– Голова болела тоже. Но не больше, чем остальное, – я заставил себя представить картину той ночи, но не всю, а с некоторыми купюрами. Вот я лежу в грязи под дождём, вот меня тащат Демьяновна с Мариной, а вот уже и «скорая»… Когда сам мысленно видишь то, что хочешь сказать, легче скрыть то, что было на самом деле.
– Андрей, а вы местный житель?
– Ну да.
– И родились здесь?
– В этой самой больнице. И школу здесь закончил. В армию сходил. А после армии здесь же начал работать в ДРСУ, но не в этом. Был машинистом катка. Правда, потом несколько лет жил в других краях. Так судьба сложилась, – подытожил я, заметив, что он думает о чём-то своём.
– Понятно…
Корреспондент снова стал отстранённо-прохладным, будто потерял к моему рассказу интерес.
– Но вы не жалеете, что так поступили? – наконец, придумал он, чем закончить разговор. – Если бы ещё раз такое случилось…
– Да я уже уволился, – прервал я ненужные формальности, – так что, надеюсь, спасать экскаваторы мне больше не придётся. Жаль, конечно, что работы не стало, она мне нравилась, но как-нибудь перекантуюсь, не впервой.
Странный коллега наскоро попрощался и вышел из палаты, но не из моей головы. Вроде бы ничего лишнего я ему не сказал, но чувство тревоги меня не покидало. Помыкавшись по коридору и раза три сходив покурить на скамейку в больничный двор, я позвонил Марине и вкратце рассказал о визите. Мне не хотелось выглядеть в её глазах каким-то параноиком, поэтому я сначала решил о своей тревоге не говорить.
– Так что меня теперь будет знать не только весь район, а всё дорожное строительство, – с наигранным весельем закончил я. – Среди героев наши имена! Вот я у тебя кто.
Но она, видимо, тревогу почувствовала в моём голосе.
– Тебе кажется, что с этим корреспондентом что-то не так? – серьёзно спросила она.
– Честно говоря, да. Меня, как того Буншу, «терзают смутные сомнения».
– А что тебе показалось сомнительным?
– Да то, что мужик не знает простых терминов, хотя работает в специальной прессе. Это раз. Фотоаппарата не было. И потом, его больше интересовали не производственные дела, а мои ощущения от молнии. И галлюцинации. Такое впечатление, что он искал что-то такое, что к самой ситуации не относится. Да и вообще он на журналиста не сильно похож. Что я, журналистов не видел?
– О галлюцинациях он прямо так и спросил?
– Не прямо так, но спросил, не мерещилось ли мне что.
– И что ты ответил?
– Ничего. Не стану же я ему пересказывать…
– Всё, давай потом об этом. Тебя выписывают через неделю, но я попрошу Юрия Владимировича, чтобы сегодня или завтра – под моё наблюдение, хорошо?
– Ещё и как хорошо! – обрадовался я. – Я тебя тоже с удовольствием понаблюдаю. А то уже соскучился.
Выписали меня через полтора часа. Я навестил отца, завёз ему продуктов, купленных на премиальные деньги, одел свои лучшие белые штаны и такую же майку, избранную года два назад в секонд-хэнде за совершенно немыслимую в отечестве прочность не в ущерб нарядности. В гараже пылился мой старенький «Плимут вояджер». Хорошо было бы заехать не только на заправку, но и на мойку, но я только наскоро пробежался по его бокам и стёклам тряпкой – не терпелось увидеть Марину.
В Старокамышин я не приехал – примчался. На этот раз не забыл ни о хорошем (судя по этикетке) вине, ни о доступных мне вкусняшках. Даже букетик роз подхватил возле уже опустевшего центрального рынка. И полдня простоявшая с ними тётка, которая наверняка уже думала, что зря стояла, завистливо смотрела на меня: день-то будний, время рабочее, а раз цветы – особый случай.
Конечно, особый! Не зря ты, тётка, стояла – мои это были цветочки! Первый раз я ехал в этот хутор на свидание не с экскаватором, а с женщиной, ставшей мне дорогой. А может, уже и любимой – разбираться в этих нюансах мне не очень-то хотелось, сам факт был важнее.
Марина встретила меня в центре хутора, на пустынной, изнурённой жарой и пылью площади. Хотел было поцеловать, но она стыдливо увернулась:
– Люди же…
– Где?! – чуть ли не крикнул я в отчаянии, обводя глазами абсолютно необитаемое пространство. – Ни единой души!
– Не знаешь ты наших людей! Они всё видят.
– Паррртизанен! – прорычал я, свирепо озираясь. – Буду резайт и немножько убивайт.
Но тут и впрямь в дверях расположенного напротив магазина появилась продавщица, которой срочно понадобилось выплеснуть воду из кружки, а в окнах хуторской администрации, не подававшей до того признаков жизни, началось интенсивное движение занавесок.
Медпункт был рядом, мы пошли туда вместе, так как ей ещё полчаса надо было работать. И я мысленно пожелал всем хуторянам доброго здоровья – чтобы кто-нибудь не припёрся в конце дня. Но поскольку букет был неосмотрительно извлечён и вручён девушке, уже через пару минут пошёл поток посетительниц. Особо деликатные догадались сказать, что за анальгином, а остальные не стали парить мозги – просто зашли.
– Ну всё, смотрины состоялись, репутация твоя подмочена необратимо, можно целоваться, – сказал я, когда Марина закрыла, наконец, медпункт.
– Давай, – согласилась она.
И мы публично заявили о своих отношениях таким страстным поцелуем, что, надеюсь, сорвали бурные аплодисменты за занавесками.
– Давай к бабушке заедем, – попросила Марина. – Поздороваешься. И сумку твою заберём.
– Маслица-творожку?
– Ага, – обречённо кивнула она. – Без этого не обойдётся.
– Так оно и хорошо. Я прожорливый.
– Ты корыстный! А она, между прочим, за тебя переживала всё это время.
– И я за неё. Где ещё я таких вареников поем? – вздохнул я и получил букетом по лбу.
Возле хаты Демьяновны стояли две машины, свежая хёндайка и старый ржавый «Москвич».
– Блин, да тут, похоже, за творожком придётся очередь занимать! – удивился я. – Парковка хоть бесплатная? Безработным скидка есть?
– Дуракам скидка. С тебя, нищеброда, вообще не возьмут пока, – смилостивилась Марина. – Это, наверное, больные.
– Вот это разумно! – похвалил я. – Здоровые ездят в медпункт с цветами, а больные – к бабушке.
– Не вздумай только там при людях зубоскалить, – предупредила Марина.
На брёвнах, где мы с Мариной беседовали в тот памятный вечер, расположились бабкины пациенты – пожилой мужик, куривший папиросу, и молодая семья с девочкой лет трёх, вяло привалившейся к папе. А посреди кухни застали такую картину: Демьяновна стояла на коленях перед тазиком с водой, в которую опустил одну ногу пацан лет восьми, и что-то громко шептала, легонько поглаживая щиколотку. Кость на щиколотке неестественно выпирала вбок, нога казалась сильно распухшей. За столом благоговейно молчала пожилая женщина. Жена того мужика с папиросой, догадался я.
Мы тихонько пробрались в большую комнату, где я когда-то пытался переночевать, и наблюдали за происходящим оттуда. Закончив шептать и водить пальцами по больной ноге, Демьяновна ласковым голосом сказала:
– Давай, выймай ножку, дитынка.
И таким же голосом женщине:
– Платочек дай-ка мне.
Та подала ей большой носовой платок, который Демьяновна, снова что-то прошептав, накрест завязала на ноге мальчика.
– Вставай, дитынка, на ножку. Только пока тихонько.
– Больно будет, – захныкал пацан.
– Нет, уже не будет больно. Ну может чуть-чуть. Так ты ж в футбол пока не играй и с кручи больше не прыгай.
Пацан со страхом ступил перевязанной ногой на «дорожку», осторожно перенося на неё вес тела.
– Вот и хорошо, иди к бабушке, – подбодрила Демьяновна.
И он, слегка прихрамывая, прошёл несколько шагов к женщине, на глазах которой проступили слёзы.
– Два дня ещё подождите, всё и пройдёт. На руках не надо его носить, он уже и сам может. Эгэ ж, Витёк?
– Могу! – удивлённо и радостно ответил пацан. – Бабуся, совсем не болит!
Бабушка мальчика суетливо полезла в кошелёк, но Демьяновна решительным жестом пресекла:
– Ивановна, ты ж знаешь! Нельзя!
Бабка с внуком вышли и вскоре с улицы донеслись судорожные сморкания москвичёвского стартера, с третьей попытки запустившего мотор. Демьяновна с тазиком вышла вслед за ними, и минуты три её не было.
– Это что сейчас было? – спросил я, поражённый увиденным. – Он что, не ходил до этого?
– Да с кручи прыгнул неудачно, вывихнул сустав. Тут бы и я справилась, но меня ж две недели не было – с тобой в Мельниково сидела. И родители сразу повезли его туда же, в больницу. Там посмотрели, погрели, и назад. И так через день они с ним туда ездили. Безо всякого результата. Мальчик на ножку ступить не мог. Вот бабка с дедом и привезли сюда.
– Но как?! Я видел костоправов, они реально вправляют вывихи, особенно свежие, но крутят и дёргают конечность, пациент орёт как резаный. А тут и кость не вправила, и боль прошла!
– Кость через два дня будет на месте. Сама встанет, зачем крутить?
– И ты так можешь?
– Я ж её внучка – конечно, могу. Не всё могу, что она, но многое. Зато кое-что могу, чего она не может. Я же врач? – она с хитрой улыбкой посмотрела на меня.
Демьяновна вернулась с молодой семьёй. Но для нас кино кончилось.
– Посидите во дворе, – сказала нам бабка, и пришлось ждать окончания приёма на брёвнах.
А я и не расстроился. Мои душа и тело жаждали совсем других впечатлений, нежели чьи-то вывихнутые ножки и всякие другие неприятности. В больнице я и так этого насмотрелся на год вперёд.
Мы сидели на брёвнах, Марина прижалась ко мне, а я обнял её плечи. С нашего места, освещённая клонившимся к закату солнцем была прекрасно видна западная сторона злополучного глиняного холма, поросшего невысокими и частью уже выгоревшими степными травами – «святого места». И мы оба на него смотрели, но думал я, естественно, не о холме, а о Марине. Холм же просто мозолил мне глаза, пытаясь отвлечь от более приятных мыслей. И только ради того, чтобы он отвязался, я спросил:
– А что там за камни наверху торчат?
– Я думаю, они когда-то были ритуальными, – ответила девушка. – Бабушка мне что-то такое рассказывала. Наверное, что-то вроде капища. По крайней мере, само место не каменистое, ветром их сюда занести тоже не могло.
По интонациям её голоса я понял, что она тоже думала не о холме и не о камнях.
Демьяновна, отпустив пациентов, заставила нас перекусить хотя бы наскоро, нагрузила Марину харчами и больше не стала задерживать. И мы, наконец, отправились в Маринин коттедж.
Домик и в самом деле был неплох для сельского жилья. Большой семье в четырёх комнатах было бы тесновато, а для двоих это был просто рай. Хотя в тот вечер раем для нас был бы и шалаш, и даже его отсутствие. И была поистине райская ночь. Некоторым сюрпризом для меня оказалось то, что я у Марины был первым мужчиной. Это в наше-то раскрепощённое время! Впрочем, что-то такое я и предполагал. Мне уже попадались девушки такого типа – не то, чтобы замкнутые, но и не особо контактные. Пара обломов по молодости была. Но если б оказалось и не так, счастье не стало бы меньшим. Про вино и прочие гостинцы, которые я привёз из Мельниково, мы вспомнили ближе к утру, когда уже стало светать. Да и тогда не стали на них особо отвлекаться.
– На работу как не хочется… – вздохнула Марина, когда уже совсем рассвело и неумолимое солнце осветило кухню, где мы пили кофе.
– Сегодня же пятница, – стал я искать лазейку в трудовом законодательстве, – короткий день. Может, ну её нафиг, твою работу? Имеешь ты право сама заболеть, например? В крайнем случае, прибегут сюда, если кому срочно.
Она одарила меня любящим, благодарным и сочувственным одновременно взглядом:
– Нет, придётся идти. Хотя сегодня и правда короткий день.
Часам к девяти, когда Марина уже ушла в медпункт, я привёл себя в порядок и вышел во двор. Времени было навалом, я решил разобраться, наконец, со стояночным тормозом. Достал чемоданчик с ключами, стал разбирать панель в кабине, и тут услышал нетрезвым голосом произнесённое:
– Э, мужик!
Ну вот, началась смычка города с деревней. Не отвечая, я продолжал откручивать саморезы, но краем глаза посмотрел на визитёра: типичный алкаш в вылезшей из штанов грязной рубахе в клетку хватался, чтобы удержать равновесие, за штакетник. Общаться с местной шантрапой мне сейчас хотелось меньше всего. Может, пойдёт себе дальше?
Но алкаш оказался настойчивым:
– Ну ты шо, глухой? А, мужик?
Пришлось отложить отвёртку и выйти на улицу. Дружить я с ним не собирался, таких отшивать надо сразу.
– Чё ты тут орёшь? – рявкнул я на болезного. – И лапы с забора убери. Завалишь.
– Бз прблем! – алкаш закачался отдельно от штакетника и показал мне обе ладони. – Ты… это… На ы`скваторе ты был? Ну, шо завалился – ы`скватор?
– А тебе какое дело?
– Знач ты, – сделал вывод алкаш. – Дай на фанфурик, а?
– Тебе как – вежливо дать или понятно?
– Ты не понял, мужик! Я не прошу! Ты мне на фанфурик, а я тебе – `нфрмацию. Всё по чесняку.
– Какую нах информацию! Иди домой.
Алкаш сокрушённо вздохнул, выразив этим, что какие же тупые бывают люди – не понимают очевидных вещей! Что-то вроде того. Минуту он думал, и я уже собрался вернуться к машине, когда он выдавил:
– `нфрмация ж про тебя!
– Про себя я и так всё знаю. Гуляй дальше.
– Не! Не всё! – убеждённо заверил меня алкаш. – Такие люди пр`зжали!
– Какие такие?
– Сурьёзные.
– Ага, и привезли тебе информацию. Ты тут кто, начальник штаба?
– От ты дурнэ! – огорчился он. – Я, може, тебе жизнь спасу.
Ну что ж, он меня заинтересовал.
– Давай быстро, коротко и по делу.
– Так слухай. Были тут… вроде как начальство – не начальство, бандиты – не бандиты… А главный их сказал, – алкаш поднял вверх палец, – шо если ты тот, то тебя надо грохнуть.
– Какой тот?
– Ну, шо бугор охраняет!
– А я тут при чём?
– Так они ж про тебя! На ы`скваторе ж ты? Или не ты?
– Был я, а теперь не я.
– Ну! – обрадовался алкаш, что не ошибся. – А я про шо? Так и говорили, что тот, шо на ы`скваторе, и есть. Знач, ты бугор и охраняешь! И я смотрю – ты тут. Знач, думаю, охранять приехал.
– Мои бугры вон в медпункте работают, – кивнул я в сторону площади. – Нахрен мне ваши охранять?
– Гы-ы, – заулыбался алкаш. – Маринка, штоль, Зеленчихина внучка? Они ж и про неё говорили. Тока я не запомнил. Шось такое… Не, не помню.
– И они так при тебе и говорили?
– Ну да! Тока они меня не видали. Я там в кустах… отдыхал.
Если это не было правдой, то и не было лишено логики. Вряд ли алкаш нагло врёт, решил я.
– Так шо, по чесняку? – напомнил он.
– Сколько тебе надо?
– Ну… рублей сто. Ладно, восемьсят.
– На пиво?
– Ты шо, якэ пиво! Самогона у Мани-кацапки возьму. Може, на двоих?
– Не, я не пью, – отказался я, вручая ему сотню. – Мне ещё бугор охранять.
Алкаш сочувственно развёл руками и поковылял куда-то в хуторские дебри. А я, вернувшись к машине, всерьёз задумался. Что за хрень тут творится с этим бугром? Золото там, что ли, закопано? А если и так, зачем кому-то именно меня убивать? Выкопали и всё. Я же сюда не за чужим приехал. Надо бы Марине рассказать, может она поймёт?
До ручника я снова не добрался. Быстренько закрутив на место саморезы, я закрыл машину, дом и отправился на площадь.
Стоявший возле медпункта чёрный джип я заметил издали. Сердце тревожно забилось, внутри похолодело, и я рванул бегом. И только когда оказался у входа, обратил внимание, что перед джипом стоит очень знакомый мне тёмно-зелёный «опель». Пока бежал, мне его не было видно. Паша, механик ДРСУ!
Я влетел в медпункт, готовый разорвать любого, кто причинит Марине хоть какой-то вред. Ни автоматы, ни даже гранатомёты меня бы не остановили. На меня удивлённо уставились сидевшие в приёмной Паша и ещё двое незнакомых людей вполне мирного вида, в наглаженных кремовых брюках и таких же светлых сорочках.
– Где Марина?! – набросился на них я, прежде чем успел оценить ситуацию.
Возникла неловкая пауза. Наконец Паша обрёл дар речи:
– А ты как тут оказался?
Я не ответил и вломился в рабочий кабинет. На кушетке лежал красномордый толстяк в расхристанной рубашке, с резиновым жгутом на руке и страдальческим выражением лица. Марина делала ему укол в вену. Она даже не шевельнулась в мою сторону, пока не ввела всё содержимое шприца. А потом сердито повернулась: