ся гостям, – дверям от кладовой и прихожей, и те едва не воют
от зависти…
– Почему я не родилась дверью в спальню? – снова заду-
малась туалетная дверь над своей злой судьбой. О! Эта дверь
в великолепную, чудесную спальню была ее мечтой, предметом
зависти и, нередко, злобы. Как она ей завидовала – этой высо-
кой, просторной двери в спальню, как она ее ненавидела. И было
за что! Эта дверь в спальню была, в самом деле, существом вы-
сокомерным, она смотрела с презрением на другие двери, за ко-
торыми, как она считала резонно, не было ничего интересного,
а только что-то примитивное и мелкое. В самом деле! Что могло
быть интересного или необычного, удивительного или потряса-
ющего за дверью на кухню? Да она почти не закрывалась! Что
там было скрывать, если даже некоторые мухи знали, что тво-
риться на кухне. Но то, что таила дверь в спальню, – это было
действительно что-то потрясающее, новое, таинственное, зага-
дочное. А так хотелось быть в курсе дела! Но дверь в спальню
всегда плотно закрывалась, не оставляя даже щелки, и ужасно
гордилась тем, что была хранительницей всех семейных тайн…
Туалетная дверь ее ненавидела! О, как она страстно желала
иногда, хоть одним глазком посмотреть на то, что скрывалось
за дверью в спальню! Увидеть хотя бы раз то, что видит и чем, мо-
жет быть, наслаждается дверь в спальню каждый вечер. Вот кто
может говорить о любви и высоких чувствах, – дверь в спальню!
Если бы она стала писать поэмы и оды, – туалетная дверь бы
нисколько не удивилась. Она, конечно, все знает про Любовь,
с улыбкой наблюдает ее во всех цветах и оттенках, во всех на-
рядах и блаженстве, – ей и перо в руки! Туалетная дверь даже
как- то слышала от двери в кладовку, что дверь в спальню дейс-
твительно пишет книгу о любви! Конечно! Кому же ее писать?
Не ей же, несчастной двери в туалет! Какая тут любовь, высокие
чувства, ласка и нежность, трепет и волнение, смех и повизгива-
ния? Более того! Туалетная дверь даже сама толком не знала, чем
здесь в туалете занимаются, ибо она всякий раз деликатно отво-
рачивалась, если кто-то заходил сюда и закрывал ее за собой.
Но однажды!..
Однажды к родителям, – которые жили в этой шикарной
квартире и каждую ночь скрывались за дверью в спальню, отку-
да иногда доносились какие-то странные, приглушенные, зага-
дочные звуки, – приехали их дети, высокий крепкий юноша, их
сын, и высокая, тоненькая, красивая девушка, его возлюбленная.
После радостных приветствий, улыбок и объятий, родители от-
правились на просторную кухню за праздничным обедом, а мо-
лодые люди, переглянувшись и взявшись за руки, направились…
в туалет и захлопнули за собой дверь!
Туалетная дверь ахнула!
Она даже не успела опомниться, она даже не успела деликат-
но отвернуться, как вдруг перед ее изумленными глазами поле-
тели в воздухе какие-то одежды, зазвенели в ее ушах какие-то
чудесные прекрасные звуки и … и … и она увидела все…
О! Туалетная дверь была счастлива! Еще долго после того, как
молодые люди подобрали свои одежды и, как ни в чем не бывало,
смирно явились перед родителями, она не могла успокоиться, ее
деревянное сердце билось, снова и снова перед ее глазами вста-
вали величественные, прекрасные картинки… Она была потря-
сена всем виденным, она как будто даже стала выше и красивее!
Теперь с дверью в спальню они сравнялись, теперь она стояла
на одной доске с нею, а может быть даже выше! Впервые в своей
жизни она посмотрела на дверь в спальню с некоторым превос-
ходством и с удовольствием заметила, как та отвернулась и в ее
деревянных глазах мелькнула темная зависть.
– А! – злорадно подумала туалетная дверь, – не видать тебе
таких страстей!
О, нет! С этой секунды она уже не жалела, что родилась туа-
летной дверью; боже, какое убожество родиться, например, же-
лезной дверью в каком-нибудь рыцарском замке!
Она была просто счастлива! Теперь она тоже была хранитель-
ницей жуткой, красивой тайны!
– Взяться за перо, что ли? – стала задаваться она вопросом.
В поезде из Парижа
в Париже он пробыл неделю, подробно изучил все обстоя-
тельства еще не раскрытого дела, фотороботы предпола-
гаемых участников преступления, попрощался с французскими
коллегами, сел в автобус, доехал до остановки «Gate de L`Est»,
и оттуда не спеша прошел на вокзал. До поезда Intercity Express,
отправлением в 19 часов 6 минут на Германию, оставалось
еще несколько минут, и он прощался с ласковым теплом осенне-
го Парижа. Поезд уже стоял, занимая собою весь огромный пер-
рон. Он вошел в вагон номер 9 и стал осматриваться в поисках
своего места; найдя его, он снял свое длинное осеннее пальто,
сложил его и положил на верхнюю багажную полку рядом с чер-
ным чемоданом на колесиках, и остался в бордовом свитере.
Напротив него, по ходу поезда, уже сидела молодая женщина лет
35 в зеленом платье с короткими рукавами и глубоким вырезом
на груди; у нее были темные волосы, аккуратно убранные в вы-
сокую прическу; на узком бледном лице выделялись темные гла-
за под тонкими бровями.
Она подняла на него свои большие глаза, немного задержа-
лась на нем изучающе, затем отвернулась и стала смотреть
в окно. На столике перед ней лежала раскрытая книга. Он поз-
доровался, и она снова вскинула на него глаза и отозвалась
низким голосом; ее голос был приятным, звучал немного заво-
раживающе; его нельзя было описать словами, но можно опи-
сать чувствами, – его хотелось слушать, как любые приятные
звуки…
Поезд тронулся медленно и плавно; за окном потянулись
парижские пригороды. Молодая женщина закурила и броси-
ла на него короткий взгляд. Он тоже достал рассказы Генриха
Белля, и углубился было в чтение, но присутствие этой юной
женщины, ее внутреннее беспокойство мешали ему, он отло-
жил книгу и достал бутылку красного сухого вина Chateau Tour
la Verite Bordeaux AOC 2007, это вино французских королей, счи-
тают французы. Впрочем, какой народ считает свое вино кислым,
свои колбасы невкусными, свои города неинтересными, своих
женщин некрасивыми?..
– Выпьете со мной? – спросил он свою симпатичную попут-
чицу и достал два пластмассовых стаканчика из сумки.
– Нет, спасибо! – сказала она и покачала головой, – если
я выпью, то покрываюсь некрасивыми красными пятнами.
Он снова поразился красотой ее голоса.
– Да, действительно, кого красят красные пятна? – улыб-
нулся он. – А какие пятна красят?
– И зеленые не красят, и черные! – улыбнулась она в ответ.
Ее улыбка, как и ее голос, была из тех явлений, которые хочется
всегда с удовольствием видеть и слышать.
Осенний день быстро угасал и за окном стали сгущаться су-
мерки; поезд въехал в какой-то длинный плавный поворот.
Он налил себе немного этого лучшего вина и выпил медлен-
ными ровными глотками, успевая почувствовать каждую каплю.
– Когда Вы вошли сюда и заняли свое место напротив меня,
мое сердце словно пронзила молния, – сказала она, улыбаясь;
она пыталась овладеть собой.
– Этого нельзя было не заметить! – улыбнулся он ей в от-
вет; он, кажется, ее отлично понимал и принял ее тон разговора.
Он налил себе еще немного вина в стакан. Она снова закурила
и глубоко затянулась; ее узкое нежное лицо было удивительно
красивым в матовом свете вагонного освещения; она выдохнула
дым, и он поднялся вверх к невидимым вентиляторам в потолке
вагона.
Вино было, действительно, великолепным, его нельзя было
просто пить, его надо было пригубливать, чтобы почувствовать
весь его тонкий букет аромата и вкуса; действительно, это было
замечательное вино, может быть, и правда, что его пили фран-
цузские короли; в вагоне стоял тонкий едва уловимый запах ду-
хов «Lady Million», исходивший от его спутницы…
– Я вообще-то не часто курю, – сказала она после некото-
рого молчания, – но сегодня желание курить сильнее меня,
не знаю почему.
Она подняла на него свои чудесные глаза; это было наслажде-
нием смотреть глубоко в ее глаза. Они излучали чистый свет. И…
беспокойство.
– Вы немного волнуетесь, в дороге нельзя быть расслаблен-
ным, можете курить, если хотите, хотя я не переношу дым, но се-
годня дым от сигареты меня не трогает, словно Вы курите фими-
ам, – сказал он приветливо, качая седой головой.
Они ехали из Парижа в Германию; экспресс мчался через ночь,
колеса стучали на стыках рельс; она курила; он наливал себе
из бутылки.
– Вначале я, в самом деле, немного нервничала, но сразу пос-
ле того, как я услышала Ваш спокойный голос, я тоже успокои-
лась. От Вас исходит само Хладнокровие!
И он знал, что ей это нужно, поэтому она снова и снова загова-
ривала с ним, чтобы добраться до его внутреннего спокойствия.
– Смешно! Всегда, когда я влюбляюсь с первого взгляда
в красивую женщину, то сразу погружаюсь в какое-то глубокое
Хладнокровие, которое тут же начинаю излучать на нее! – на-
шел он ироничное объяснение.
Она звонко рассмеялась.
– Это лучшее успокаивающее средство, о котором мне когда-
либо приходилось слышать!
И он увидел, что она расслабилась и откинулась на спин-
ку сиденья, не отводя от него своих глаз; теперь они излучали
доверие.
– Где Вы выходите? – спросила она спустя некоторое время.
– Во Франкфурте-на-Майне, – ответил он и налил себе ос-
татки вина и выпил. Бутылка была пуста. Он не заметил, как
она опустела, но он был трезв, словно не пил; обычно это слу-
чалось, когда он был взволнован, или обозлен, или погружен
в размышления…
– А я выхожу в Фульде, – ответила она, гася сигарету.
Приближался Франкфурт-на-Майне, показались его предмес-
тья, через несколько минут покажется огромный стеклянный
вокзал.
– Пожалуй, я тоже выйду с Вами во Франкфурте! – Сказала
она и ее губы тронула легкая улыбка. – Иначе я Вас больше
не увижу.
– Я хотел Вас просить об этом! – ответил он, сияя глазами.
– Достаньте, пожалуйста, с полки мой чемодан; будьте осто-
рожны, он тяжелый.
– Он, наверное, полон денег?
– Деньги легкие, вылетают даже из рук! – улыбнулась
она. – Нет, там подарки родственникам, это, действительно,
груз!
– Я понесу Ваш тяжелый, груженый подарками, чемодан, —
сказал он, – а Вы возьмите, пожалуйста, мою сумку, она легкая,
в деловую поездку берешь с собой только зубную щетку и бритву.
– Хорошо, – кивнула она.
Ровно в 22 часа 58 минут, точно по расписанию, Intercity
Express остановился во Франкфурте-на-Майне, он пошел по ва-
гону впереди, катя на колесиках ее чемодан и, сойдя на перрон,
поставил его и подал ей руку. Она протянула ему свою мягкую,
теплую, узкую руку, сошла на ярко освещенный перрон и в это
мгновение почувствовала, как на ее руке защелкнулись холод-
ные стальные наручники.
– Никогда бы не подумала, что именно Вы меня арестуете, —
сказала она удивительно спокойно. – Вы показались мне таким
симпатичным. Когда Вы вошли, я почти влюбилась в Вас с пер-
вого взгляда!
Она звонко рассмеялась. Ему стало ясно, что она доверила
ему себя, теперь она была уверена, что он все правильно сделает,
и все будет хорошо, и этот смех был ее освобождением от самой
себя, от ее страхов, от неизвестности.
– Я это заметил, – отозвался он, – я видел, как вспыхнули
Ваши глаза и эта вспышка, как бенгальский огонь, побежала
по всему Вашему телу. И моему. Никогда не влюблялся с первого
взгляда. Даже не верил, что это возможно!
– Все время, пока мы ехали, Вы на кого- то злились! – заме-
тила молодая женщина.
– На себя! – пробормотал он. – Дача у меня за городом, пора
уже все убрать, землю перекопать, траву сжечь, – вот никак
не соберусь с духом…
– Когда я освобожусь от этого проклятого дела, то помогу
Вам убрать Вашу дачу! – сказала она, глядя на него с улыбкой. —
Моя вина не так уж велика.
– В Парижском уголовном розыске я досконально изучил
Ваше дело; вполне возможно, что пройдете по делу, как свиде-
тельница, Вы напрасно скрывались, – отозвался он. – Я буду
Вас ждать!
Разрыв
я пробежал еще немного, остановился и оглянулся; мое тя-
желое тело сильно отстало и плелось где- то позади. Да, со-
старилось оно, ослабло. А невесомая душа бежала бы и бежала
так же легко, как когда- то в чудесной юности, бодро и весело,
преодолевая немыслимые преграды, подняв лицо солнцу, раски-
нув руки миру! О, как много еще хотелось! Было столько планов
и намерений, не покидало чувство, что ты в начале жизни, и она
вся еще впереди в своих заманчивых красках, радужных надеж-
дах, сверкающих высотах, а оглянешься на отставшее тело, с грус-
тью понимаешь, жизнь заканчивается. Такое отставание! И чем
старше становится тело, тем больший разрыв в дистанции; чувс-
твуешь себя на 30 лет, а ему вот уже 40, вот 55, уже все 60. Какая
тут прыть? Где прежняя удаль? Душа способна покорить любую
вершину, а телу все труднее подняться на пятый этаж.
Все, из чего состоит тело, склонно к износу и увяданию,
но в душе нет ни костей, ни мышц, только впечатления и мысли,
вера и надежда, любовь и стремление к красоте и свету. И пото-
му, когда забываешь о теле, несешься, как прежде, впереди него,
с тем же юношеским задором, с прежними представлениями
о себе, с теми же желаниями любить, какими они были в 30 лет.
И только если почувствуешь, что сзади кто-то запыхался, умо-
ляет не спешить, просит подождать его, с удивлением огляды-
ваешься и видишь свое тело; о, как оно ослабло, стало грузным,
состарилось. Ах, как хочет душа ещё на 30, а тело может только
на 60. Вот он дуализм, в полном расцвете своего противоречия!
Вот она, драма, ее кульминация…
В прежние годы, когда мои душа и тело были юными, они лю-
били друг друга и были всегда вместе, как два друга! Тело охотно
откликалось на все душевные порывы, участвовало во всех сом-
нительных авантюрах и рискованных приключениях, они были
заодно, они были соучастниками, единомышленниками и страс-
тными любителями жизни. Тело страдало, если душа пережива-
ла очередную безутешную горечь потери, оно металось и горело
огнем при новой вспышке безумной влюбленности; оно было
легко на подъем для нового честолюбивого восхождения на ка-
кую-нибудь макушку бытия.
Но постепенно, с годами, мое тело все больше охладевало
к неугомонным порывам души, к ее полетам, к ее вспышкам; оно
все больше тяготилось движением, все больше предпочитало
движению покой, спокойствие и незыблемость. Вялость и ле-
ность стали его символами. И тогда между друзьями пролегла
трещина, образовался разрыв, и в эту щель хлынуло отчужде-
ние, все больше ее раздвигая. Со временем отчуждение стало
заметно и превращалось порой в недовольство, и даже озлоб-
ление. Бывших друзей не стало; порывистая легкая душа и отя-
желевшее, ленивое, спокойное тело настолько отдалились друг
от друга, что стали даже враждовать и часто ссориться. Каждый
был недоволен и даже смеялся над привычками и страстями
другого.
Разрыв, дистанция и отчуждение становятся все больше,
и однажды достигнут своего предела, максимального удале-
ния, непреодолимого отчуждения. Отставание достигнет черты,
за которой отставать будет уже некому. Тела не станет. И тог-
да невесомая, порывистая душа, как птичка, сидевшая в тесной
клетке, выпорхнет наружу и, наконец, снова расправит, как пре-
жде в юности, свои крылышки и устремится к новым сомни-
тельным приключениям, новым рискованным авантюрам, но-
вым пламенеющим влюбленностям. И, встретив однажды свою
родственную душу, снова зародится на земле новая юная душа
в юном теле…
И когда разрыв станет неизбежным, я попрощаюсь с тобой,
остановившееся в бегстве по жизни тело, теперь у тебя будет
бесконечно много блаженного покоя и доброго спокойствия;
я попрощаюсь с тобой, легкая душа, лети в свои дали, поднимай-
ся на сверкающие вершины, пусть тебя гонят ветры страстей,