Пустая ваза - Шелль Яков 3 стр.


манят авантюры и влюбленности, плачь и огорчайся, радуйся

и желай…


Я попрощаюсь с вами, мои дорогие…

Огонь

в большом камине в углу просторной гостиной неторопливо,

но уверенно разгорался огонь; в комнате свет был погашен

и она стояла в сумерках позднего вечера, но кухня была ярко

освещена и полна звуков и запахов; на плите стояла кастрюля,

в ней варился рис, на соседней сковородке под крышкой весело

шипело маринованное мясо. Хозяин дома, мужчина лет 40 с вы-

соким лбом и зачесанными назад волосами, оживленно двигал-

ся по кухне, ловко и умело шинковал на большой доске овощи

для салата. Он был высоким и крупным, его живот нависал над

брючным ремнем, но это, как ни странно, ему шло. Наконец, все

было готово, он улыбнулся своим мыслям, выключил плиту

и снял фартук. Войдя в гостиную, он налил себе в бокал красного

вина, выпил его с заметным удовольствием, подвинул высокое

большое кресло к камину, сел в него и поглядел на огонь.

– Сейчас ко мне должна придти одна женщина, – сказал он

весело и пригладил обеими руками назад длинные волосы, —

ты уж постарайся, Огниво, потешь ее, побегай по поленьям, по-

играй светом, потрещи искрами! Ну, ты знаешь сам, что делать.

Доставь ей удовольствие! Да и тебе будет приятно, – порез-

вишься, тряхнешь стариной, а, гроза поленьев? Она, кстати, ска-

зала, что любит огонь! Хотя я тоже бываю горяч, но я думаю, она

тебя имела в виду!

Из прихожей послышался мелодичный звонок, и хозяин по-

шел открывать дверь. Он широко и открыто улыбнулся, увидев

гостью, и посторонился, чтобы дать ей войти. Вошла гостья —

тоненькая женщина в белой курточке с высокой прической, пре-

лестным лицом и темными большими глазами, но в них словно

что-то погасло, словно кучка серой золы лежала в глубине ее

удивительных глаз…


Хозяин помог ей снять куртку, взял за холодную руку и повел

в гостиную, к камину и указал на кресло. В камине к этому вре-

мени огонь уже разгорелся, разрумянился и блистал во всей сво-

ей зрелой красе.

– О! Как красиво! – оживилась она, протягивая к нему руки. —

Посмотри, дорогой, как он играет! Я люблю огонь, я люблю смот-

реть на его язычки пламени, они все время разные и переливают-

ся всеми цветами, от белого до темно- красного. Бесподобно!

– Все для тебя, дорогая! – улыбнулся хозяин, налил в широ-

кий бокал немного красного вина и подал ей.

– Спасибо! – воскликнула женщина, глядя на вино на свет,

который изливался из камина. – Как красиво!

– Я рад, что тебе нравится у меня! – вторил ей хозяин. Он

нагнулся и поцеловал ее обнаженную выше локтя руку.

– О! – отозвалась женщина. Хозяин включил проигрыватель

и в воздухе гостиной поплыли приглушенные звуки «Лунной

сонаты» Бетховена. Гостья пригубила из своего бокала, но каза-

лось, ей больше нравилось смотреть через вино на огонь, чем

хмелеть от него.

– Я оставлю вас одних, на короткое время! – сказал хозяин

и отправился на кухню, а она снова повернула голову с тяжелы-

ми волосами и загоревшимся взглядом к огню.

– Ты совсем не изменился, милый Огонь, ты все та-

кой же неистовый и прекрасный! – сказала она нежно. И он,

словно услышав эти ласковые печальные слова, с еще большим

жаром охватывал поленья, все больше распалялся, уже начал

по своей вечной неукротимой страсти бушевать в топке, в тихом

веселом бешенстве разбрасывать искры и с треском разгрызать

поленья на мелкие, горящие, сверкающие кусочки. Это было ему

не трудно. Он не старался. Он жил своей жизнью.

– Какой ты счастливый, прекрасный Огонь! – вдруг сказала

она, словно ее что-то озарило, и эта новая мысль ее сильно уди-

вила. Она задумалась. – Ты живешь только тогда, когда горишь!

А я погасла раньше времени. Когда это произошло? И почему?

Мне не хватает дров для моей души, чтобы осветить и согреть

ее. Все последнее время у меня не проходит чувство, что пок-

рыта душа моя серым пеплом. Ничто меня не волнует и не тре-

вожит, никуда не зовет. Только апатия и усталость. Вот я как-то

оказалась в каком-то доме – это ведь чужой дом! И мужчина…


это не мой, чужой мужчина. Это не те дрова для моего пламени.

Я живу… так далеко от себя самой, словно в чужом доме. Но где

мой дом? Я не живу потому, что не горю. Может быть мы родс-

твенники, дорогой Огонь! Как ты думаешь?

– Что вы там шепчетесь? – спросил мужчина, возвраща-

ясь в гостиную из кухни. – Я уже начинаю ревновать тебя

к этому бешеному красавцу, моя дорогая! – и он добродушно

рассмеялся.

Из динамиков лились печальные и торжественный звуки

флейты в интерпретации Л. Бельмондо «Аве Мария» Шуберта.

От стола потянуло веселым запахом жареного мяса. Почти вся

гостиная была причудливо озарена светом камина.

– Мы говорим о жизни, – ответила она задумчиво и вздохну-

ла. – Только в своей среде каждый раскрывает свою суть и жи-

вет полной жизнью, словно в стихии.

– А моя стихия – это море удовольствия! – сказал он ве-

село и заразительно засмеялся, не отвлекаясь от сервировки

стола. На нем уже стояли закуски, несколько бутылок вина

и соков. Женщина подняла тонкие темные брови, но не повер-

нула головы; она зачарованно глядела в камин. – Я люблю

все, что доставляет удовольствие: друзей, хорошее вино, кра-

сивых женщин, ловить рыбу, ходить на охоту, собирать гри-

бы, париться в баньке, лежать на пляже где-нибудь на море,

вкусно поесть, до пота работать, – я жизнь люблю во всех ее

стихиях – в воздухе я птица, а в воде чувствую себя рыбой.

Спасибо предкам, оставили мне состояние, я могу жить в свое

удовольствие. Я только не люблю восходить, – боюсь высоты,

и не люблю заглядывать в бездны, – боюсь глубины! Я больше

по поверхности…


Он снова заразительно расхохотался.

Женщина оглянулась на него, но глаза ее оставались

печальными.

– Какая красивая жизнь у огня, ты заметил, доро-

гой? – неожиданно сказала она. – От самого возгорания до за-

тухания, даже когда он покрывается седым пеплом и лежит

где-то в углях, он все еще прекрасен; в нем преобладают осенние

краски – много красного и желтого. Но когда он в разгаре, когда

он находится на вершине своего торжества над поленьями, он

напоминает мне танец. Огненный танец!

Она вздрогнула. Эта мысль осветила ее прелестное лицо.

– О, нет! – отозвался хозяин от стола, расставляя тарелки

и бокалы, – жизнью огня я не хотел бы жить! И знаешь поче-

му? В его жизни нет покоя. Если уж огонь загорелся, его не ос-

тановишь. Его можно только уничтожить. Он горит до конца.

А покой для меня одно из наслаждений! Удить рыбку в утренней

тишине! Да и просто отдыхать… после хорошей работы, после хо-

рошей попойки, после хорошей ночи с приятной женщиной, да

мало ли… В моей жизни я часто делаю остановки! Нет! – доба-

вил он убежденно. – Нельзя гореть, метаться, бушевать, пылать

всю жизнь. Зачем? Для чего? Ну вот, у меня все готово! Прошу

всех к столу! – торжественно объявил хозяин. – И ты, Огонь,

подсаживайся к нашему шалашу. Я сейчас тебя перенесу!

Он взял лучину, запалил ее от раскаленных поленьев

и понес к свечам, стоявшим на столе в высоких серебряных

подсвечниках.

Свечи разгорались ровным, желтым, безмятежным светом.

Но светлее в гостиной не стало. Это был другой огонь, – пы-

лать, бушевать, метаться, рваться ввысь – было не для него.

Женщина глядела на огонь свечей как завороженная.

– Ах, растапливать воск не для тебя, Огонь! – воскликнула она,

и лицо ее впервые осветилось улыбкой, а в глазах заплясали искор-

ки. – Так в жизни… вместо того, чтобы пылать… мы плавим воск…

Хозяин удивленно поглядел на нее, будто впервые увидел.

– Что с тобой произошло? – изумился он немного растерян-

но. – Ты ослепительно хороша!

Она резко поднялась и пошла в прихожую. Хозяин изумленно

застыл с бутылкой вина в руке, глядя ей вслед.

– Прости меня, – сказала женщина, вернувшись, одетая

в свою белую куртку, – у меня ужасно разболелась голова, на-

верное, от дыма.

– Я сейчас погашу огонь! – кинулся хозяин к камину.

– Гасить уже нечего, я уношу его с собой! – донеслось

из прихожей; стукнула дверь и все стихло. Только саксофон, как

ни в чем не бывало, самозабвенно выдувал из динамиков весе-

лые звуки мелодии «Run Baby Run»…

Гордость

господь выбежал за ворота Рая и огляделся. Вечернее солн-

це готовилось опуститься за дальние горы и стояло низко;

слепило глаза. Он прислонил ладонь ко лбу и увидел на пыльной

дороге от Рая две маленькие фигурки; они удалялись.

– Позвать назад? Вернуть? А может сами вернутся? Вот бы оду-

мались и вернулись. Снова нам было бы весело вместе. Нет, пусть

уходят. Будут знать, что нельзя нарушать мои запреты. Пусть

идут, проживу без них; в другой раз будут знать… Еще видать

их, словно темные точки вдали. Можно крикнуть, они услышат,

вернутся. А почему я, собственно, запретил им эти яблоки? Не хо-

тел, чтобы они были похожи на меня разумом, чтобы были таки-

ми же умными, как я. А может даже умнее. Вот почему запретил.

Но как иначе понять меня, если оставаться глупым, неразвитым?

Может позвать? Уже почти не видно их. Надвигаются сумер-

ки. Теперь уже не услышат, если даже сильно крикнуть. Если

вернуть, то только бежать за ними. Пусть уходят, если не хотят

возвращаться. Я бы их простил. Но если простить это небольшое

отступление от моих запретов, то впредь нужно прощать боль-

шее. А может быть даже все. Дойти до всепрощения. Тогда нет

смысла запрещать. Или запрещать, чтобы прощать? Не похо-

же ли Всепрощение на Попустительство? Если все прощать мо-

жет сложиться впечатление, что меня нет, что я ничего не вижу

и потому не принимаю меры.

Разве я их прогонял? Только припугнул. Строгость ведь нуж-

на при воспитании детей. Гордые. Обиделись и пошли. Вот уже

скрылись с глаз. А только что были видны крошечными точка-

ми. Пусть скроются с глаз моих. Словно я их не любил. Отец я или

не отец? Ушли. Даже не понимают, что открывают новую страни-

цу истории. Гордость направила их на неизведанный путь. Вот

она, драма… Поистине, гордость порой надевает маску судьбы.

Что их ждет? Борьба с дикими зверями. Чтобы их побеждать

надо стать еще большим зверем. Превращение в зверей ждет их.

Болезни и лишения. Страдания и холод.

Все, скрылись из глаз. Канули во тьму, мои единственные

дети. Они же пропадут! Побежать, вернуть? Еще не далеко ушли.

Подобрать полы и побежать? Можно все сделать иначе, лучше.

Сшить им красивые одежды, дать высшее образование, постро-

ить для них министерство или академию. Пусть рисуют закаты,

слагают стихи, руководят потомками. Будет другая история че-

ловеческого рода.

Откуда у них столько гордости? Голыми ушли. Как змеи сбро-

сили свои кожаные одежды. Бросили все готовое. Будут начи-

нать все с начала. А где начало? Где начало человека? Чем будут

наполнять себя? Дикостью, войнами, кровью, жадностью. Потом

только когда-то придет понимание, терпение, любовь. Да, вид-

но никогда мне больше не услышать ласкового слова «Отец»,

никогда не услышать лепет «Дедушка». Если вернутся, подарю

дочке Еве вечернее платье с павлиньими перьями, а сыну Адаму

трактор. Пусть пашет землю.

Нет. Уже не вернутся. Темно. Не найдут дорогу назад. А мо-

жет оставить Рай, побежать, догнать их, уйти вместе с ними?

Махнуть рукой на гордость. Быть всегда рядом, в горе и радости,

в нужде и праздниках?

Нет, я остаюсь. Людям человеческое. Богам божественное. Мои

круги не их круги, мои мысли не их мысли. Гордые! Повернулись

и ушли. Даже не обернулись. Понесли в себе будущее человечес-

тва. Послать ангела, чтобы защищал и охранял? Боюсь, прогонят

его, гордые, как испанцы! Если вернутся – велю спилить дере-

во познания добра и зла. Зачем оно в раю? Разведу просто сад,

пусть едят фрукты. Витамины и соки детям полезны. Прежде

надо было гордость запретить, а потом уже яблоки. Самому надо

было отведать.

Куда я смотрю? Уже давно темно. И руку держу у глаз… До рас-

света еще очень далеко. До какого рассвета? Рассвета чего?

Но я знаю, они однажды вернутся. Когда станут людьми. В этом

мое будущее. Они принесут будущее назад…

Пруд

я прихожу к этому пруду всякий раз, когда приезжаю навес-

тить могилы моих родителей в мою родную деревеньку;

здесь я родился, здесь прошли мое детство и первые школь-

ные годы. Отсюда я уехал учиться и остался в большом городе.

Но всякий раз, возвращаясь домой, я прихожу к нашему пруду;

он сильно изменился за многие годы, у берега зарос камышом

и довольно далеко к середине на воде лежат широкие листья

водяных лилий; с правой стороны от дорожки в пруду недалеко

от берега виднеется большой гладкий камень; валунов в окру-

ге нет, кто-то из взрослых очень давно привез его для украше-

ния пруда и для нашей детской забавы и с той поры он торчит

из воды, одинокий и безмолвный, милый мой валун! Ты каждый

раз наводишь на меня грусть, когда я прихожу сюда, ты немой

свидетель моих юных лет, давно прошедших. С левой стороны

от песчаной дорожки стоит огромная склоненная ива и концы ее

тонких длинных ветвей свисают до воды; в этом месте над водой

не увидишь ни водорослей, ни широких листьев лилий, в этом

месте омут, глубокое место, и мы, дети, когда плавали в пруду,

боялись этого страшного омута пуще огня…

У старой ивы я опускаюсь на колени и кладу к ее стволу буке-

тик цветов; уже много лет я приношу с собой цветы и кладу их

под развесистой плакучей ивой, немой свидетельницей страш-

ной трагедии, которая разыгралась здесь 54 года назад; в этом

омуте утонула маленькая хорошенькая девочка, моя одноклас-

сница Эдит. Ей было тогда 11 лет.


Мы сидели с ней за одним столом с первого класса. Она

жила недалеко от меня на соседней улице, пересекавшей мою,

и на этом перекрестке мы утром часто встречались и шли даль-

ше в школу вместе, оживленно болтая обо всем. И иной раз я при-

ходил на место встречи раньше времени, чтобы увидеть, как она

выходит из ворот своего большого красного дома; бывало, если

я замешкался со сборами, а потом выскакивал на улицу, то сразу

видел на перекрестке ее тоненькую фигурку с тяжелым ранцем

за плечиками; она ждала меня; тихая радость охватывала меня,

и я мчался ей навстречу, застегивая на ходу курточку…

В те жаркие летние дни, когда случилась трагедия, я гостил

у родственников, а когда приехал, и мама осторожно сообщила

об Эдит, свет для меня померк… я кричал и бился… я тоже пере-

стал жить… Несколько месяцев я пролежал в горячке и каком-то

страшном бреду, порывался выскочить на улицу и бежать на пе-

рекресток, она ведь ждет меня – прелестная хрупкая девочка

с тяжелым ранцем за плечиками… И немного окрепнув, я не мог

ни о чем думать… я пропустил один школьный год, а потом роди-

тели отдали меня в интернат в большом городе, чтобы я не под-

ходил к пруду…

Та давняя история, закончившаяся трагически, словно проло-

жила колею в мое будущее и сделала его трагичным и печаль-

ным; у меня были женщины, некоторые становились мне близ-

кими, но ни одна из них за всю мою долгую жизнь не смогла

стать мне ближе этой девочки, ни одна из них не смогла вытес-

нить ее из моей души и занять ее место, место, где была моя лю-

бовь к ней; ни одну из женщин я не смог полюбить всем сердцем

так, как я любил Эдит. Эта любовь осталась чистой, не усложнен-

ной ссорами, не истерзанной ревностью, не заслоненной бытом,

не пораненной предательством, не униженной сомнениями…

Никто не знает, когда придет к нему любовь, или в ранней юнос-

ти, или в глубокой старости. Да, это прошлое определило мое бу-

дущее, оно накрыло его своим нежным прозрачным печальным

покрывалом; прошлое, которое, в сущности, так и не ушло в про-

шлое, оно осталось в настоящем, было частью действительности

и принимало участие в лепке будущего; без него моя жизнь сло-

жилась бы иначе, пошла бы другой дорогой… Но был бы я счас-

Назад Дальше