– Слушай ты, плешивый! – угрожающе сказал Миша Побойник. – Что ты лезешь судить о вещах, в которых не смыслишь?!
– Сволочи! – обиженно сказал Рецептер. – Питекантропы! Уголовники!
Тут мы схватили его за плечи, подвели к двери и заставили вслух прочесть положение о штрафах. Мы крепко держали Рецептера. Ему пришлось выложить двугривенный.
Скоро по общежитию распространился слух, что в комнате 232 можно курить, ругаться и даже лежать на кроватях – за плату. К нам потянулись любопытные. Сначала они курили, потом расплачивались, потом начинали ругать нас. Совершенно искренне. И довольно энергично.
Мы вынуждены были дописать в прейскурант два пункта: за тушение окурков в обеденной посуде и нанесение обитателям комнаты оскорбления действием.
Самым прибыльным посетителем был кочегар дядя Граня. Он приходил, выкладывал на стол целковый и крыл нас на все, без сдачи. Напоследок дядя Граня еще плевал на пол за особую плату.
Через месяц, в день рождения Жоры Виноградова, мы разбили копилку. В ней оказалось 34 рубля 65 копеек, три пластмассовые пуговицы и одна металлическая шайба. На всю сумму мы купили вина и закусок. В этот день курили в комнате, не очень следили за чистотой своей речи и даже лежали на постели в ботинках.
Наутро снова повесили прейскурант. Карающие ставки увеличили вдвое.
СКРЫТЫЕ РЕЗЕРВЫ
– Эй вы, пиджаки! – сказал Яшкин, заявившись утром на работу. – Слыхали сенсационную новость? Я вчера Машкина в шахматы
прибил!
– Врешь! – не поверили мы. Зав. отделом Машкин был у нас чемпионом всего четвертого этажа, включая лестничную площадку, на которой временно размещался отдел изысканий.
– Прибил, прибил, – самодовольно ухмыльнулся Яшкин. – Поставил ему, голубчику, детский мат.
– Что за шуточки! – сказал пораженный Мишкин. – Ты же, кроме преферанса, ни во что не играешь.
– Дело мастера боится! – развязно заявил Яшкин. Мы все-таки не поверили и всем коллективом пошли к Машкину за подтверждением.
– Обыграл, – развел руками Машкин. – Я, знаете, сам не ожидал. Сел за доску, думаю, – разомнусь маленько. Вдруг чувствую – тиски!.. По-моему, у него способности.
– У кого? – спросил Гришкин. – У этого трепача?!
– Ну, почему трепача, – сказал деликатный Машкин.
– Трепач и есть! – безжалостно повторил Гришкин. – Вы, Пал Сергеич, не расстраивайтесь. Вызовите его на матчреванш. Это же случайность.
Однако на другой день Яшкин потряс всех новым сообщением.
– Вчера прибил Поликарпыча, – сказал он и почемуто задумчиво добавил: – Вот так вот…
Мы повскакивали с мест.
Главный инженер проекта Кирилл Иванович Поликарпов возглавлял сборную нашего института, сам играл на первой доске и уже восемь лет являлся членом правления городской секции шахматистов.
– Может, он больной был? – ошеломленно спросил Мишкин.
– Да нет, вроде здоровый, – сказал Яшкин. – Я к нему когда зашел, они как раз с Зейцем из сметного на пальцах тянулись. Поспорили на бутылку коньяку – кто кого. Зейц свободной рукой за сейф схватился, так Поликарпыч его вместе с сейфом утянул…
К Поликарпычу мы справляться не пошли. Не решились. Зато в обеденный перерыв подсмотрели любопытную сцену. Поликарпыч, загнав в угол нашего зава Машкина, тряс у него перед носом каким-то листочком и бубнил:
– Я дома партию проанализировал, понял? До полночи сидел… Все верно, просчета нет.
В понедельник Яшкин пришел на работу раньше всех. Когда мы собрались, он уже сидел за столом. Вид у него был бледный и подавленный.
– Такая хохма, ребята, – сказал он, глядя на нас виноватыми глазами. – Я вчера Киршенблюма прибил.
– Чемпиона области! – ахнул Мишкин.
– Ага, – кивнул Яшкин. – Кандидата в мастера.
– Как же это ты? – спросил я, не решаясь приблизиться к Яшкину.
– А черт его знает, – растерянно пожал плечами он. – Зашел в городской сад, а они там играют. В павильончике. Ну я сел – и прибил.
И тогда молчавший до сего времени Пашкин сказал:
– Bce! Вечером поведешь в сад. Будешь играть еще раз. При свидетелях.
Вечером мы пришли в сад. Всем отделом. Мы стояли за спиной Яшкина и тяжело молчали. Яшкин ерзал на стуле, крутил шеей, бросая на нас заискивающие взгляды, и смело двигал фигуры. Знаменитый Киршенблюм сидел напротив. Схватившись руками за подбородок, чемпион панически глядел на доску. Белесый заячий пух на его голове стоял дыбом. Через восемнадцать ходов чемпион остановил часы, пожал Яшкину руку и, шатаясь, пошел на свежий воздух…
А недавно Яшкин прибил самого Бента Ларсена на международном турнире. По этому поводу мы купили водки, закуски, закрыли двери нашего отдела на стул и устроили маленькое торжество. Без Яшкина, к сожалению. Он еще не вернулся из Ноттингема.
– Удивительные бывают случаи, – нюхая корочку, – сказал Гришкин. – Просто невообразимые! Ведь, между нами говоря, арап этот Яшкин, каких мало.
– Ну почему же арап, – заступился за Яшкина сердобольный Машкин. – Он все-таки справлялся с работой… иногда.
– Арап, арап! – сказал Гришкин. – Даже не спорьте. Здесь все свои – чего скрывать. Арап, а вот возьми, пожалуйста. Гремит теперь!..
После второго тоста засобирался уходить Мишкин.
– Ты чего это компанию разваливаешь? – нахмурился Гришкин.
– Мне это… – покраснел Мишкин. – На спевку надо к полседьмому. Я тут в кружок записался… уже два месяца как… в детстве маленько пел, так вот, вдруг, думаю, получится…
– Конечно, идите! – участливо сказал Машкин. – Идите, идите, чего там. Способности грешно зарывать. Глядишь, певцом станете…
– Мда, – сказал Гришкин, когда за Мишкиным закрыли дверь. – Вот ведь тоже – дуб порядочный. Дуб, дуб – не машите на меня. Еще поискать таких дубов. А вполне возможно, будет петь. А мы контрамарочки у него просить будем.
Пашкин вдруг схватил хлебный мякиш и начал его лихорадочно тискать. Тискал, тискал и на удивление всем вылепил зайчика.
– Разрешите-ка, – попросил Машкин – Очень похоже. У вас наверняка способности. Нет, правда, как здорово!
– Елки! – охрипшим от волнения голосом сказал Пашкин. – Даже не думал, что умею!
– Да-а, – вздохнул Машкин и посмотрел на нас с извиняющейся улыбкой. – А вот у меня никогда никаких талантов не было. С детства. Интересно, правда?.. Ну, ладно, продолжайте тут, – Машкин поднялся. – Посидел бы еще, да надо по торговым точкам. Семья, знаете ли…
– Не повезло мужику, – сочувственно причмокнул Гришкин после ухода Машкина. – Что верно, то верно: никаких талантов. А такому бы не жалко. Крепкий парень. Как специалист – нас всех сложить, и то не потянем.
– И человек редкий, – заметил я.
– И человек, и семьянин, – сказал Гришкин. Пашкин молчал. Он сосредоточенно лепил из хлебного мякиша козлика.
ЧУЖОЙ РЕБЕНОК
В субботу позвонил Яшкин.
– Алло! Это ты, очкарик? – спросил он. – Ну, как делишки, сколько на сберкнижке?
Яшкин – это Яшкин, он не может без каламбуров.
– Миллион двести тысяч, – в тон ему сказал я.
– Чтоб мне так жить! – обрадовался Яшкин. – Ну, так сними полмиллиона и поедем завтра за город.
– Люсь! – окликнул я жену. – Тут Яшкин звонит – за город приглашает.
– Что ты, – вздохнула жена и показала глазами на сына. – Куда мы с ним.
– Эй, Яшкин, – сказал я. – Не можем мы. Нам ребенка не с кем оставить.
– Это причину пожара-то? – спросил Яшкин. – А вы его с собой.
– Люсь, он говорит – с собой взять!
– Еще чего! – дернула плечом жена. – Представляю, что будет за отдых.
– Нет, Яшкин, – сказал я. – Отпадает такой вариант.
– Заедаешь счастливое детство? – весело спросил Яшкин. – Вот я сейчас Пашкину трубку передам – он тебе врежет.
– Ай-ай-ай! – сказал Пашкин. – Ай-ай-ай, отец! Как же это ты, а? Ну, сам воздухом не дышишь – ну, не дыши, а ребенка-то почему лишаешь?
Затем трубку взял Гришкин.
– Нехорошо, старик, – загудел он. – Нехорошо о нас думаешь. Обидно. Что ж мы, трое взрослых людей, не поможем вам с ребенком… Дай-ка мне старуху.
Я позвал к телефону жену.
– Нехорошо, старуха, – сказал ей Гришкин. – Нехорошо о нас думаешь. Обидно. Что ж мы, трое взрослых людей… Погоди-ка, тут Яшкин хочет еще добавить.
Яшкин добавил и передал трубку Пашкину. Пашкин, заклеймив нас, вернул ее Гришкину… Короче, когда они зашли по четвертому кругу, мы не выдержали и сдались.
В воскресенье утром Яшкин, Пашкин и Гришкин встретили нас на вокзале.
– Что-то я не вижу здесь ребенка! – притворно сказал Яшкин. – Ах, простите, вот этот молодой человек! Ого, какой богатырь! А папа не хотел его за город брать. Ну и папа! По боку надо такого папу! Верно? И мама тоже хороша – с папой соглашалась. Рассчитать надо такую маму. Как думаешь?
– Здорово! – сказал Гришкин. – Тебя как звать? Кузьма? Ну, садись мне на шею.
– Зачем вы? – запротестовала жена. – Он сам ходит.
– Да ладно, – отмахнулся Гришкин. – Мне же не трудно.
И Кузьма поехал в вагон на шее у Гришкина. В поезде к нашему ребенку подключился Пашкин.
– Ну, оголец, хочешь конфетку? – спросил он.
– Не хочу! – мотнул головой Кузьма и покраснел.
– Ишь как вымуштровали, – недовольно заметил Гришкин.
– Это ты зря, оголец, – сказал Пашкин. – Зря отказываешься. Ты действуй так: дают – бери, а бьют – беги.
– Кхым-кхым… Вот что, Кузьма, – толстым голосом сказал я. – Относительно второй части… Это, видишь ли, дядя шутит. Когда бьют – надо не убегать, а давать сдачи.
– Сам-то шибко даешь? – спросил Гришкин.
– Да глупости это, – сказал Пашкин. – Материи… Лично я, например, бегал. Убегу – и все. Ну, правда, что бегал я здорово. Меня сроду догнать не могли.
– Вы! Звери! – не выдержал Яшкин. – Позвольте ребенку конфетку-то взять!
– Ладно, Кузьма, возьми, – разрешил я.
Кузьма взял.
– А что надо сказать? – строгим голосом спросила жена.
– Дядя, дай еще! – подсказал Яшкин.
– Яшкин! – зашипел я. – Ты чему учишь!..
– Да бросьте вы, честное слово! – возмутился Гришкин. – Ребенок – он есть ребенок…
Мы вылезли на станции Ноздревой, и Кузьма сразу же увидел кур. Куры неподвижно лежали в пыли под плетнем.
– Они умерли? – спросил Кузьма.
– Спят, – ответил Пашкин.
– Нет, умерли, – не согласился Кузьма.
– А ты возьми палку да турни их – враз оживеют, – сказал Гришкин.
– Кузьма, назад! – закричала жена. – Брось эту гадость!
– Пусть погоняет, – удержал ее Пашкин. – Где еще он куриц увидит.
Куры, исступленно кудахча и сшибаясь друг с другом, летели через плетень, в воздухе кружился пух.
– Ну, силен! – повизгивал Яшкин. – Вот рубает! Ай да причина пожара!
На берегу речки Яшкин с Кузьмой начали готовить костер.
– Тащи дрова! – командовал Яшкин. – Волоки сушняк, гнилушки, бересту, ветки – все пойдет!
– Кузьма! – сказал я, нервно протирая очки. – Не смей ломать эти прутики! Их посадили тети и дяди, думая о тебе и о таких, как ты. Каждый человек должен…
– Пусть заготавляет, не мешай! – оборвал меня Гришкин. – Ломай, парень, их здесь до хрена. Век не переломаешь.
Тем временем Яшкин и Люся, расстелив на земле клеенку, «накрыли стол».
– Так много луку! – удивился подошедший Кузьма.
– Ничего – осилим, – заверил его Пашкин. – Под водочку он так ли еще пойдет.
– Все равно – до хрена, – сказал Кузьма. Жена побледнела.
– Кузьма! – вскочил я. – Немедленно встань в угол!
Яшкин как стоял, так и покатился по траве.
– А угла-то! – задыхался он. – Угла-то… Угла-то нет!..
– Нет угла, – хмуро сообщил Кузьма.
– Хорошо! – сказал я. – В таком случае встань под кустик.
Кузьма встал.
– Под кустиком! – сказал Яшкин и снова затрясся от смеха. – Под кустиком полагается сидеть… А не стоять… Ты садись, старик. Садись.
Кузьма сел.
– Товарищи! – не выдержала жена. – Нельзя же так…
– Ну-ну-ну! – сказал Пашкин, разливая по кружкам водку. – Вы тоже меру знайте. Совсем замордовали человека. Родители… Давайте-ка вот лучше выпьем.
Выпили. Закусили луком и редисочкой. Луку, действительно, было до хрена. Пашкин стал наливать по второй.
– Ой, мне не надо! – прикрыла кружку жена.
– Я тоже… воздержусь, – буркнул я, покосившись на Кузьму.
– Эт-то как же так? – спросил Пашкин. – Эт-то что же такое? А ну-ка – в угол! Немедленно.
– Под кустик! – застонал от восторга Яшкин.
– Ребята! Ребята! – испугался я. – Вы чего!..
– Под кустик! – рыкнул Гришкин.
– Под кустик! Под кустик! – стали скандировать они втроем.
Мы с женой, улыбаясь дрожащими губами, встали под кустик.
– А ты выходи, – сказал Пашкин Кузьме. – Ты свое отбыл.
Кузьма вышел.
– Братцы! – взмолился я. – Что же вы делаете!
– А когда в углу – тогда не разговаривают, – поддел меня Кузьма.
– Что, съел? – спросил Яшкин. – Ты, Кузьма, папку не слушай, – сказал он. – Папка у тебя вахлак. Очкарики, вообще, все вахлаки.
Пашкин, между тем, разлил по третьей.
– Ну, будем здоровы! – сказал он и обернулся к Кузьме. – А ты чего же сидишь-скучаешь? Тоже мне – мужик! Ну-ка, давай за папу с мамой – выручай их!
– Я не пью еще, – ответил Кузьма.
– Ничего, научишься, – сказал Гришкин. – Это дело такое. – Он вдруг оживился. – Вот у меня племянник – чуть разве побольше Кузьмы, – а пьет. Сядут с отцом, вжахнут поллитра – и песняка.
– Ранняя профессионализация? – живо откликнулся Яшкин. – Бывает. У меня, у соседей – девчонка. Представляете, девчонка…
И потек милый интеллигентный разговор. Возвращались мы вечером, в переполненной электричке. Кузьма спал на коленях у матери.
– Ну вот и вся проблема отцов и детей, – нравоучительно сказал Пашкин. – А то, понимаешь, ребенка оставить им не с кем… Эх вы, эгоисты! Да для него этот день – знаете какой! Он его, может, на всю жизнь запомнит…
НА СПОР
Зима в нынешнем году, надо сказать, просто уникальная. С одной стороны, морозы жмут – то под сорок, то за сорок; с другой стороны, снегу навалило выше всяких допустимых пределов. По горло засыпало. Я думаю, если весь снег, нападавший за последние десять лет, вместе сгрести – и то столько не наберется.
Тут к соседям родственник из села приехал погостить, так прямо фантастические вещи рассказывает. Зайцы, говорит, в деревню бегут. Не могут в лесу держаться – тонут. А в деревне все же маленько утоптано. Вот они и бегут. Ну, а за ними, естественное дело, волки. Жуткая обстановка. До ветру боишься выскочить. Недавно, говорит, один заяц в избу залетел. Видать, его волки вдоль по улице шуганули, он, как от них лупил, так стекло оконное мордой вышиб и на стол свалился.
Может быть, конечно, родственник насчет зайца приврал – уж очень неправдоподобно все это выглядит. Хотя, чем черт не шутит. В городе вон тоже в связи с заносами такие иногда казусы происходят, что расскажи постороннему человеку – не поверит.
Например, у нас тут в одной квартире, у Сереги Званцева, под старый Новый год собралась небольшая компания. Сам Серега с женой, дальний родич его пришел – дядя Гена, тоже с половиной, и еще Серегин сменщик Дубов. Собрались они в таком почти что домашнем кругу и решили вторично отметить праздник.
Дяди-Генина супруга, уже досыта хлебнувшая семейной жизни, в том числе подобных вечеринок, сразу достала вязанье и ушла с ним в дальний угол – дескать, горите вы синим огнем.
Мужчины, конечно, окопались за столом. И Серегина Лелька с ними. Ну, эта, во-первых, как хозяйка, а, во-вторых, она всего второй месяц с Серегой жила, буквально от рукава его не отлипала, а ей пока все интересно было, даже малосодержательные мужские разговоры.
А разговор, действительно, завязался какойто довольно пустой. Не знаю уж, с чего он начался, но только Дубов с дядей Геной стали наперебой вспоминать разные отчаянные случаи из своей жизни: кто в молодости сколько раз двухпудовую гирю выжимал, кто с парашютной вышки прыгал, кто быка за рога удерживал и так далее.
Лелька рот раскрыла и глаз с них не сводит. Дубов же с дядей Геной, польщенные вниманием молодой и прекрасной особы, еще больше распаляются.
А Серега парень тоже заводной. Послушал он их, послушал и говорит:
– Это все семечки. Хотите – я сейчас с третьего этажа прыгну?
– Ну и что? – спрашивает дядь Гена. – Прыгнешь – и что? Башку расшибешь.
Более гуманный Дубов говорит:
– Почему башку? Я сам со второго этажа выскакивал. Из полногабаритного дома. Прыгнуть можно – с башкой ничего не случится. А ноги он переломает. Запросто.
– С третьего? – говорит дядь Гена – И только ноги? Ых ты, какой ловкий! Это бы все так прыгали, если только ноги!
В общем, заспорили. Притащили лист бумаги, карандаш – давай высчитывать: сколько будет в трех этажах панельного дома и как прыгать надо – если пролезть между прутьями балкона да повиснуть на руках, а потом отпуститься…