Красный
Александр Игоревич Никифоров
Никита Александрович Никифоров
© Александр Игоревич Никифоров, 2019
© Никита Александрович Никифоров, 2019
ISBN 978-5-0050-5725-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Все события и персонажи книги выдуманы, и все совпадения – случайны.
– ПРОЛОГ —
Отдав приказ на захоронение тел, Паскаль отправился на катер «Ревущий». Если вчера вечером катер казался тесным, и присесть было негде, то теперь, когда Красовский возвращался в Петербург в одиночестве, он заметил, что эта была довольно емкая посудина. Седой старшина первой статьи в потертом бушлате один управлял на катере. Его молодой помощник еще вечером сбежал к восставшим матросам и сейчас, наверно, на Якорной спит пьяный, согреваясь у костра. Но Егорыч, так звали старшину, и один неплохо управлял своим катером. Привычным движением он скинул швартовые концы и перешел к штурвалу. Трижды перекрестившись, на виднеющиеся вдалеке купола церкви, отчалил от пирса.
Отдав приказ на захоронение тел, Паскаль отправился на катер «Ревущий». Если вчера вечером катер казался тесным, и присесть было негде, то теперь, когда Красовский возвращался в Петербург в одиночестве, он заметил, что эта была довольно емкая посудина. Седой старшина первой статьи в потертом бушлате один управлял на катере. Его молодой помощник еще вечером сбежал к восставшим матросам и сейчас, наверно, на Якорной спит пьяный, согреваясь у костра. Но Егорыч, так звали старшину, и один неплохо управлял своим катером. Привычным движением он скинул швартовые концы и перешел к штурвалу. Трижды перекрестившись, на виднеющиеся вдалеке купола церкви, отчалил от пирса.
– Да уж, натворили, вы, делов за эту ночь, – пробасил Егорыч.
Он говорил то ли намеренно громко, то ли по привычке пытался перекричать звук работающего двигателя, но выглядело это угрожающе. И хотя Паскаль насмотрелся за эту ночь достаточно ужасов, общение со старым матросом вызывало какую-то внутреннюю тревогу, и он отсел в дальний угол каюты.
– Ведь я многих этих офицеров, что вы сегодня постреляли, сызмальства знаю. Я же почитай сорок лет без малого на перевозе работаю. Когда еще дамбу не построили, одна была дорога в Кронштадт, мимо меня никто не прошел. Они мальчишками еще почти все в Нахимовском учились. Набьется, бывало, полная коробочка. В черных бушлатиках, в бескозырочках, как скворцы, ей богу, и такой треск от них стоит, что мой «Ревущий» в «Тишайшего» превращался. А как у них, значит, каникулы начинались, это на зимнего Николу и на весеннего, все домой едут и мне подарки дарят, я ведь Николаем крещен.
От воспоминаний старик расчувствовался и тихонько утирал со щеки слезы замызганным рукавом.
– Ну, а как погоны офицеровские получат, так обязательно мне поставят бутылку водки или коньяку. «Это, – говорят, – Николай Егорыч, тебе. Чтоб было чем третий тост: „За тех, кто в море“ поднять, ну и нас в нем добрым словом помянуть». У меня после их выпускных ящиками это добро собиралось. А комендант, каков был! Прежде, чем на берег списаться, бригадой эсминцев1 командовал в Желтом море, японцев как котят гонял. Там наград столько! Если все надеть, китель, точно, пуд весить будет. Так вот он меня на каждый праздник к себе домой приглашал. Подарков мне надарит и деньгами премию от комендатуры выпишет, за справную службу значит. А потом мы с ним по чарке выпьем, да по трубочке выкурим – табачок у него хорош был, кубинский. Он все время меня поддражнивал: «Ты, Егорыч, у нас прямо Харон2: всю жизнь перевозчиком служишь». Как в воду он глядел – я вчера только его в Кронштадт переправлял. Он в Питере в Адмиралтействе подзастрял, в связи с этой заварухой. Ну и решил не через дамбу, а катером возвращаться. Вот и повидались напоследок, отвез я его, получается, на этот остров смерти. Он еще у «стенки3» с Распутиным вашим все ругался, ну а потом, уже ночью, я вас злодеев привез на погибель русского флота.
Егорыч бросил на Паскаля ненавидящий взгляд, и тому опять стало жутко.
Он вспомнил, как адмирал, почти раздетый, в тельняшке, белых подштанниках и босиком вышел из шеренги на несколько шагов и начал говорить стоящим на трибуне членам Реввоенсовета и Матросского комитета: «Посмотрите, что происходит вокруг вас: пьяные, небритые, не по форме одетые. Это, по-вашему, матросы Балтфлота? Гордость России? И кто будет управлять всей этой взбунтовавшейся массой? Ваш мальчик – товарищ Красный, или вы господин Распутин?»
А потом все произошло, как в плохом кино, где актеры не выучили свои роли и играют отсебятину. Комендант сделал еще несколько шагов в их сторону и на фразе: «Вы Иуда и…» плюнул в лицо Распутину. В руке того при свете факелов мелькнул вороненый ствол. Четырьмя выстрелами движение адмирала в сторону Председателя Кронштадтского Матросского комитета было остановлено. Выстрелы моментально заглушили болтовню у костров, и над Якорной площадью повисла тишина. Комендант, с четырьмя пулевыми ранениями, лежал на гранитной брусчатке у памятника Макарову, выкинув левую руку вперед и, как бы, указывая на девиз Степана Осиповича «Помни Войну». Скорее всего, одна из пуль задела либо сонную, либо подмышечную артерию, потому как кровь, пульсируя, вытекала из-под ворота тельняшки, заливая ярко-алым цветом гранит и заполняя щели между брусчаткой кровавыми ручейками.
В эту минуту тишины Паскаль осознал, что миром это уже не закончится, и это была не последняя смерть за сегодняшнюю ночь. Но тишину прервал басовитый голос над ухом: «Товарищ Красный, товарищ Красный!» – кто-то сильно тряс его за плечо. Паскаль повернулся на голос, выходя из оцепенения, и увидел перед собой Егорыча. Оказывается, он заснул под его бормотание, и теперь тот никак не мог его добудиться.
– Все приехали, конечная, – увидев, что Паскаль приходит в себя, объявил он, – Видать, разморило тебя от бессонной ночи, все чего-то кричал во сне. Я грешным делом хотел тебя спящего выкинуть за борт, да пожалел – молодой ты еще, и сам не ведаешь, что творишь. Все, давай проваливай с палубы, не наводи старика на грех. И, не подав руки на прощание, подтолкнул его к трапу.
Оставшись один, Красовский не решился идти сразу в город. Он стоял на Николаевской набережной и пытался выстроить в хронологическом порядке все, что с ним произошло вплоть до сегодняшней ночи.
– Глава 1 —
Паскаля от его мыслей оторвал странный звук: он точь-в-точь напомнил ему барабанную дробь из недавно увиденной им сцены казни Робеспьера и Сент-Жюста в одном фильме.
Он вздрогнул от этого перестука, который звучал где-то наверху. Подняв голову и присмотревшись, он нашел виновника своего беспокойства – ярко красная шапочка большого черного дятла мелькала в кроне старого дерева. Еще минуты две Паскаль наблюдал за птицей, вслушиваясь, как дятел выбивает дробь своим клювом, и двинулся дальше, пытаясь собраться с мыслями. Он любил гулять в этом старом парке на Вышеграде. Здесь была какая-то особенная тишина, как будто дух самой княгини Либуше, которая и основала Прагу, ощущался в этом историческом месте. Находясь в стороне от главных туристических маршрутов, Вышеград был лишен ужаса людской суеты. Даже когда туристы появлялись здесь, то они спешили по главной аллее сфотографироваться у ротонды Святого Мартина, построенной где-то в XI веке. Потом они бежали к красивейшему храму Петра и Павла, забегая при этом на Вышеградское кладбище, где похоронены люди, прославившие чешский народ: Бедржих Сметана, Антонин Дворжак, Альфонс Муха, Карел Чапек и многие другие выдающиеся люди. Конечной целью этого туристического маршрута была южная стена замка, нависающая над Влтавой. С этой стены на самом деле открывался потрясающий вид на Прагу. В общем-то, именно сюда и шел сегодня Паскаль. Он всегда, уезжая из дома, приходил сюда посмотреть на пражский закат. Но так как было еще рано, он решил погулять по парку.
Хотя Красовский и обожал Прагу, но родился он не здесь. Отцом Паскаля был потомственный польский дворянин Кирилл Красовский. Семья Красовских, может, и не была богатой, но они были очень именитым родом и даже имели в своей родословной отношение к королевской династии Ягеллонов, чем всегда гордился дед Паскаля – природный князь Каземир Красовский.
Мать Паскаля, Елена Ивановна Любич, была русской графиней. Хотя она родилась и выросла в провинциальном Оренбурге, её род был очень именитый. Бабушка по материнской линии служила в свое время фрейлиной её Императорского Величества, а дед, Владимир Иванович, был кадровым офицером, сыном прославленного генерала от инфантерии Ивана Семеновича Мальцева. Который вместе с Алексеем Алексеевичем Брусиловым брал Берлин и, потом в составе военно-политического блока Антанты, подписывал Акт о капитуляции Германии.
Они могли бы долго и счастливо прожить в Петербурге, но Владимир Иванович случайно, а может и не случайно, попал на собрание «Русского общества офицеров за либеральную Россию», после чего был выслан вместе с женой в Оренбург для прохождения дальнейшей службы. Там и родилась Анна, мама Елены Любич, человек с тонким художественным вкусом, тихим и спокойным характером. В отличие от своего будущего мужа Ивана Петровича Любича.
Это сейчас он наказной атаман Войска Яицкого, а тогда – молодой хорунжий, гуляка и первый драчун в Оренбурге. В него были влюблены все первые красавицы города, а он волочился за тихоней Мальцевой. Делал он это хоть и с размахом, но как-то неуклюже. То пришлет ящик шампанского, как будто Аня должна пить каждый день, вспоминая своего воздыхателя. То пришлет целую корзину лилий, на которые у девушки была аллергия, и она, задыхаясь, выносила цветы в сад. То среди ночи притащит толпу цыган под окна любимой, и ромалэ4 поют до утра, а сам хорунжий обязательно борется с медведем. Долго таких выходок ни сама Анна, ни ее родители вынести не могли и решили отправить ее к родственникам в Петербург. Когда Аня уезжала, выяснилось, что Иван Петрович подкупил возницу, и девушка приехала не на вокзал, а к драматическому театру, где в кругу друзей и прочих горожан Любич попросил у неё руку и сердце. Анна неожиданно ответила ему согласием, чем немало удивила оренбургское общество, особенно своих родителей, но возражать никто не стал. Ведь Иван из древнего казачьего рода, его прапрародитель – Андрей Любич еще с Ермаком Тимофеевичем на Кучум-хана ходил, и потом, спокон веку на Урале атаманствовали Любичи.
Неуёмный характер Иван Петровича сказывался и на воспитании дочери: он уже с трех лет брал её с собой в летние лагеря, учил сидеть в седле, стрелять из всех видов оружия. Лена в шестнадцать лет даже выиграла чемпионат Российской Империи по стендовой стрельбе, чем очень порадовала отца.
Атаман, конечно, очень ждал сына, но бог ему дал только одного ребенка, и он был счастлив, что Лена всегда прислушивалась к нему, и исполняла его наставления и даже прихоти. Но как говорится: если все так хорошо – это уже плохо. Вот и Иван разругался с дочерью, в конец разругался, вывернул себе душу, вырвал сердце и головы лишился. Выставил любимую дочь за дверь: «Знать тебя больше не хочу». А всему причиной был Кирилл, который неожиданно ворвался в семью атамана.
В двадцать лет Лена поехала на Чемпионат Европы по стрельбе в Краков, в Германию. Выступала там успешно и могла выиграть первенство, если бы не старший судья на площадке, который с самого начала отнесся к ней предвзято. Сначала ему не понравилось положение ног при выполнении стрельбы, и он поднял желтую карточку, потом потребовал извлечь патрон из ружья для проверки. Все это создавало нервозность на площадке, и последней каплей стало признания судьей мишень «НЕПРАВИЛЬНОЙ» и распоряжение её повторить. Любич кинулась к судье, пытаясь доказать свою правоту, и тут же ей подняли зеленую карточку. Забыв главное спортивное правило: «С судьёй не спорят», – Лена перешла на личности, процедив сквозь зубы «курва», что для польского князя было смертельным оскорблением. Он обратился к главному судье, и спортсменка была дисквалифицирована.
Расстроенная, она дошла до ближайшего бара, заказала водки и начала заливать горе. Позвонила отцу, тот ее подбодрил, мол: «Мало мы этим ляхам5 в свое время под хвост надавали. И вообще, я бы на твоем месте еще бы и пальнул в эту сволочь». Получив моральную поддержку отца, Лена продолжила пить, и где-то между восьмой и девятой рюмкой за ее стол уселся тот старший судья и по-хозяйски налил себе и ей.
– На здровье, пани, – и опрокинул стопку.
Такой наглости она не ожидала и начала скандалить:
– Ты чего здесь мою водку пьешь?
– Да не вопрос, – ответил Кирилл, и на столе появилась еще одна бутылка. А дальше было как в тумане: они что-то еще пили, Лена ругалась, потом куда-то поехали. Была громкая музыка, она пыталась танцевать, а в какой-то момент просто отключилась.
Требуя: «Воды и тазик», – Лена проснулась в огромной спальне, обставленной со вкусом. Спальня была с прекрасным видом в сад из окна, но это было вторично, сейчас ей был нужен только тазик.
С тазиком у кровати стоял вчерашний судья. Это обстоятельство только усилило рвотные позывы, девушку вывернуло наизнанку: как будто желудок, печень и остальные органы упали в таз. После она опять вырубилась, проспав, еще часов пять. Разбудил ее запах свежесваренного кофе, он не раздражал, даже скорее наоборот привлекал.
– Господи, где я? – простонала Лена.
– Вы, милое создание, находитесь в имении князя Красовского, – ответил ей человек, сидящий за столом. Он пил ароматный кофе и запивал его холодной водой.
– Вставайте, дорогуша, уже полдень.
Все было как наваждение. Следующие три дня они провели вместе. Кирилл признался, что влюбился в неё, когда она на площадке с ружьем наперевес с ненавистью в глазах оскорбляла его. Просто вылитая амазонка. И он пошел за ней следом в тот самый бар. Когда опасность быть избитым бутылкой миновала, он присоединился к ней, а в конце вечера отвез ее к себе домой. Он все три дня так красиво объяснялся в любви, что Лена не смогла удержаться и дала согласие стать его женой.
Вот так она надолго потеряла связь с отцом. Иван Петрович не мог простить дочери такой выходки: у него на примете были такие женихи-красавцы – казаки чистых кровей, косая сажень в плечах и, главное, они были русские. А тут какой-то лях: соплей перешибить можно.
– Да он мизинца моей дочери не стоит, – доказывал он Анне Владимировне. – Да, если он сюда сунется, я его шашкой зарублю. Нет, я их обоих зарублю!
– Вань, не греши, – успокаивала его жена, – Ты вспомни, как ты меня в жены забрал, вообще можно сказать, что украл.
– Что ты ровняешь! Я казак. Я русский! Да пусть бы и ее такой же украл, слова бы не сказал. А тут шляхта какая-то… Все, не тревожь мне душу – сказано зарублю, значит зарублю, – и запил атаман горькую. А жене велел передать молодоженам, чтоб ноги их не было в его доме. На том и порешили.
Но Елену Ивановну не смутили слова отца, она вышла замуж за князя Красовского. А еще через год родился Паскаль. В это время они из Кракова переехали в Прагу, где Кириллу предложили хорошую должность в Министерстве финансов.
Собственно говоря, почему такое необычное имя? Это было желание Елены. Она в детстве увлекалась французской литературой: Дюма, Гюго, Бальзак, Сент-Экзюпери. А во время учебы она слыла лучшим математиком, ее даже дразнили в школе Софьей Ковалевской. Она очень интересовалась работами Блеза Паскаля, особенно ее зацепила, изобретенная им, суммирующая машина. Лена считала его волшебником, который открыл язык цифр и смог создать практически первый компьютер. И тогда она пообещала себе: «Моего сына будут звать Паскалем». Это конечно была детская фантазия, но когда пришло время давать имя ребенку, оно само всплыло в ее голове, да и Кирилл не возражал.