Сейчас, когда двор Нильсонов заполнили добровольцы, его накрыло осознание того, что на него направлены все взгляды. Это чувство превратилось в кислый ком в животе, и ком этот рос по мере того, как росла толпа вокруг Монсона. Все смотрели на него, ожидая, что он положит конец кошмару, поселившемуся в семье Нильсонов.
Взгляд Монсона скользнул вверх, к большому хозяйскому дому, в котором горели, кажется, все лампы до единой. Он различил в окнах два силуэта. Дети, девочка и мальчик, ровесники его собственных. Монсон порылся в памяти, вспоминая, как зовут брата и сестру Билли. Что их отца зовут Эббе, он знал давно. Эббе Нильсон, мягкий сдержанный человек, был тихоней из тех, кто в бане молча сидит на нижнем полке, пока кто-нибудь другой разливается соловьем. Его шурин Харальд Аронсон, например.
Мать детей, Магдалену Нильсон, урожденную Аронсон, знали, конечно, все. Первая «Мисс Горошина», черно-белая газетная фотография до сих пор висела в вестибюле администрации, хотя снимку было уже лет двадцать. Причиной этого в равной степени послужили красота Магдалены и ее фамилия. Аронсоны считались в поселке большими людьми, что едва ли упрощало нынешнюю ситуацию.
Монсон продолжал с натугой вспоминать, как зовут мальчика и девочку, видневшихся в окне, но, несмотря на все усилия, так и не вспомнил. Сам не зная почему, он помахал рукой, но ни один из детей не сделал ни малейшей попытки ответить ему. Они так и стояли в окне, глядя на Монсона. Ждали, что он отыщет их младшего брата. Сделает так, что все снова станет хорошо.
Глава 3
Вероника считала себя в общем и целом неплохим человеком. Она сортировала мусор, вовремя оплачивала счета и время от времени жертвовала мелочь на благотворительность.
А вот в церковь она не ходила уже много лет. Церкви вызывали у нее неприятные воспоминания. По причине тех же воспоминаний она звонила отцу всего несколько раз в месяц. Оттягивала разговор до последнего, пока нечистая совесть совсем не заест. Прежде чем отец снимет трубку, могло прозвучать гудков восемь. Затем следовали щелчок – отец снимал трубку – и несколько секунд молчания: оба, вопреки здравому смыслу, надеялись услышать на том конце не тот голос. Потом – разочарование, когда их настигала реальность, разочарование, которое обоим ни разу не удалось скрыть, разочарование, совладать с которым не могла никакая светская болтовня.
Вероника много лет не ездила домой, в Рефтинге, даже на дни рождения, крестины или похороны, хотя, конечно, должна была бы. Она знала, что обитатели поселка обращают внимание на такие вещи. Обсуждают их.
Ее это раздражало. Раздражало и то, что она, хоть и уехала из Рефтинге больше пятнадцати лет назад, до сих пор думает о нем как о доме.
Они с Руудом стояли на широких ступенях перед серой коробкой шестидесятых годов постройки – Общественным центром. Дождь кончился, и от тепла, накопившегося в асфальте, металле и бетоне, влажность в основном уже испарилась. Аромат свежести улетучился, сменившись запахом закисшего мусора, объедков и выхлопных газов. Обычный выдох летнего города. Вероника на пару секунд закрыла глаза, наслаждаясь ощущением гармонии, от которого вот-вот останется только отзвук.
– Спасибо. Ну, до встречи на следующей неделе… – Седовласая прощалась так, что утвердительная фраза прозвучала, как вопрос. Словно женщина сомневалась в их будущих встречах.
Вероника кивнула, пожала женщине руку. Рука была сухой, хрупкой и напоминала лапку птенца.
– Да, до встречи.
Седая спустилась на четыре ступеньки, полуобернулась и нерешительно помахала. Потом покрепче прижала сумочку с жемчужинами скорби к груди и зашагала по тротуару.
Они молча смотрели, как женщина уходит к метро.
– Ну, как, по-твоему, все прошло? – спросил Рууд, не отрывая взгляда от удалявшейся женщины.
Вероника пожала плечами.
– Нормально. – Ответ содержал равные меры лжи и правды.
– Угм. – Рууд выудил из кармана пакетик табака, сунул под верхнюю губу, прижал языком. – Ты не много задавала вопросов.
Она снова пожала плечами.
– Не хотела мешать ритму. – Она покосилась на Рууда, сожалея о своем резком тоне. Немного самокритики не помешает. В конце концов, оценивают ведь именно ее. И прибавила: – Но мне, разумеется, важна ваша точка зрения.
Рууд покривился – или просто поправил во рту пакетик табаку.
– Если ты начинаешь задавать вопросы, другие тоже отваживаются спрашивать, – объяснил он. – Очень важно сделать так, чтобы в группе завязался разговор, а не просто шли монологи один за другим. Чтобы все принимали участие. В этом смысл групповой терапии. – Рууд повернулся к ней, улыбнулся чуть неловко. – Хотя ты и без меня это знаешь. Просто немножко застоялась. Еще пара бесед – и все будет как надо.
Она кивнула, избегая смотреть ему в глаза – вдруг он поймет, насколько легче ей стало. Седая уже скрылась из виду. Затерялась среди зданий, как испуганная мышь.
– Слушай, а вот это, про твою маму, – тихо сказал Рууд. – Я не знал, что кто-то видел, как она…
– Ее пошел искать один из санитаров. – Вероника снова поразилась тому, как уверенно звучит ее голос. Что ей удалось ответить на вопрос и одновременно дать понять, что больше вопросов она не хочет.
Однако Рууд не дал себя сбить.
– Ужасная история…
Было ясно: он хочет, чтобы она рассказывала дальше, доверилась ему, хотя они знакомы всего несколько недель. Но сегодня у нее не было никакого желания поддаваться на провокации – ни Рууда, ни кого-либо еще. Она продолжала смотреть на улицу. Рууд понял намек, отвернулся и сплюнул сквозь зубы.
Они еще постояли молча; тени от домов удлинились. С автострады, отделенной от них одним кварталом, доносился вечерний шум машин.
– Ты справишься, Вероника, – тихо сказал Рууд. – То, что произошло прошлой весной – случайная помеха, тебе удалось ее преодолеть. Сохраняй спокойствие, сосредоточься на работе, и скоро все станет, как всегда.
Она промолчала. В каком-то смысле хорошо, что шарада, в которую они играли последнюю неделю, закончилась. Что Рууд перестал делать вид, будто не знает, почему она сменила место работы. Веронике совершенно не хотелось говорить с ним об этом. За последние месяцы она и так уже сто раз вывернулась наизнанку.
Как по-твоему, Вероника, почему ты среагировала так, как среагировала? Как ты сумеешь в будущем избежать подобной ситуации? Какие чувства ты связываешь со своими действиями?
На их улицу свернул мотоцикл. Глухо трещал мотор. Седок в джинсах и коричневой кожаной куртке. Матово-черный шлем, прозрачное забрало. Байк медленно, на минимальной скорости, проплыл мимо них. Мотоциклист повернул голову. В упор посмотрел на Веронику.
С чего бы? Внешность у нее не модельная. Правда, она спортивна, подтянута, у нее длинные ноги, а глаза и рот она унаследовала от матери, это становилось заметнее, когда она подкрашивалась и распускала волосы. Ранимость, намек на некий изъян. Удивительно, но многие мужчины считали это привлекательным. Когда Вероника была моложе, она пользовалась этим. Давно, в другом городе, в другой стране. Сейчас она сжимала губы, а голову держала высоко. Говорила мягко, но решительно, и смотрела людям в глаза. Хотя поразительно мало все же требовалось, чтобы мужчина завелся. Жест, движение головы. Иногда – просто взгляд.
Мотоциклист оглянулся на нее, еле заметно кивнул, словно они знакомы. Рууд, кажется, сделал тот же вывод.
– Знакомый? – В голосе, вроде бы игривом, она уловила сердитую нотку.
– Нет. – Она покачала головой, убеждая и его, и себя, но сердце почему-то забилось сильнее.
Вероника проследила взглядом за спиной мотоциклиста, увидела, как он уезжает. Он вдруг прибавил скорости. Мотор взревел, заставив ее вздрогнуть. Между зданиями, словно рев дикого зверя, заметалось эхо.
Мотоцикл быстро удалялся, звук затихал.
– Может, храбрости набирается? Хочет посмотреть, не опасна ли ты, прежде чем присоединяться к группе? – Рууд пихнул ее локтем, усмехнулся.
Она пихнула его в ответ, чувствуя, как напряжение слабеет, и благодарно улыбнулась.
– Если поможешь мне запереть, я подброшу тебя домой, – сказал он. – Договорились?
– Договорились.
Рууд повернулся и пошел к двери. Остановился на пару секунд. Посмотрел в направлении, в котором скрылся мотоцикл. Мотор все еще слабо урчал в отдалении.
Глава 4
Лето 1983 года
Командный пункт Монсон устроил на веранде позади дома. Отсюда ему с трудом, но удавалось кое-что разглядеть в темном саду, сюда долетали едва слышные крики спасателей, обыскивавших поле вокруг Баккагордена.
Билли!
Бииил-лиии!
Он расстелил на садовом столе большую карту и направил на нее свет штормового фонаря, который приладил к навесу у себя над головой. Полицейское радио было настроено на заранее оговоренную частоту, и по мере того как поисковые группы проходили мимо условленной точки, он отмечал их маршрут на карте. Как он и предвидел, из-за темноты и дождя спасатели с трудом ориентировались на кукурузном поле, и возглавлявшим группы полицейским приходилось часто останавливаться, чтобы сменить курс или дождаться отставших.
Дверь за спиной у Монсона тихо открылась, и на террасу вышел Эббе Нильсон. В руках у него был поднос с термосом, кружкой и большой тарелкой бутербродов; поднос он примостил на стол рядом с картой.
– Я подумал – может, тебе чего-нибудь горячего?
Монсон, поблагодарив, налил себе чашку кофе, и на миг ему стало совестно. У Эббе пропал сынишка, семья места себе не находит – и все же Эббе потрудился сварить ему кофе. И даже приготовил поесть. Откусывая от бутерброда с колбасой, он тайком изучал хозяина.
Пустые глаза, бледное, изборожденное морщинами лицо. Тени и неяркий свет штормового фонаря усиливали впечатление опустошенности. Но держался Нильсон прямо и вид имел вполне собранный.
– Как поиски? – спросил он.
Монсон указал на сад и кукурузное поле.
– Работаем. Темнота и дождь мешают. Но мы найдем его, вот увидишь. – Последние слова вырвались у него помимо воли, он не успел удержать их. Монсон давно служил в полиции и знал: если ситуация не поддается контролю – не давай обещаний. Но именно это он и сделал. Из сочувствия, сказал он себе, но тут же заподозрил, что не до конца честен с собой.
Рация снова затрещала, и он отвернулся. Не сообщение – просто статический шум, который почти сразу прекратился. Монсон дожевал бутерброд.
– Как Магдалена? – Он кивнул на верхний этаж.
– Заснула. – Нильсон, видимо, и сам услышал, как резко прозвучал его ответ, и заговорил мягче. – Она так изнервничалась, что выпила успокоительное. Ошиблась, случайно приняла двойную дозу и теперь крепко спит. Наверное, оно и к лучшему, пусть на какое-то время отключится от всего этого. Билли для нее всё… – Голос Нильсона дрогнул, и остаток фразы потонул в шуме дождя, барабанившего по ткани навеса.
– А что другие дети? – Монсон тут же сообразил, что вопрос можно истолковать двояко. Но Нильсон выбрал правильное толкование.
– Маттиас и Вера уже легли, но я, честно сказать, не верю, что они спят. Если бы не они, я бы тоже был там. – Он указал на кукурузное поле, где время от времени мелькал свет карманных фонариков.
Одна из поисковых групп, кажется, повернула назад, к усадьбе. Монсон сверился с картой и вздохнул: группа В вознамерилась прочесать участок вдоль забора, хотя этой ночью здесь уже все обыскали. Он взялся за рацию, но к уху ее не поднес. Плечи у Нильсона поникли, взгляд блуждал по саду, а рот приоткрылся, словно хозяин дома собирался что-то спросить. Теперь у него был вид совершенно сломленного человека, который вот-вот упадет…
Монсон кашлянул, соображая, что сказать.
– Ты нужен здесь, Эббе, – начал он. После секундного замешательства Монсон чуть неловко похлопал Эббе по плечу. – Искать может любой из нас, но кто, кроме тебя, позаботится о Магдалене и детях? К тому же, когда мы найдем Билли, кто-то должен ждать его дома.
Снова он пообещал больше, чем следовало, но слова и жест хотя бы возымели эффект. Нильсон закрыл рот и медленно кивнул.
Рация вновь затрещала.
– Монсон, ты там?
– Слушаю!
– Говорит Берглунд из группы В. Кинолог нашел что-то в поле, метрах в двадцати от лаза под забором.
– Что именно? – Монсон затаил дыхание. Посмотрел на Эббе. Тот выпрямился – казалось, он снова обрел силы.
После серии помех из рации прорезался голос Берглунда.
– …ночек. – Больше Монсон ничего не расслышал.
– Еще раз! – велел полицейский, склоняясь над картой и пытаясь определить, о каком месте идет речь. – Что вы там нашли, Берглунд?
Рация снова затрещала.
– Ботиночек. Синий с белым.
Глава 5
Рууд остановил «вольво» перед ее домом. От резкого запаха освежителя, болтавшегося под зеркалом заднего вида, свербило в носу. Рууд отстегнул ремень, и на какой-то миг ей показалось, что он собирается напроситься на чашку кофе.
Вероника начала было бормотать плохо придуманное извинение, но Рууд порылся в кармане брюк и с некоторым усилием выудил оттуда пакетик табака, после чего снова пристегнулся.
– Увидимся в понедельник, – сказал он. – Завтрак-планерка – в девять.
– До понедельника!
Она вышла из машины раньше, чем Рууд успел сунуть табак в рот. Остановилась, положив руку на дверцу.
– Спасибо.
– Не за что, крюк небольшой.
Вероника хотела еще что-нибудь сказать, но тут Рууд подмигнул.
– На следующей неделе будет легче. Честное слово, Вероника.
В такой квартире мог бы обитать кто угодно. Сорок эклектично обставленных квадратных метров: находки с блошиного рынка соседствовали с мебелью из «Икеи». Кухня и гостиная справа, спальня – слева. Чисто, аккуратно и практично. Ни семейных фотографий, ни картин, ни рисунков. Ни ароматических свечей, ни подсвеченных статуэток Будды, ни магнитиков с мудрыми изречениями вроде Carpe diem[2]или «Сегодня первый день конца твоей жизни» на холодильнике.
Поразительно безличная, как назвал эту квартиру дурак с татуировкой на шее – Вероника встречалась с ним когда-то давно, задолго до Леона. Он был из разряда «принимайте-меня-таким-какой-я-есть». Из тех, кто считает себя честнее других потому только, что им попросту недостает обычной вежливости. И трахался этот татуированный примерно так же. Самовлюбленно и бездарно, на что Вероника не преминула указать, когда давала ему отставку.
Критика татуированному не особо понравилась. На водительской дверце машины Вероники появились длинные царапины от его ключа, но теперь ржавчина сделала их почти незаметными на фоне лака. Неотчетливое напоминание о старой ошибке.
В квартире было душно, не хватало кислорода. Вероника расстегнула верхнюю пуговицу, открыла окно в гостиной и свесилась вниз. Сквозь листву увидела, как медленно удаляется «вольво» Рууда.
На улице было не намного прохладнее, чем в комнате, такая же духота. Вероника открыла второе окно, а потом еще и маленькое, выходящее в сад окошко спальни, в тщетной попытке устроить сквозняк.
Лампочка в холодильнике подозрительно мигала. Наверное, скоро перегорит – вот и еще один пункт в список дел. Внутри обнаружились полбутылки воды «Рамлёса», несколько пакетиков соевого соуса и просроченная упаковка еды из китайского ресторана. Вероника, наслаждаясь прохладой, постояла перед открытым холодильником и достала «Рамлёсу». Минералка выдохлась и приобрела солоноватый привкус.
Случайная помеха.
Рууд, наверное, так и думал. И он, и отдел кадров считали, что знают, кто она и что для нее лучше всего. На самом деле они были весьма далеки от истины.
Так почему она терпит их опеку? Почему приняла все условия договора, которые впарил ей профсоюз, хотя могла просто взять и уйти?