– Вы много путешествуете? – спрашивает Гленн.
– Постоянно. – Не слишком ли много я говорю…
– Изучаете лягушек?
– Иногда… – Я не уверен, стоит ли вдаваться в подробности. Пока что он не проявляет явного интереса, но вдруг это способ развязать мне язык.
Гленн достает из портфеля папку и листает бумаги. Как я ни стараюсь изображать безразличие, содержание некоторых бумаг мне понятно. Это сведения обо мне, найденные в Интернете: данные об образовании и научной работе, статьи, интервью.
Лаборантка при помощи ватной палочки, забирается мне под ногти, она работает очень аккуратно. Я удивлен, что она не знает, что такое хитридиомикоз, хотя, если подумать, она и не должна – она технический сотрудник, пусть и в одежде ученого, ее задача – сбор образцов для судебно-медицинской экспертизы, а не их изучение.
Просмотрев несколько страниц, Гленн озадаченно поднимает на меня глаза.
– Биоинформатика? Вы биолог?
– Не совсем. Это дисциплина на границе между информатикой и биологией.
Как ни старается Гленн прикинуться невеждой, я вижу, что он умен и внимательно слушает, и то, что я говорю, и то, о чем умалчиваю. Так как я не знаю, к чему весь этот разговор, то отвечаю максимально честно.
– Мы применяем вычислительные методы в биологии. Главным образом в генетике. Например, ДНК – до того сложная штука, что ее не понять без компьютеров.
Он кивает.
– Значит, вы, скорее, генетик?
– Нет. Время от времени я занимаюсь ДНК, но это не моя специальность. В настоящее время я работаю в области фенотипической пластичности.
Он косится на лаборантку, та качает головой, тогда он приподнимает бровь.
– Рискну предположить, что к пластику это не имеет отношения.
– Не совсем. – Я вспоминаю свой способ объяснить, чем я занимаюсь, который использую на вечеринках, и лишний раз вспоминаю, что ненавижу разговаривать о работе не с учеными. – Вы занимались спортом в школе?
– Футболом.
– Это привело к набору веса?
– Думаю, килограм десять мышц все еще со мной. – Он смущенно улыбается лаборантке.
Подозреваю, что когда они не допрашивают подозреваемых и не ищут у тех под ногтями улики, то превращаются в обыкновенных коллег со своим профессиональным юмором.
– Такое наращивание мускулов под силу млекопитающим, но не рептилиям, – продолжаю я. – Мы способны резко изменять свою мышечную массу. Когда доминантный самец гориллы получает больше корма, у него повышается тестостерон и растут мышцы и статус в группе… – Я спохватываюсь: – Не хочется вас утомлять.
Гленн мотает голой.
– Что вы, профессор, прошу, продолжайте. Это очень увлекательно.
– Так вот, фенотип – это, в сущности, определяющий нас код ДНК. Пластичность – это его изменчивость. Например, китайские дети вырастают гораздо выше своих родителей, но при этом их ДНК не меняется – в ней уже есть встроенный код, позволяющий адаптироваться к увеличению содержания белка в пище, размера матки и так далее. Или другой пример – ожирение. Мы эволюционировали в среде с ограниченным количеством калорий, поэтому теперь, если не быть настороже, масса нашего тела может утроиться. Вот вам оборотная сторона фенотипической пластичности.
– Выходит, вы ищете здесь животных, способных изменять свое телосложение?
– Да. В основном меня занимают «экс-фибии».
Я ухмыльнулся, сотню раз повторял студентам эту шутку про «бывших», всегда вызывая у них нужную реакцию – недоумение и интерес. Но эти двое смотрят на меня непонимающе.
– Это еще кто? – спрашивает Гленн.
– «Экс-фибии», или, если быть точным, головастики, – спешу я с разъяснением. – Особенно любопытны головастики древесной лягушки. Если в пруду их разводится слишком много, с некоторыми начинают происходить перемены: увеличиваются челюсти и хвост, и из травоядных существ они превращаются в плотоядных каннибалов – маленьких пираний, пожирающих других головастиков. При последующем снижении численности их челюсти и хвосты опять уменьшаются, и они снова становятся прежними счастливыми головастиками, ждущими превращения в лягушек.
Гленну требуется время, чтобы осознать услышанное.
– Интересно. Я понял, экс-лягушки. Их вы и ищете?
– Не совсем. Я изучаю создающую их среду. Не думаю, что это поведение свойственно только головастикам. Оно возможно и на уровне микроорганизмов, и в масштабе человека.
Гленн приподнимает бровь.
– Человека?
– Да. Пример этого, когда в утробе матери один плод забирает питательные вещества у другого, что ведет к разному весу при рождении. Или в случае с «исчезнувшим близнецом»: чуть ли не каждая десятая беременность – это близнецы, но один плод часто поглощает другой. Кто в этом повинен – мать? Или злой близнец? Который, получается, всегда побеждает.
В замкнутой среде, вроде пруда, один организм начинает спонтанно контролировать популяцию, после чего возвращается к нормальному размеру. При достижении популяцией определенного размера появляются сверхищники – доминантные звери на вершине пищевой цепочки: хоть крысы-каннибалы, хоть пауки или даже компьютерные программы.
– Овца, оборачивающаяся волком? – спрашивает Гленн.
Я недолго размышляю.
– Возможно. Хотя у одомашненных животных такое поведение заметить сложнее. Уж слишком они одинаковые в результате целенаправленного отбора. Но у одичавших домашних животных, например у свиней, наблюдается рост разнообразия. То же бывает и в стаях бродячих собак.
– Да, все это крайне любопытно, доктор Крей. – Он оборачивается к лаборантке. – Кэролайн, вы получили все, что нужно?
– Секунду. – Она проводит по моему большому пальцу ватной палочкой и прячет ее в пластиковый пакетик с надписью «правый большой». – Готово.
Она складывает все собранные образцы в пакет, заклеивает его, показывает в объектив камеры и уходит.
Я смотрю на камеру, следящую за мной, какой «Наблюдатель» сидит сейчас с той стороны?
Гленн встает.
– Доктор Крей, если у вас есть немного времени, то мне хотелось бы услышать ваше профессиональное мнение про одному вопросу. Сейчас мы постараемся раздобыть для вас обувь.
Я, конечно, рад, что с рук у меня сняли наручники и пластиковые пакеты, но озабочен тем, как детектив Гленн навострил уши, услышав от меня одно словечко.
ХИЩНИКИ.
Глава 4. Свидетельства против себя
Детектив Гленн по-прежнему любезен и ведет меня по коридору, как гостя.
– Я ценю вашу готовность к сотрудничеству, доктор Крей.
Мы проходим через офисы, и я чувствую на себе взгляды сидящих за столами: они рассматривают меня с острым любопытством.
Понятно, я подозреваемый, или «персона, представляющая интерес», как говорят в новостях. Но никто не объясняет, что происходит.
Наверно, стоило бы волноваться, но, как ни странно, от такой неясности мне почему-то легче. Это совсем не похоже на ожидание результатов скрининга на агрессивную форму рака. Не знать ставки – в этом есть что-то нереальное, словно сон.
Гленн отпирает дверь в комнату, заставленную шкафами с папками. Посередине большой стол.
– Присаживайтесь, доктор Крей.
– Зовите меня Тео, – говорю я, садясь. Обычно я прошу об этом раньше, но тут я был немного занят другим. – «Докторами» пусть остаются врачи.
Я сдерживаю свою привычную обличительную речь в адрес чертовых любителей прибавить «доктор» к своей фамилии, с которыми мне доводится сталкиваться: они завалили бы экзамен по биологии за пятый класс, настаивая при этом, чтобы к ним обращались с тем же почтением, что и к главе отделения онкологии в исследовательской больнице.
– Просто Тео? – Детектив Гленн у меня за спиной роется на полках, перебирая папки. – Разве вы не гений или типа того?
– Вы про премию? «Грант гениев» – это «МакАртур», а я выиграл Brilliance[6]. Это разные вещи. Ужасное название, я старюсь не упоминать его лишний раз.
Гленн кладет папки на стол и садится напротив меня.
– Да бросьте. Очевидно же, что вы все-таки гений. Признайтесь, вы по-настоящему умный парень.
Он пытается играть на моем самолюбии. Но к чему все это?
– Не достаточно умный, чтобы понять, почему я здесь.
Он машет рукой.
– Процедурная чепуха. Скоро закончим.
Что может означать, что на меня снова наденут наручники.
– Вот вы биолог, простите, биоинформатик… Как, кстати, вы сами себя называете?
– На разных конференциях по-разному. Чаще всего – «специалист в области вычислительной биологии».
– Хорошо. Хочу показать вам кое-какие фотографии – они из нескольких дел. Мне интересно, что вы почувствуете.
– Почувствую? Я же не экстрасенс.
– Простите, я неверно выразился. Просто любопытно взглянуть на вещи вашими глазами. Сделайте одолжение.
Меня подмывает напомнить ему, что я уже пару часов только и делаю, что одолжения. Но я молчу. Конфронтация – не мой путь.
Он протягивает мне папку с мятыми краями и выцветшей наклейкой. Открыв ее, я упираюсь взглядом в фотографию размозженной человеческой головы. Один глаз бедняги смотрит в камеру, часть лица отсутствует. Брызги крови на кафеле вокруг. Я захлопываю папку и отодвигаю от себя.
– Предупреждать же надо…
– В смысле?.. – Гленн берет папку и заглядывает в нее. – Господи! Не то, прошу прощения. Я хотел показать вам вот это. – Он отправляет мне через стол другую папку. – Что вы об этом думаете?
Фотография коровы с кровавыми царапинами на шее и со вспоротым брюхом.
– Вам нужно мое профессиональное мнение?
– Да.
– Это мертвая корова.
– Да. Но в чем причина смерти?
– Это проверка?
– Нет. Это здешняя загадка, которая уже превратилась в байку. Владелец ранчо считает, что виновата чупакабра, есть и сторонники версии об инопланетянах. Брюхо, похоже, разодрали койоты. А вот отметины на шее – загадка.
– Серьезно? – Я внимательно разглядываю раны.
– Серьезнее не бывает.
Я рассматриваю повреждения и пытаюсь припомнить все, что знаю о коровах, – немногое, но достаточно, чтобы сообразить, что произошло. Я отодвигаю от себя фотографию. Может, это все-таки проверка?
– Что вы предпочитаете – сразу ответ или путь к ответу?
– Путь?..
– Да. Ход моих размышлений.
Гленн ухмыляется.
– Ладно, профессор, укажите мне путь.
– Я уже говорил, что занимаюсь системами. ДНК – система. Клетка, тело, пруд, планета – все это системы. Все мы функционируем в различных системах. Ну и что за система у нас здесь? – Я подвигаю к нему фотографию.
– Укусы койотов указывают на то, что корова стала элементом пищевой цепочки.
– Конечно. А еще? Какая еще система? – Я указываю на царапины на шее. – Откуда они взялись? То же самое было у других животных?
– Да, и…
– Могу предположить, что у овец, – перебиваю я его. – У свиней и у лошадей – нет. Правильно?
– Правильно.
– Раз так, ответ напрашивается сам собой.
– Сам собой?.. Какой же?
– Койоты.
– Но царапины?
– Все названные мной животные принадлежат к одной системе. Как она называется?
– Ферма, – отвечает Гленн.
– А точнее?
– Ранчо?
– Да. А что превращает ранчо в ранчо?
До него наконец доходит.
– Как правило, забор.
– Ограждение из колючей проволоки, которое служит границей системы. И это как раз для коров и овец. Для лошадей – низковато, а свиньи могут сделать подкоп. Так что жертвами становятся только те животные, которых останавливает колючая проволока: овцы и коровы.
– Значит, они застревают из-за проволоки, а потом до них добираются койоты?
– Возможно. Не исключено, что койоты научились загонять их в сторону забора. Корова ранится о колючую проволоку, но не застревает, а бежит, пока не истечет кровью. И может оказаться на приличном расстоянии от того места, где она зацепилась за изгородь.
– Впечатляет. Так что для меня вы все-таки гений. – Эта его похвала явно неспроста. Он похлопывает по стопке папок. – Здесь случайные дела. Мне бы хотелось, чтобы вы их просмотрели, и, может, у вас возникнут какие-то «научные» соображения.
Он пододвигает мне папки, но я к ним не прикасаюсь.
– Я здесь для этого?
– Сделайте мне одолжение, профессор. Поверьте, с остальными здесь не так приятно иметь дело, как со мной.
Я решил, что мне совершенно не хочется выяснять, что он имеет в виду. Насколько я понимаю, обвинить меня не в чем, а потому можно ему уступить – несколько сделанных мной выводов не должны стать проблемой. Я на все готов, лишь бы скорее отсюда убраться.
Передо мной две дюжины фотографий трупов, кровавых отпечатков ладоней и каких-то случайных предметов. На них как минимум три разных человека: пожилая женщина, выглядящая так, словно ее избили до смерти; мужчина с порезами и колотыми ранами, окровавленная молодая женщина, чье лицо нельзя различить ни на одном снимке.
Стопка фотографий окровавленной одежды, сотовых телефонов, денег, каких-то пней; некоторые вещи чистые.
Глядя на все это, я погружаюсь в свои мысли. Детектив Гленн теперь за миллион километров от меня, как и камера в углу комнаты, которая конечно же следит за мной. Как и Наблюдатель, наверное.
Я раскладываю снимки на четыре стопки и перебираю один за другим. Я вижу укусы насекомых, сыпь от ядовитого плюща, ладонь, лежащую на нераскрывшейся сосновой шишке. Я понятия не имею, что со всем этим делать. С коровой было просто – всего-то одно фото.
Через некоторое время я поднимаю глаза на Гленна в ожидании подсказки и замечаю, что с его лица сошла вежливая улыбка.
Его взгляд прикован к одной из стопок. На секунду он смотрит в камеру, потом поворачивается ко мне – снова невозмутим, как прежде.
– Доктор… Тео, почему вы переложили эти фотографии сюда?
У меня сводит живот. Что-то произошло, так что теперь я выгляжу подозрительно.
Я раскладываю фотографии и спешу с объяснениями:
– Это похоже на снимки одной жертвы с разных ракурсов.
Гленн вытаскивает из стопки фотографию с шишкой в крови и с кошельком на пне.
– Здесь нет людей, тем не менее эти снимки попали у вас в эту же подборку. Почему?
– А! – Я еще раз перебираю фотографии. – Я не обратил на них особого внимания. Скорее всего, случайный выбор.
– Здесь двадцать с лишним фотографий. Вы отобрали шесть, относящихся к одному и тому же делу. Какова вероятность, что это случайность?
– Высока. Согласен, выбор был не такой уж произвольный… – Я пытаюсь разобраться в собственной логике.
– Да, похоже, что не такой уж…
Я указываю на цифры на оборотной стороне фотографий.
– Насколько я понимаю, это нумерация дела, она везде совпадает. Похоже, какая-то кодировка для записи даты.
Гленн берет фотографии и разглядывает цифры.
– Их здесь быть не должно. – Он раздраженно смотрит в камеру. – Значит, вы ориентировались на эти цифры? Потому и сложили эти фотографии в одну стопку?.. – Он пожимает плечами и поднимает руки в знак беспомощности. – Вроде бы логично.
Лучше бы мне держать язык за зубами. Но я не могу. Мое стремление к логическим объяснениям иррациональное и навязчивое – и опасное.
– Нет. Я выбрал их не поэтому.
Гленн напрягается, это чувствуется физически, но самообладание по-прежнему при нем. Я слышу заданный все тем же спокойным голосом вопрос:
– Тогда откуда вы знаете, что все они с одного места преступления?
Глава 5. Озарение
Уверен, детектив Гленн потратил не один час, тренируясь оставаться спокойным и собранным в экстремальных ситуациях. Подозреваю, что в происходившем до сих пор не было ничего случайного. «Случайно» попавшая мне на глаза фотография с размозженной головой предназначалась для проверки моей реакции.
Но его самообладание дало слабину, когда я у него на глазах выбирал фотографии. Это застало его врасплох. Думаю, до этого момента он всего лишь проверял свои подозрения. Отсутствие агрессии было его преимуществом – насторожись я, то раньше бы понял, что происходит.
То, что я несколько часов не видел шерифа – женщину со стоянки, – тоже не случайно. На ее лице читается все, что она думает. Гленн работает намного тоньше. Подозреваю, это она приказала спецназу высадить мою дверь, тогда как подход Гленна полон нюансов. Это его заслуга, что я охотно забрался в его машину, будто испуганная заблудшая овечка.