В коридоре института мне встретилась техник Каридазова.
– Здравствуйте, Пал Семеныч! – сказала она.
– Здравствуйте, Леночка! – ответил я.
И будто меня чем по голове ударили. Леночка! Блондинка! То-то я все замечаю… Вот это компот-изюм! Ай-ай-ай!
– Позовите-ка техника Каридазову, – на ходу бросил я рассыльной, –
с чертежами.
Вошла Леночка.
– Ну садитесь, милая, – сказал я. – Рассказывайте, как дела?
Леночка зашуршала чертежами.
– Нет-нет! – удержал я ее руку. – Бог с ними. Я про другое. Совсем про другое, Леночка. Вот смотрю – грустная вы какая-то. Какая-то сама не своя. Может, случилось что? Вошло, так сказать, в жизнь? Какое-нибудь большое чувство, а?
Леночка опустила глаза.
«Эге! – смекнул я. – Так оно и есть. Ах ты, пичуга!»
– Ну что же вы молчите? – как можно нежнее произнес я. – Блондинка на букву «Л».
– Я не на «Л», – сказала Леночка. – Я на букву «Е» – Елена.
– Вот как!
– Да, – вздохнула Леночка. – Елена.
– М-гу… Ну, а если у вас ничего не случилось, – раздраженно сказал я, – никаких таких потрясений, то работать надо, Каридазова. Работать! А не по углам мыкаться!
Вот ребус, а! А может, перемотал этот Гришкин? Может, все-таки «Е» выпадало? Палец у него тонкий. Какой там к черту палец. Шило, а не палец… А если не перемотал, кто же тогда? Людмила Федоровна не полная блондинка. Скорее шатенка. Люка Изяславовна – благодарим покорно. Пусть она в подъемный кран влюбляется. Или в семафор. Софья Куприяновна? Софочка? Конечно, чистая блондинка, хоть пробу ставь. Но ведь на «С».
– Вас к Лиане Матвеевне!
– Куда?!
– К Лиане Матвеевне, – повторила рассыльная. Мать честная! Какой остолоп! Ну, конечно же, Лиана! «Ах, Павел Семеныч, этот привод у вас такой оригинальный! Ах, Павел Семеныч, вы считаете, как арифмометр!» Ха-ха! Привод! Повод, а не привод! Только круглый дурак мог не догадаться!
Так!.. Галстук на месте? Брр!.. Что за галстук! Тряпка, а не галстук! Удивительно даже, что, несмотря на этот галстук, такая женщина и… Нет, какой я все-таки осел!
– Сама вызывает? – остановила меня Софья Куприяновна.
– Сама Лиана Матвеевна! – с достоинством ответил я.
– Любопытно, что понадобилось этой крашеной мегере?
– Не понял. Что значит – крашеной?
– Боже! Как мужчины наивны! – сказала Софья Куприяновна. – Вы думаете, она натуральная блондинка? Черта лысого!
По дороге домой я ругал Гришкина последними словами. «Удавиться тебе на этой нитке, интриган!» – свирепо думал я.
– Ты ничего не замечаешь? – спросила жена, открыв мне дверь.
– А что такое я должен заметить?!
– Присмотрись внимательно, – сказала она.
– Пожалуйста! – я демонстративно посмотрел налево, потом направо. – Еще! Или достаточно? У нас появилась лишняя комната? Стал выше потолок?
– Нет, – сказала жена. – Просто я покрасила волосы… в рыжий цвет.
– Потрясающе! – всплеснул руками я. – Непонятно, почему дремлет радио!
И я ушел на кухню. И просидел там час. Но потом, подталкиваемый одной неотвязной мыслью, открыл дверь и крикнул:
– Люба! А, собственно, какого цвета ты была раньше?!
Рассказы из сборника
Шашлык
на свежем воздухе
1970 г.
ГИПНОЗ
Я примостился в хвосте вагона, неподалеку от кондуктора, насколько возможно втиснувшись между сиденьями, чтобы занимать поменьше места. В троллейбусе было тесно – палец не просунешь.
Позади меня стоял крупный дядя в черной полудошке, какие обычно носят хоккейные болельщики. Вдруг он заволновался, задышал и, наддав животом, спросил:
– У «Маяковского» выходите?
– У «Маяковского»? – переспросил я и поднял глаза кверху.
– Знаете что, давайте так: до «Маяковского» еще семь остановок. Это минимум двадцать минут. Кроме того, разочка два-три на поворотах соскочит штанга – так что кладите все тридцать. Поэтому сейчас постоим спокойно, через пару остановок помаленьку начнем пробиваться вперед, а там поменяемся местами, и вы…
Дядька суеверно посмотрел на меня и так яростно полез вперед, словно троллейбус охватило пламя. Меня он зацепил плечом, продавил до середины вагона и опрокинул на колени какойто старушки. «Нет худа без добра, – подумал я, тыкаясь носом в хозяйственную сумку. – По крайней мере – продвинулся».
– В центре сходишь, сынок? – улучив момент, спросила старушка.
– Отдыхайте, мамаша, – еще четыре остановки, – буркнул я.
Старушка поднялась, как загипнотизированная, прижала к груди сумку и молча стала проталкиваться вперед. Я с трудом вывернулся, работая одновременно на кручение и изгиб, и в результате расположился спиной к движению. Теперь передо мной оказалась миловидная дама. У нее был спокойный профиль, трогательные ямочки в уголке рта, розовое ушко застенчиво выглядывало изпод берета. В нервной обстановке вагона она была как глоток валерьянки, и я проникся к ней симпатией.
«Интересно, – подумал я, – правда это или нет: если долго и пристально смотреть на человека – он должен почувствовать взгляд и обернуться?» Дама почувствовала. Она медленно повернула ко мне лицо и спросила:
– Через одну сходите?
– Да… То есть нет, – смешался я.
– Так что же вы стоите! – вспыхнула дама, – Стоит, как пень! – И нанесла мне короткий, но чувствительный удар бедром.
– Граждане, пройдите вперед! – крикнула кондуктор. – Впереди свободнее.
Я послушался совета и немножко прошел. Тем более что миловидная дама как раз расчищала дорогу, энергично раздавая удары направо и налево тем самым способом.
Я бочком продвигался вперед и все время слышал, как меня неотступно преследует какойто возбужденный гражданин. Когда мы остановились, гражданин положил подбородок мне на плечо и жарко зашептал:
– На следующей схоишь?
– Схожу! – сказал я, чтобы отвязаться.
– А он схоит? – спросил гражданин, указав глазами на впередистоящего.
– Почем мне знать? – огрызнулся я.
– А ты спроси, – настаивал гражданин.
Я спросил. Впередистоящий пообещал сойти.
– А перед ним схоит? – не унимался гражданин. Тот, что перед ним, тоже выходил.
– А дальше схоют?
– О, черт! – остервенился я и, расшвыривая локтями пассажиров, полез вперед.
Я добрался до самой кабины водителя и приник к ней спиной, втянув живот и распластав руки. Я почти впрессовался в стенку кабины – так, что теперь мимо меня можно было идти в колонну по три человека. Путь был почти идеально свободен. Только напротив меня, нежно обняв поручень, стоял молодой человек. Но он никому не мешал. И ему тоже никто не застил. Видимо, молодой человек и сам чувствовал эту свою независимость – держался он довольно безмятежно и даже, вытянув трубочкой губы, чуть слышно чтото насвистывал. Случайно молодой человек встретился со мной взглядом. В глазах его промелькнула тень тревоги. Он перестал насвистывать и раскрыл рот…
– На следующей, – опережая его, прохрипел я, – сходите?
Молодой человек покорно вздохнул, отжал ногой дверь и выпрыгнул на ходу.
А ЧТО ДЕЛАТЬ?..
Свободных мест в ресторане, конечно, не было. Были свободные ряды. На столиках правого ряда стояли таблички – «Для делегаций», на столиках левого ряда лежали бумажки – «Не обслуживается».
Я быстро оценил обстановку и вернулся к буфету. Там я потолкался некоторое время, рассматривая витрину, пока не подошла молоденькая официантка.
– Уф! – сказала официантка, облокачиваясь на прилавок. – Замоталась!.. Триста коньяку, восемьсот водки и сто пятьдесят сухого.
Дождавшись, когда она унесет заказ, я повернулся к буфетчице:
– Скажите, пожалуйста, как зовут эту девушку?
– А вам для чего? – насторожилась буфетчица.
– Вопрос жизни, – сказал я и сделал роковые глаза.
– У всех у вас вопрос жизни, – ревниво поджала губы буфетчица. – Лена ее зовут… Не успеет девчонка устроиться, как уже липнут.
Стоп! Такую информацию да пропускать!
– Она что – недавно здесь? – спросил я.
– Четвертый день, – сказала буфетчица. – Из кафе «Эврика» перевелась.
Ну, порядок в танковых войсках! Теперь я знал все что надо. И даже больше, чем надо.
Походкой светского льва я прошествовал к пустому столику, сел и небрежно отодвинул маскировочную табличку «Для делегаций». Четверо мужчин с соседнего ряда уставились на меня воспаленными глазами. Судя по расползающейся из пепельницы горе окурков, они ждали заказ часа полтора и уже позеленели от табака и злости. Я скользнул по ним равнодушным взглядом и тоже закурил. Ага! – вот и моя краля.
– Привет, Ленок, – затормозил я ее. – Ты что это – из «Эврики»-то? Сделала тете ручкой?
– Да ну их! – сказала официантка. – Что я, железная!.. Посиди маленько – сейчас подойду.
Она подошла через полминуты. На соседнем ряду тоскливо заскрипели стульями.
– Волнуются трудящиеся? – насмешливо спросил я.
– А! – тряхнула головой Лена. – Не облезут… Обедать будешь?
– Угу, – кивнул я. – Надо… подзаправиться… Суп молочный, котлеты паровые и кисель.
– Ну, даешь! – рассмеялась Леночка. – А выпить что?
– Уй! – сказал я, хватаясь за голову. – Лучше не говори! После вчерашнего слышать не могу!
– Где это ты так? – посочувствовала она.
– Было дело, – неопределенно сказал я. – Под Полтавой…
Минут через двадцать, плотно пообедав за делегатским столом, я отправился стричься. Из парикмахерского салона навстречу мне вышел молодой человек с трагическими, полными слез глазами.
– Дайте жалобную книгу! – петушиным голосом сказал он кассирше.
Затылок молодого человека был выработан частыми уступами, как открытый угольный карьер.
«Эге-ге! – подумал я. – Надо применить метод». И поймал за рукав пробегавшую уборщицу.
– Будьте добры, – зашептал я, – как зовут ту блондинку за крайним креслом, от которой только что встал этот клиент?
– А что? – спросила заинтригованная уборщица.
– Вопрос жизни! – сказал я шепотом, прижимая руку к груди.
– Ой! – радостно испугалась уборщица. – Таня!.. Только у нее муж!
Муж меня не смущал. Даже два мужа.
– Привет, Танюха! – сказал я, усевшись в кресло. – Ну, как там твой угнетатель? Все… поживает?
– Поживает, – ответила блондинка. – Что ему сделается. Вчера на бровях домой пришел, паразит!.. А ты чего долго не был?
– Дела, мамочка, дела, – бодро сказал я.
– Держите меня, дела! – прыснула Таня. – Опять, поди, какая-нибудь юбка… Постричь тебя, что ли?
– Ага. Только покрасивее.
– Ну, что я говорила! – взмахнула ножницами Таня. – Конечно, юбка! Покрасивее его – не как-нибудь.
– На этот раз серьезно, старуха… Вопрос жизни. Ты уж постарайся.
– Тогда сиди, не дергайся, – сказала Таня. – Сделаем прическу, как на конкурс красоты…
Когда я, идеально постриженный, причесанный и надушенный, вышел в зал ожидания, молодой человек, непримиримо шмыгая носом, писал жалобу. «Молодец, – завистливо вздохнул я. – Упорный парень». Теперь мне оставалось купить сыну подарок и устроить еще кое-какие мелкие дела.
В детском магазине, в отделе игрушек, висел стихотворный лозунг:
«Куклы, погремушки и прочие игрушки
Мы предлагаем вам, дорогим нашим покупателям – малышам!»
Под лозунгом стояла продавщица, а против нее топтался какойто задетый за живое гражданин.
– Куклы вижу, – говорил покупатель желчно. – Погремушки тоже имеются. А где же прочие игрушки, а?
Продавщица высокомерно отворачивалась. Я заложил крутой вираж и двинулся к противоположному прилавку – «головные уборы».
– Как звать вашу подругу из игрушек? – спросил я.
– Мою подругу? – кокетливо прищурилась продавщица. – Ее звать Муся.
– Вопрос жизни, – на всякий случай пробормотал я и пошел обратно.
– Привет, Мусик! Ну, как план товарооборота? Выпо или перевыпо?
– Балдеж! – презрительно сказала Муся.
– Хм, – затоптался я. – Слушай, My, ты этого, Пашку, помнишь?
Мусик вскинула брови.
– Еще Новый год вместе встречали, – подсказал я (встречала же она где-нибудь Новый год!).
– Это когда балдели? – спросила Муся.
– Вот-вот! Да помнишь ты его. Такой… весь на элеганте.
– Балдежный парень! – вспомнила Муся.
– Женился, – сообщил я. – С ребенком взял, представляешь?
– Обалдеть! – сказала Муся.
– Короче, завтра у его сына день рождения – подарок надо, соображаешь?
– Может, хоккей? – сказала Муся. – Тут от него все балдеют.
Она достала изпод прилавка страшно дефицитную игру «Хоккей» и начала заворачивать. И пока она заворачивала, у меня дрожали колени – я за этим хоккеем полгода гонялся по всему городу. Ну, кажется, на сегодня все: сыт, пострижен, подарок вот он – под мышкой! Ах, да! Чуть не забыл! – еще же надо туфли жены в починку отнести…
МОИ ДОРОГИЕ ШТАНЫ
Я принес в мастерскую химчистки брюки.
– В покраску? В чистку? – спросила девушка-приемщица и протянула руку.
– Минуточку, – сказал я, прижимая сверток к груди. – Вообще-то, в чистку… Только скажите – это долго, нет?
– Как обычно – десять дней, – ответила девушка. – Но если хотите, можете оформить срочным заказом. Тогда – пять дней.
– Пять ничего. Это меня устраивает. А какие гарантии?
– То есть? – не поняла девушка.
– Ну, чем вы гарантируете, что именно пять, а не шесть или семь?
– Такой срок, – сказала девушка. – Не я устанавливала. Обычно мы его выдерживаем.
– Хм… допустим… Это что же – в субботу можно будет забрать?
– Да.
– Суббота – короткий день, – намекнул я.
– Ну и что же? – спросила девушка.
– Вдруг не успеете.
– Постараемся, – заверила она. – Приложим все силы.
– Хорошо, – вздохнул я и отдал брюки. – Только учтите – вы мне обещали.
– Разумеется, – согласилась девушка, кинула туда-сюда штанины и сказала: – Износ – пятьдесят процентов.
– Да вы что! – обиделся я. – Значит, осталось их только выкрасить да выбросить. Пятьдесят!.. Когда же это я успел их так износить?
– Не знаю, – тихо сказала девушка. – Но износ все-таки пятьдесят процентов. Да вы не волнуйтесь. Это ни на чем не отразится. Просто формальность. Так положено.
– Ладно, пишите, – сказал я – Пишите… Вы организация – за вами сила…
Девушка тихонько вздохнула и стала выписывать квитанцию.
– Общее загрязнение, – отметила она.
– Конечно, я топтал их ногами, – буркнул я.
– Вы не так поняли, – снова вздохнув, сказала девушка. – Это значит, нет особых пятен, клякс и так далее. Просто легкое загрязнение. Почти чистые… Посчитайте-ка лучше пуговицы.
– Что, разве теряются пуговицы-то? – встревожился я.
– Мы их отпарываем, – пояснила девушка. – Потом обратно пришиваем. Четыре копейки с пуговицы.
– Четыре копейки! Ничего себе – сервис! Раз, два, три… А если какая-нибудь все же потеряется?
– Поставим свою, – сказала девушка.
– Свою?! Хотел бы я знать, где вы ее возьмете? Это же импортные пуговицы, немецкие. Пять, шесть, семь. Мелкие тоже считать?
– Считайте все.
– Ага… восемь, девять, десять. Интересно, а эта для чего здесь? Никогда ее не застегиваю… Вот черти драповые – понашьют пуговиц с неизвестной целью… одиннадцать, двенадцать… Тринадцать штук.
Ужас! На одних пуговицах пятьдесят две копеечки теряю. Я забрал квитанцию и вышел. Потом вернулся.
– Так, значит, в субботу? – еще раз переспросил я. – С утра можно прийти или лучше к обеду?
– Можно с утра, – сказала девушка. – Но лучше к обеду.
– А поточнее вы не можете сказать?
– Сейчас не могу, – ответила она.
– Что ж, заскочу завтра, – сказал я.
– Ну, как наши дела? – спросил я, заявившись на другой день. – Что вы на меня смотрите? Не узнаете? Брюки я вам вчера сдал. Серые. Пятьдесят процентов износа, как вы тут мудро установили.
– В производстве, – сказала девушка.
– Ишь ты! – удивился я. – Звучит-то как! Можно подумать, что у вас здесь машиностроительный гигант. В производстве, стало быть. А на какой стадии?
Девушка пожала плечами.
– Тэк-с, – оказал я. – Кстати: если какаянибудь пуговица все-таки закатится бесследно, я тут в одном магазинчике присмотрел очень похожие. Запишите-ка адрес и как доехать: ЮгоЗападный поселок, Вторая Газобетонная…
– Да почему же она закатится! – возразила приемщица. – Раньше не закатывались…
– Что было раньше, меня не касается, – сказал я. – Пишите, пишите адрес – пригодится… Вот так-то лучше… Между прочим, вечером вас где найти можно?
– Это для чего еще? – вспыхнула девушка.
– Ну мало ли… Знаете ведь, как бывает: в обед еще ничего неизвестно, а к вечеру, глядишь, что-нибудь и прояснилось.
– Вечером я пойду в театр, – сказала она.
– Вы – в театр, – вздохнул я. – А мне по вашей милости не до театра. Ближайшие пять дней. А то и все десять…
Поздно вечером я все-таки дозвонился к ней – разыскал домашний телефон через справочное бюро.
– Какие новости? – спросил я. – Пока никаких? Жаль, жаль… А я тут кино смотрел по телевизору. Фитиль. Знаете ли, история, аналогичная моей. Тоже сдал человек в химическую чистку брюки, а получил обратно одну штанину. Что? У вас так не случается? Обе штанины будут на месте? Ну, посмотрим, посмотрим. Завтра зайду – поинтересуюсь…