ставлю поднос на клеенчатую скатерть, повязываю ему на шею чистый слюнявчик и подкатываю кресло ближе к столу, чтоб как можно меньше еды попало на колени и пол.
Поганая жизнь у моего брата: умственная отсталость и ДЦП. Он не ходит, почти не говорит, но ложку направляет в рот практически без промахов. Сегодня я свободен, поэтому на обед домашняя лазанья. Не такая, как готовила в детстве Ба, но для нас с Умберто в самый раз.
Раньше я думал, что одна из болезней брата предназначалась мне, но потом понял, что тогда бы мы оба медленно умирали в каком-нибудь государственном доме инвалидов, рассматривая стену и пуская слюну.
Меня, кстати, зовут Джон. Умберто называла мать, а мне досталось от щедрот небогатой фантазии отца. Ба тогда покрутила пальцем у виска, но на том и дело кончилось – все принялись сражаться за здоровье Умбо. Отец недолго пробыл на этой дистанции для борцов в супертяжелом весе, и в гонке остались только мама и Ба.
Я рано почувствовал себя лишним, неуместно здоровым в доме, где болезни брата были возведены на пьедестал. На меня постоянно шикали и выводили из комнаты, где лежал брат, если я набирался смелости туда заглянуть. Но позже мама и Ба смекнули, что Умбо может пережить их обеих и единственный, кто о нём позаботится, это я.
Не подумайте, я люблю Умбо и делаю всё, чтобы скрасить его существование. Как только я научился читать, брат стал моим единственным благодарным слушателем. Я читал ему на разные голоса, ставил сценки, изображал пиратов, разбойников, королей и даже принцесс. Вряд ли он что-то понимал, зато я понял, что хочу стать актёром. Но мама даже слушать не хотела об этом.
«Поступай на врача, милый! – говорила она. – Умберто нужен уход. Кто будет с ним после моей смерти?»
Я смалодушничал и сделал так, как сказала мама. Теперь я доктор Джон Беннард, по совместительству премиальная сиделка для брата. Надеюсь, там, на небе, мама и Ба всё-таки узнали, что я окончил университет.
Я завидую Умбо. Он всё время счастлив, всем доволен и обожает поесть. А мне в кусок в горло не лезет, хочется лечь в тёмный угол и покрываться там пылью. Но нужно переделать ещё кучу дел, пока я не уеду из этого дома надолго, может быть, насовсем.
Последний год выдался тяжёлым, я уставал как собака, давление скакало, болела голова, раз даже упал в обморок, хорошо, что никто не видел. Тогда я списал всё на усталость: работа, Умбо, магазины, уборка, готовка, всё на мне. Но когда в тридцать пять я обзавёлся одышкой, я заподозрил, что и мой организм решил дать сбой. В пятницу утром я пошёл в кардиологию, надеясь получить таблетки от давления или что-то типа того.