– Зачем? – упавшим голосом спросила официантка.
Я интригующе улыбнулся и сказал, что хочу сделать некоторую запись. Официантка, обиженно гремя тарелками, убрала со стола и ушла. Через несколько минут она вернулась в сопровождении полной дамы в шуршащем накрахмаленном халате. Дама оказалась старшим администратором зала.
– Я вас слушаю, гражданин, – сказала она, глядя поверх моей головы.
Я сказал, что мне очень приятно познакомиться с администратором, но просил-то я все-таки книгу жалоб и предложений.
– Нехорошо, – холодно заметила дама. – Если вы чем-то недовольны, то могли бы сказать прямо.
Тут она мигнула официантке, и та начала сгружать с подноса повторение моего обеда. В борще, как айсберги, плавали огромные куски мяса. Шницель по величине напоминал утюг средних размеров. Румяные пирожки громоздились на тарелке египетской пирамидой. Обед, съеденный мною, был настолько калориен, что от нового обилия пищи меня замутило. Я бешено затряс головой.
– Что ж, – пожала плечами администратор, – раз товарищ настаивает, пригласите директора, Машенька.
Пришел директор, внушительный и корректный мужчина. Он присел за мой столик и тоном врача, разговаривающего с душевнобольным, сказал:
– Ну, давайте знакомиться.
И протянул мне почему-то удостоверение дружинника по охране общественного порядка. Чтобы не показаться невежливым, я достал паспорт. Директор посмотрел на штамп с места работы и сурово произнес:
– Козыряете!
– Чем? – пролепетал я.
– Как чем? Званием литератора. За горло берете? А сами к тому же нетрезвые!
Я был трезв, как стеклышко. Но директор уже подал знак. В ту же минуту неизвестно откуда появились два молодца в униформе и, крепко взяв меня под руки, повели из кафе…
СМОТРИ В КОРЕНЬ
У меня заболел желудок.
А может, и не желудок. Во всяком случае, заболело что-то там, внутри. Закололо и застреляло. Я обратился к врачу.
– Здесь болит? – спросил врач, надавливая куда-то под ложечку.
– Примерно, – скосил глаза я.
– А тут не покалывает? – спросил он.
– До этого покалывало, – припомнил я. – А сейчас как будто перестало.
– М-гу. А сюда не отдает? – надавил он в третьем месте.
Я прислушался и сказал:
– Знаете, доктор, еще вчера не отдавало, а вот сейчас вроде бы есть немножко.
– Ясно, – сказал врач. – Это у вас печень. Надо полечиться.
И я стал лечить печень. Через два дня закололо там, где раньше отдавало, и стало отдавать там, где покалывало.
– Возможно, тут вмещалось сердце, – предположил врач. – Сейчас я вас направлю в другой кабинет.
В другом кабинете меня выслушали, прослушали и сказали:
– Сердце надо поддержать. Сердце, знаете ли, никогда не вредно поддержать.
И я стал лечить сердце. Через три дня застреляло там, где до этого покалывало, а еще раньше отдавало, там, где стреляло, начало отдавать, а где отдавало – посасывать.
– Ну вот, теперь картина полная, – сказал врач, к которому я ходил насчет сердца. – Конечно, сердце надо продолжать лечить, но главная загвоздка и основной очаг – в щитовидной железе. Сейчас я напишу вам направление.
И я стал лечить щитовидную железу. Однако картина оказалась далеко не полной. У меня еще оставались селезенка, желчный пузырь, легкие, почки, двенадцатиперстная кишка, желудок и поджелудочная железа. Как выяснилось, кое-что из этого необходимо было серьезно лечить и кое-что основательно поддержать.
Я завел себе специальную папку для рецептов с отделением для анализов, устроился на легкую работу, сменил квартиру поближе к поликлинике и начал откладывать деньги на инвалидную коляску.
Не знаю, как сложилась бы дальше моя судьба, если бы не случай. Однажды в больнице я обратил внимание на плакат, которого раньше почему-то не замечал. Это была жуткая картина. Прямо «Последний день Помпеи» кисти художника Брюллова. Два упитанных лысых микроба карабкались по штормтрапу к сердцу. Один из них держал на плече здоровенный плотницкий бурав, а другой сжимал в руках кувалду. Третий их коллега с кровожадной улыбкой долбил отбойным молоточком почку. Еще двое деловито перепиливали печень двуручной пилой. А последний из противотанковой пушки расстреливал легкие.
«Как будто с меня срисовали! – горько подумал я. – Эхе-хе! Что есть наша жизнь? Миг единый! Ишь как наворачивают, паразиты!» И вдруг я увидел зуб. Самый обыкновенный коренной зуб. Он был нарисован в дальнем углу, и от него шли подстрекательные стрелки ко всем разрушаемым объектам. «Так вот в чем дело! – догадался я. – Вот где зарыта собака!» И я шагнул в зубной кабинет.
– Доктор, – сказал я, – выдерните мне зуб.
– Который? – спросил доктор.
– Какая разница! – махнул рукой я. – Рвите хотя бы этот. Он все равно в сторону смотрит.
Доктор поковырялся у меня в зубах и сказал:
– Вырвать – не секрет. А вот мы его полечим.
– Ну уж нет, дорогой товарищ! – решительно возразил я. – Не выйдет! Или рвите, или я сам его выбью… Кирпичом.
Доктор пожал плечами и вырвал зуб.
Я поблагодарил его, вышел из больницы и, шумно вздохнув, далеко в кусты зашвырнул папку для рецептов с отделением для анализов.
ПЕЧАЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ
Ночью Сидоренке приснился сон: по бесконечному болоту сами собой шли резиновые сапоги. Они шли, совсем не вязли и не оставляли следа.
Сидоренко долго бежал по краю болота. Все надеялся, что сапоги остановятся, причалят к бережку. Ему очень хотелось посмотреть на этикетку. По виду сапоги были наши, производства Егорычевской фабрики резиновых изделий. Однако их удивительные качества смущали Сидоренку. И он все бежал и думал: «Не может быть. Это наверняка цебовские».
Но тут сапоги повернули в открытое болото и скоро исчезли, унося тайну своего происхождения.
А Сидоренко проснулся.
Он надел вьетнамскую рубашку с вечно крахмальным воротничком, польские штаны, пристегнул итальянские помочи, накрылся сверху немецкой шляпой «Элегант» и вышел прогуляться. Внизу у подъезда сосед заводил мотороллер. А мотороллер не заводился. Только кашлял и подпрыгивал на месте.
– «Чизетта?» – спросил Сидоренко.
– «Чизетта!» – сказал сосед и плюнул. – «Чизетта», туда-сюда налево!
– Раз «Чизетта», значит, заведется, – пообещал Сидоренко. И остался посмотреть, потому что все равно было воскресенье. Действительно, через полчаса мотороллер завелся.
– Вот видишь! – обрадовался Сидоренко. – А с нашим бы ты до вечера проколотился. Будь уверен.
Сосед прыгнул в седло и уехал. А Сидоренко решил сходить в кино. Фильм оказался зарубежным, недублированным, только с надписями. Так что многие уходили с середины, а многие и под конец. Это страшно огорчало Сидоренку. И он даже два раза крикнул:
– Закройте дверь! Некультурность какая!
А выходя из кино и прикуривая у одного из зрителей, вежливо сказал:
– Вот, между прочим, показательно! Даже не зная языка и кое-что не понимая, сразу чувствуешь, где настоящее произведение искусства.
Зритель промолчал.
Потом Сидоренко встретил приятеля, и тот затащил его к себе – немножко выпить и закусить. Приятель поставил пол-литра белого, пол-литра красного и насыпал в тарелку маринованных подберезовиков.
– Шикарная закуска, – сказал он. – И всего рубль восемнадцать банка.
– Импортные? – спросил Сидоренко.
– А черт их душу знает, – сказал приятель. – Я не посмотрел.
Сидоренко зацепил вилкой грибок, внимательно пожевал и сказал:
– Импортные. У нас таких не делают.
Так они сидели и закусывали, как вдруг что-то толкнуло снизу, зашатались стены, бутылки дрогнули, грибы сами полезли друг на дружку. Приятель схватился за водку и смертельно побледнел. Сидоренко не меньше испугался, но при этом подумал: «Легко отделались. Толкни оно посильнее – и привет. При нашем-то качестве строительства…» А в коридоре хлопали двери и раздавались нервные голоса. Сидоренко с приятелем тоже выскочили наружу – узнать, что к чему.
Весь подъезд гудел и перекликался сверху донизу. А на приятелевой площадке какой-то медицинский капитан успокаивал жильцов.
– Это толчок незначительный, – говорил он. – Вот когда я служил в Энске, там был значительный толчок. Форточки, представьте, сами открывались, вода из кранов бежала. А у одной старушки даже валенки пропали. Из прихожей. Будто корова языком слизнула…
– У нас не бывает порядочных землетрясений, – вмешался Сидоренко. – Самые лучшие землетрясения бывают в Японии. Недавно там произошел исключительный толчок с большими разрушениями и человеческими жертвами.
Тут разговор завязался общий. И скоро от землетрясений перешли к первой мировой войне, а потом к автодорожным столкновениям.
– У нас не бывает настоящих катастроф, – вздохнул Сидоренко. – По катастрофам впереди идет Америка. Там они случаются через каждые две минуты. Мы в этом смысле серьезно отстаем от развитых стран.
…Тем же вечером, переходя улицу, Сидоренко попал под машину. Рассказывают, что, очнувшись в больнице, он попросил докторов сказать, какой марки автомобиль его переехал.
– Шкода, – ответили ему.
– Я так и знал, – тихо сказал Сидоренко, улыбнулся и помер.
ДИЛЕТАНТЫ
Когда мы проезжаем на троллейбусе по мосту, а под мостом сидят на кукурышках рыбаки-подледники, мой лучший друг Жора Виноградов печально говорит:
– Какие странные люди! Какие упрямые романтики! Мне кажется, что за их веревочки привязано лето. Кругом снег, холод, а они сидят и стараются выудить солнышко, тепло, зеленую травку и желтый песочек.
Жора – лирик. И холостяк. По субботам он долго ужинает в ресторане, а по воскресеньям запирается на ключ, курит и сочиняет стихи:
Мороз и солнце – день чудесный.
В кураж оделся лес древесный.
– Лето! Песочек! – взорвался как-то Жорин шеф Сергей Семенович, оказавшись с нами в троллейбусе. – Ах вы дилетанты! Ах вы бледнолицые самоубийцы! Ах вы никотинщики! Что вы понимаете?
– Ну, погодите! – пригрозил он нам на прощанье. – Я вас заставлю подержаться за эту веревочку! Я вас приобщу! Я из вас сделаю настоящих мужчин!..
Жора приобщается.
Оказывается, Сергей Семенович не бросал слов на ветер. Жора второй вечер сидит дома и насаживает какую-то железяку на черенок от лопаты. Посбивал все руки. Исковырял пол.
– Значит, поедешь? – спрашиваю я.
– Наседает старик, – жалуется Жора. – За горло берет. Велел пешню делать. Чертеж вон принес.
Действительно, над Жориной кроватью висит чертеж пешни. На чертеже она стройная и кровожадная, похожая на казацкую пику. У Жоры получается что-то среднее между долотом и кочережкой.
– Погоди, – говорит Жора, – он и до тебя доберется. Не обрадуешься.
Жучки-паучки
Сергей Семенович добрался до меня в субботу. Только я сел ужинать, как раздался телефонный звонок. Я снял трубку.
– Ну, готовы? – нетерпеливо спросил Сергей Семенович.
– А в чем дело? – поинтересовался я, дожевывая котлету.
– Как в чем? – сказал Сергей Семенович. – Сейчас берем такси и едем за червяками.
– За какими червяками? – спросил я обессиленно и почувствовал, как котлета становится поперек горла. Сергей Семенович сказал, что подробности в машине, что он звонит из автомата и что вообще дорога каждая секунда. Голос у него был такой, словно он сообщал о всеобщей мобилизации. Я оделся и вышел. У подъезда уже стояло такси, а возле него приплясывал Сергей Семенович.
– Ну давай, давай! – засуетится он, подталкивая меня на заднее сиденье. Потом упал рядом с водителем и скомандовал:
– Гони! В теплично-парниковый!..
…Черви были отменные: длинные, кормленые, тугие, как пружина. Знакомый Сергея Семеновича выдавал их поштучно.
– Ах, красавцы! Ах, симпатяги! – бормотал Сергей Семенович, принимая червей и запихивая их в термос с подогретой землей. На обратном пути он успокоился и даже заявил, что вообще-то черви – это так, баловство, забава. А главная наживка в зимнее время – мормыш.
– Что мормыш, – неожиданно вмешался шофер и стал расхваливать каких-то жучков-паучков с длинным латинским названием.
У лунки
– Попробуем здесь, – махнул рукой Сергей Семенович. Жора взял пешню наперевес и яростно бросился на штурм ледяных торосов.
У меня пешни не было. Сергей Семенович провертел мне две лунки своим буром и сказал:
– Ну, я пошел. Вон за ту косу.
Я размотал удочки, опустил в воду лески, поднял воротник и вытащил из-за пазухи «Графа Монте-Кристо». Жора долбил лунку. Читать не пришлось. Вдруг задергалась леска на одной из удочек. Потом – на второй. Потом лески стали дергаться не переставая. Кто-то энергично съедал моих червяков. Я снял варежки, придавил их «Графом Монте-Кристо», засучил рукава и поклялся выловить этого нахала. И выловил. Им оказался маленький колючий ерш. После этого дело пошло. Я поймал двух горбатых окуней и еще какую-то рыбину, серебристую, с красными глазами.
Жора долбил лунку.
Когда я вытащил девятого окуня, ко мне подошел усатый рыбак в пестрой дохе и завистливо спросил:
– Первый раз?
– Первый, – сознался я. – А что?
Усатый рысью взбежал на сугроб и, сложив ладони рупором, закричал:
– Эгей! Ребята! Он в первый раз ловит!
Тотчас из-за сугроба вылезли ребята, расставили вокруг меня свои агрегаты и начали деловито сверлить лед. Жора долбил лунку.
– Ух, хорошо! – выдохнул он, бросая пешню. – Замечательно! Великолепно! Мороз и солнце! День чудесный!
Тут из-за торосов вышел заиндевевший Сергей Семенович. Он тащил за шиворот поджавшую хвост щуку.
– Вот это да! – сказал Жора. – Вот это ну! – побежал к своей лунке и тоже выудил какую-то мелюзгу.
– Хорош окунек? – гордо спросил Жора, показывая добычу.
– Ничего, – согласился Сергей Семенович. – Только он чебаком называется.
Рыбные блюда
Праздновали мы свое приобщение у меня. Жена постаралась. На столе была рыба под маринадом, фаршированая щука, булькала настоящая рыбацкая уха, приготовленная по книге о вкусной и здоровой пище, румянились на сковороде жареные окуни.
Сергей Семенович выпил первую стопку и закусил помидорчиком. Потом опрокинул вторую и поймал вилкой маринованный грибок. После третьей он потянул к себе блюдо с картошкой.
– Рыбку-то что же вы? – ласково сказала жена, подвигая ему заливное.
Сергей Семенович вздрогнул и переменился в лице.
– Терпеть ее не могу! – брезгливо сказал он – Ни в каком виде.
БЛОНДИНКА НА БУКВУ «Л»
– А ну-ка, постой, – сказал Гришкин. – Стой, не дергайся! И он снял с моего рукава длинную белую нитку,
– Ого! – загоготал Мишкин. – Блондиночка вбабахалась А говорил – не любишь блондинок.
– А это не он их любит, – встрял Машкин. – Это они его. Чем меньше мы блондинок любим, тем чаще нравимся мы им. Хи-хи-хи!
– Минуточку, – сказал Гришкин и стал мотать нитку на палец. Нитка кончилась на «Л».
– Лена, – сказал Мишкин – Или Леля. Ну влип ты, старик.
– Да это не он влип, – уточнил Машкин – Это она влипла.
– Ох, и трепачи вы! – сказал я. – Ну и трепачи.
В этот момент подошел мой троллейбус.
– Пока, – сказал я и прыгнул на ступеньку.
– Эй, а нитку! – крикнул Гришкин.
– Оставь себе! – махнул рукой я.
– Везет же некоторым, – завистливо вздохнул Машкин. – В такого крокодила и влюбилась блондинка.
– Сам ты крокодил! – обернувшись, сказал я. Впереди меня в троллейбусе стояла блондинка.
«Начинается, – усмехнулся я. – Хорошо, что этой банды рядом нет». И стал смотреть в окно.
Лицо блондинки отражалось в стекле. Она была ничего. Миленькая. «Интересно, как ее звать?» – подумал я. Тут парень, стоявший еще дальше, поднял руку с билетами. И крикнул: «Я взял!» Блондинка кивнула. «Муж, – догадался я. – Или жених. Ну что она в нем такого нашла? Правда, высокий. И широкоплечий. Лицо благородное. А нос все-таки подгулял. На боку чуть-чуть нос, даже здорово на боку. Так в ухо и целит. Собственно, трудно понять, где нос, а где ухо. До чего женщины бывают неразборчивы!»
«Нет, – решил я, выйдя из троллейбуса. – Это не дело – искать свою блондинку в городском транспорте. Одних автобусов, говорят, выходит ежедневно 150 штук. А там еще трамваи, троллейбусы вот, такси. И вообще, о чем это я думаю, идиот! Глупости какие! Буду лучше думать о своем насосе».