Через полтора часа я позвонил Левандовскому,
– Что поделываешь, старик? – спросил я.
– Ваводя! – закричал он. – Ува-бу-бу!..
– Готов! – сообщил я Левандовской и повесил трубку.
После такого невероятного события Левандовским заинтересовалась общественность. Местное отделение Академии наук выделило специальную комиссию в составе одного профессора, двух кандидатов наук и четырех младших научных сотрудников.
Ученые с целью развеять миф вокруг Левандовского присмотрели на молодом Обском море удаленный островок. Островок, как полагается, сначала был проревизован на предмет необитаемости, а потом туда отвезли исследуемого. С ним отгрузили: восемь банок консервов «Лосось», мешок сухарей, байковое одеяло и две пары китайских подштанников – на всякий случай и на похолодание.
Вслед за этим на море ударил шторм девять баллов. Так что добраться к островку было невозможно. Кроме того, расставленные по берегам пикеты тщательно просматривали окрестности в бинокль.
Шторм бушевал трое суток. Лишь только он стих, катер с экспедицией направился к острову. Когда один из младших научных сотрудников, засучив штаны, собрался прыгнуть в воду, чтобы принять чалку, из кустов донеслась разудалая песня:
Скакал казак через долину!..
И навстречу изумленным членам комиссии вышел пьяный в дым Левандовский.
Видя такое дело, профессор, неоднократный лауреат различных премий, развел руками и сказал:
– Наука здесь бессильна.
Но тамошний бакенщик дядя Федя, промышлявший самогоном для личных нужд, напротив, высказал предположение, что на острове растет винный корень.
Целый месяц дядя Федя с двумя сынами допризывного возраста вел на острове раскопки. Но корня так и не обнаружил. Тогда он выругался, сказав: «Свинья везде грязи найдет», – и засеял всю территорию картошкой.
КАК Я СТАЛ ПОЭТОМ
– И все стихотворения? – спросил редактор, прищурившись на рукопись.
– Есть и поэмы, – сказал я.
– М-да, – редактор взвесил папку на ладони. – Килограмма четыре?
– Пять двести, – уточнил я.
– Здоровье, однако, требуется, – вздохнул он.
– На здоровье не жалуемся, – ухмыльнулся я.
– Это заметно, – грустно сказал редактор. Он вытянул страничку из середины рукописи и углубился в чтение…
Потом достал вторую. Потом третью…
– Что ж, – сказал редактор. – В общем, стихи. Гладкие и… как говорится, соответствующие. Налицо и рифмы, и содержание. Но, если откровенно, никакие это, конечно, не стихи. И вы никакой не поэт. Извините, но с вашими данными я бы занялся чем-нибудь другим.
– Чем же? – повесил голову я.
– Ну… классической борьбой, например, – сказал он.
– Вы думаете, получится? – спросил я.
– Уверен, – сказал редактор. Он вышел из-за стола и попросил меня согнуть руку. Я согнул.
Редактор осторожно потрогал пальцем бицепс и даже зажмурился.
– Больше чем уверен, – сказал он. – У вас редкий талант.
В тот же день я купил две трехпудовые гири и начал тренироваться. А скоро записался в секцию. Тренер после первого знакомства стал, здороваясь, протягивать мне две руки, сложенные вместе. Он тоже подтвердил присутствие у меня редкого таланта. Особенно после того, как я надолго вывел из строя трех сильнейших перворазрядников и одного мастера. Правда, я вывел их не по правилам, что несколько огорчило моего учителя.
– Ну, ничего, дарагой, – сказал он. – Техника – это дело наживное. Сегодня нэт, завтра нэт, послезавтра есть.
Мало-помалу я действительно ею обзавелся. И с тех пор не знал поражений. Всех противников я клал исключительно на лопатки.
Всякие там «очки» – это существовало не для меня. В газетах так и писали: «Его стиль – только на лопатки».
И наконец пришел день, когда я победил неоднократного чемпиона и призера, знаменитого и прославленного Подбаобабова. Я победил его очень убедительно, За три секунды. С ковра он вставал потом восемь минут. Но все было по правилам.
Меня тут же окружили корреспонденты.
– Как вам удалось добиться такого успеха? – спросил один.
– Это не моя победа, – ответил я. – Это победа моего любимого тренера Шоты Отариевича. Это достижение моих друзей-одноклубников и всей спортивной общественности. А я здесь ни при чем.
Корреспондент удовлетворенно кивнул и стал записывать мои слова в блокнот
– Говорят, вы серьезно увлекаетесь поэзией? – спросил другой и сунул мне под нос микрофон. – Прочтите одно из ваших стихотворений.
Я выбрал, которое покороче, и прочел.
Все захлопали.
А корреспондент отнял у меня микрофон и быстро сказал в него.
– Что же, пожелаем нашему чемпиону таких же блистательных успехов на тернистом пути литератора, как и на спортивной арене!
На следующий день все газеты вышли с отчетом о соревнованиях. Отчеты были оживлены выдержками из моих стихотворений и назывались по-разному: «Побеждает мужество, помогает поэзия», «Второе призвание чемпиона». Один заголовок мне особенно понравился– «И муза на лопатках!».
После обеда позвонили из журнала.
– От имени редколлегии поздравляю с важной победой! – сказал приятный голос. – Мы тут решили в ближайшем номере поместить две ваши поэмы. Не возражаете, если их будет открывать та фотография, где вы стоите на пьедестале почета?
– Валяйте, – разрешил я.
Затем стихами заинтересовались студия телевидения, издательство художественной литературы и Дом народного творчества. Причем с телестудии звонила какая-то бойкая девушка, которая сказала, что «все это – собачье мясо! – будет выглядеть потрясающе! Поэзия борьбы и – чтоб мне сдохнуть! – борьба поэзии!»
Но всех обошел тот знакомый редактор. Он напечатал в своей газете большую подборку моих стихов с добрым напутствием одного судьи всесоюзной категории.
Мне захотелось поблагодарить этого, так много сделавшего для меня человека. Тем более и Шота Отариевич сказал:
– Сходи, дарагой. Большой свиньей будешь, если не зайдешь. И я пошел в редакцию. Но благодетеля своего не застал. Вместо него за столом сидел маленький рыжий человек.
– Вы новый редактор? – нерешительно спросил я.
– Сам его жду, – сказал человек. – С утра караулю. Стихи вот принес.
– Хм… Разрешите взглянуть. Стихи были, в общем, ничего. Как две капли воды похожи на мои.
– Н-да, – сказал я. – Ну, а что-нибудь еще вы можете делать? Выжимать штангу? Боксировать?
– Что вы! – испугался человек и посмотрел на свои руки. Я тоже посмотрел.
Руки были тонюсенькие, как две макаронины. Только-только удержать ложку.
– В таком случае, плохо ваше дело, – сказал я. – Мало надежд. Очень мало. Неужели совсем ничего не умеете?
– Ну, разве вот это, – рыжий активно зашевелил ушами.
– Хорошо! – одобрил я. – Но недостаточно.
– Я вообще-то кандидат наук, – подумав, сказал он.
– Господи! Так сделайте какое-нибудь открытие!
– Трудно! – вздохнул рыжий.
– Тогда усиленно тренируйтесь… По линии ушей, – посоветовал я.
– А без этого нельзя? – с тоской спросил он.
– Бесполезно, товарищ! – сказал я. – Уж поверьте моему опыту.
ПРЯМО И НАПРАВО
В автобус, кряхтя и охая, влез немолодой тучный человек. Ему уступили место на переднем сиденьи. Человек подвигал тазом, устраиваясь поудобнее, затих и поднял глаза на своего долговязого спутника.
– Садись, Моня, – пригласил он его.
– Ладно, постою, – скромно ответил путник.
– У тебя же ноги больные, – сказал толстый.
– Больные, – подтвердил Моня. – А что делать? Мест нет.
– Ну, садись ко мне на колени, – сказал толстый.
– Ну что вы, что вы! – вспыхнула сидящая рядом с толстым женщина и быстро поднялась.
Моня сел. Помолчали.
– Тяжелый у тебя портфель, – страдальчески сказал толстый.
– Тяжелый, – откликнулся Моня.
– Все руки отмотает, – вздохнул толстый, – ты бы его поставил.
– А куда? – спросил Моня, оглядываясь. – Некуда приткнуть.
– Ну, давай мне.
– У вас свой не легче, – засопротивлялся Моня
– Ничего. Я двужильный, – печально улыбнулся толстый.
Справа от Мони вскочили сразу двое: девушка и молодой человек.
– Вы садитесь, – сказал девушке толстый. – Хватит и одного места. Мы их друг на друга положим, Но девушка больше не села.
Некоторое время ехали молча. Потом толстый забеспокоился.
– Моня! – громко сказал он. – В какой это автобус мы сели?
– В шестой номер, – ответил Моня.
– Значит, он пойдет прямо?
– Прямо, – сказал Моня.
– И направо не свернет?
– Не свернет.
– Что же делать, Моня? – убитым голосом сказал толстый. – Там ведь еще целый километр. Разве я дойду?
– Не дойдете, – сказал Моня. – Но я вас не брошу. Донесу на руках.
– Моня! – растроганно воскликнул толстый. – У тебя же больные ноги.
– Больные, – согласился Моня. – А я с передышками.
– Граждане пассажиры! – не выдержала кондуктор (она уже давно прислушивалась к этому разговору). – Не будет возражающих, если автобус временно свернет направо? Тут каких-то три минуты.
– То есть, вообще… конечно, – растерянно сказал пожилой товарищ в очках и берете, – но я вот, к примеру, опаздываю на работу,
– Как не стыдно! – зашумели пассажиры.
– Вставать надо пораньше!
– Несознательность!..
…И автобус повернул направо.
ПРИГЛАШЕНИЕ НА «ИНОСТРАНЦА»
Мишу Побойника я встретил на второй день после возвращения.
– Привет, иностранец! – обрадовался Побойник. – Сенькю, вери матч! Хорош ты гусь – заявился и в кусты! А кто будет впечатлениями делиться, а? Пушкин?
– Да какие там, впечатления, – попробовал отговориться я. – Курица, говорят, не птица, а Болгария не заграница.
– Ты это брось, – сказал Миша. – Был в Европе? Был. И все. Имей в виду, я с тебя не слезу, пока обо всем не расскажешь. Лучше говори, когда придешь. Давай сегодня.
– Сегодня не могу, – замотал головой я. – Сегодня мы у тещи.
– Тогда завтра, – предложил Миша. – Завтра у нас пельмешки сибирские. Ты, поди уж забыл, с чем их едят.
Я вынул записную книжку, полистал и вздохнул:
– Не выйдет завтра.
– Стыдись! – возмутился Миша, отнимая у меня книжку. – Забюрократился там, в Европах! К друзьям по расписанию ходишь…
В общем, мы сговорились на послезавтра.
– Черт с тобой! – сказал Миша. – Перенесу пельмешки! На другой день Миша позвонил мне по телефону.
– Ну, порядок! – оживленно закричал он. – Все на мази. Придут Левандовский с женой и дядя Браля. Помнишь дядю Бралю? Да знаешь ты его – он еще шапку мне переделывал.
– Дядя Браля, дядя Браля! – забормотал я. – А-а-а! Ну, как же!.. Дядя Браля…
– Ты знаешь дядю Бралю? – повесив трубку, спросил я у жены. – Он переделывал Мишке шапку.
– Понятия не имею, – пожала плечами жена. Вечером Миша позвонил снова.
– Рассказал про тебя шефу, – захлебываясь от возбуждения, доложил он. – Веришь, нет, аж затрясся человек. Без меня, говорит, не начинайте. Чувствуешь, как цена на тебя растет. Смотри, не подкачай. Подготовься вечером поработать.
Я забеспокоился.
Разложил на столе проспекты, путеводители, открытки – решил кое-что освежить в памяти. Повторил про себя несколько габровских анекдотов – ввернуть к слову.
– Ты им про Тырново расскажи, – посоветовала жена. – Как мы с бразильским ансамблем встречались.
– Вот спасибо! – обрадовался я. – Совсем из головы выскочило. А может, еще про комбинат «Плиска». Дегустация и все такое.
– Про дегустацию, пожалуй, не стоит, – выразила сомнение жена. – Освети лучше жилищное строительство. Этот Мишин начальник – он ведь с чем-то таким связан.
– Да-да, – согласился я. – Конечно, про жилищное строительство. Как это я раньше не подумал!
Короче, шли мы к Побойнику основательно подготовленными.
– Витоша, на здраве, кибрит, – бормотал я, сжимая в кармане тезисы. – Рильский монастырь, Провадия, ракия гроздова, ракия сливова…
Миша преподнес меня гостям торжественно, как бутылку шампанского.
– Вот! – произнес он, бомбардируя окружающее пространство квантами жизнерадостности. – Вот наш иностранец! Прошу любить и жаловать!
– Бдымов, – сказал Мишин начальник, пожимая мне руку.
Дядя Браля вместо приветствия пошевелил складками на затылке – он был занят телевизором.
Миша решительно согнал всех к столу и обратился ко мне;
– Ну, что, сразу начнешь делиться или сначала закусим?
– Э-э-э, – начал было я и нечаянно взглянул на дядю Бралю.
Дядя Браля весь набряк от нетерпения. Желудочные соки его, клокоча, подступали к красной черте. Опасаясь, что он взорвется, я сказал:
– Давайте закусим.
– Со знакомством, – торопливо прохрипел дядя Браля, опрокинул рюмку и припал к винегрету.
– Ну, давай, теперь выкладывай. «У любви, как у пташки, крылья!» – надсаживался телевизор.
– Не помешает? – кивнул Миша. – А то, может, прикрутим?
– Ммм, – я украдкой огляделся.
Волосатое ухо подобревшего дядя Брали сторожко пасло телевизор.
– Ничего, – сказал я. – Обойдемся.
– Значит, поездил? – спросил Миша. – Понасмотрелся. Ну, и как там… погода?
– Погода там нельзя сказать, чтобы… – начал я.
– А здесь – просто удивительно, что творилось, – сказал Миша. – Ну Крым и Крым.
– До половины октября в пиджаках ходили, – поддержал его Бдымов.
– Точно. До половины, – сказал Миша. – Восемнадцать градусов в тени. Думали уж – совсем зимы не будет.
– Я в Гагры собирался, – наклонился ко мне Бдымов. – И вдруг по радио слышу – в Гаграх похолодание. В Гаграх! Представляете? Вот вам игра природы!
– Выходит, погода там хреновая, – подвел итог Миша. – Зато фруктов, наверное, поели?
– Да уж фруктов, само собой, – встрепенулся я. – Уж фруктов…
– А нас здесь виноградом завалили, – сказал Миша, взглядом приглашая окружающих подтвердить. – Просто наводнение виноградное. Ходили по нему, можно сказать.
– Я в Гагры собрался, – толкнул меня в бок Бдымов. – Думаю: а леший с ним, с похолоданием – хоть на фрукты попаду. Когда гляжу, – а здесь и виноград, и груши…
– Во груши! – показал Миша, сложив вместе два десятикилограммовых кулака. – Рубль двадцать за кило. А виноград – пятьдесят копеек.
– Двадцать пять, – сказала Мишина жена.
– По двадцать пять не было, – возразил Миша.
– Вот не люблю, когда не знаешь, а суешься спорить, – взвинтилась Мишина жена. – Если я сама покупала. Возле рыбного магазина. Можем сейчас пойти к рыбному и спросить. Там продавщица – свидетельница.
В это время пришли Левандовские. Левандовский долго снимал в коридоре боты «Прощай, молодость», было слышно, как жена шипит на него:
– Ты можешь хотя бы за стенку держаться, горе луковое?
Наконец, Левандовский снял боты и вошел.
– Ну, Степа, – сказал он мне, – давай все сначала.
– Погоди! – решительно остановил Левандовского Миша. – Лучше скажи – почем осенью виноград брал?
– Нашли у кого спрашивать! – презрительно фыркнула Левандовская. – Он не знает даже, почем хлеб кушает.
– Верно, – согласился Левандовский, обезоруживающе улыбаясь. – Я не знаю, почем кушаю хлеб.
– Вот почем водку жрет – это он знает!
– Ага, – сказал Левандовский и поднял на жену влюбленные глаза.
Дядя Браля, видимо, желая переменить тему, вдруг подмигнул мне и запел:
Летят у-утки,
И-и два гу-уся!..
Через полчаса мы уходили. Миша Побойник, помогая нам одеваться, говорил: – Спасибо, старик! Спасибо, что свиньей не оказался – пришел, порассказывал! Завидую тебе, конечно. Молодец ты! Просто молодец!
Бдымов, приобняв меня за плечи, сказал:
– Теперь будем друзьями! Будем знакомыми. Не обижай нас.
Меня лично. Рад буду. В любое время.
А дядя Браля искренне даванул мне руку.
ЧЕТВЕРТЫЙ
В изюбринской коммунальной бане сидели на полке три голых человека, стегались березовыми вениками и вели малосодержательный банный разговор.
– Ух, берет! – повизгивал Первый, охаживая себя по спине, по бокам, по голяшкам и по всему прочему. – Ах, пронимает! Ой, еще, еще, еще! Эх, жги – не жалей, три месяца в бане не был!!!
– Очередя? – спросил Второй. Первый опустил веник.
– Ванная! – сказал он. – Ванная! Вкривь ее, вкось и поперек! Веришь, нет, сколько в ней ни сижу, не берет. Только зудюсь потом, прости ты меня, будто вшивый кобель. Вот так третий год и маюсь – как новую квартиру получил.
– Это точно! – поддакнул Третий. – Это как пить! У меня у самого этой ванной, можно сказать, по половинке на нос. На меня да на жену, не считая тещу. Хоть залейся! И что ты думаешь? Как суббота – я в баню. Душа просит. Да еще если веничек – молодой, березовый! Да сам их наломаешь, напасешь. Что ты!.. Ну-ка, товарищ, прогуляйся мне вдоль поясницы – не достаю!