Кирпичный пол; на полу разбросано пару десятков листков, на некоторых – следы грязной обуви. В свете мощного ацетиленового фонаря, принесённого Мортиросовым, я бегло их просмотрел – нет, ничего интересного, канцелярская переписка по вещевому и продовольственному снабжению. Неужели папка, отнятая у Гришки-коридорного, – это всё, что осталось от архива?
Ну нет. Надо вспомнить нечаянные уроки жандармского ротмистра Русакова. Внимательно осмотреться. Например, поинтересоваться, почему это несколько кирпичей на полу уложены несколько иначе. Не выступают, но выделяются… Вот что: щели между ними чуть темнее, чем такие же – на других участках пола.
Взяв у Гагика нож, я поддел и приподнял один кирпич.
Следующие семь кирпичей вынимались уже легко, просто руками.
Под ними, слегка присыпанные землёй, лежали канцелярские папки, две стопки. Всего полтора десятка папок.
Я достал верхнюю, отряхнул сухую земляную пыль и продемонстрировал Мортиросову: ШТАБЪ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО ВООРУЖЕННЫМИ СИЛАМИ ЮГА РОССИИ. А ниже, каллиграфическим почерком: «Учетно-регистрационные карточки офицеров Генерального Штаба, служащих в Красной Армии».
Повторить выражение, слетевшее с уст Гагика Мортиросова, я не берусь.
Когда мы с Мортиросовым выносили папки к центральному входу, появился заспанный комендант.
– Господа, граждане, вы как…. Что происходит?
– Не беспокойтесь, любезнейший. – Понизив голос до интимного шепота, я подошёл к нему поближе и показал надпись на верхней папке из стопки у меня в руках. – Строго между нами: эти штабные документы ни в коем случае не должны попасть в руки – ну, вы понимаете, кого.
– Как, они были здесь? У меня? В «Бристоле»? – только и спросил комендант, стряхивая остатки сна.
– В подвале. Чудо, что до них матросня не добралась.
– Господи, сохрани… – Комендант искренне перекрестился.
– Мы их с сослуживцем перевезём в надёжное место.
– Да-да, конечно, – согласился комендант и придержал подпружиненную дверь, выпуская Мортиросова.
– И переправим куда надо, – сказал я всё так же шёпотом, выходя следом.
Транспорт и впрямь оказался неприметным: ни дать ни взять – обычный городской извозчик. А в слабом предутреннем свете, да ещё и на расстоянии комендант, прилипший носом к стеклу окна, наверняка не опознал чекиста, хотя не раз и не два, как я узнал позже, видел его – во время спецопераций в «Бристоле».
Вернулся в гостиницу я через час, ещё немного поспал и привёл себя в порядок перед назначенной встречей.
Приятное знакомство
Нина Лаврова оказалась интересной молодой шатенкой, одетой не вызывающе, со вкусом и слегка англетизированно. Сидели они с Машей – та ещё и не сняла кружевной передничек горничной, – за столиком у окна, поодаль от буфетной стойки. На их столе – два пустых стакана и пустое же блюдце.
Увидев меня, Маша защебетала:
– Вот, Ниночка, Алексей Степанович, вам непременно надо познакомиться, и у него для тебя выгодное предложение.
– Очень приятно, Нина…
– Георгиевна.
Вежливо, но сухо. И щёчки чуть порозовели. Что ж, причина совершенно понятна.
– И моё предложение отнюдь не затрагивает вашу скромность, – я это сказал с лёгкой улыбкой. – Машенька немного неловко выразилась.
Маша похлопала ресницами, пытаясь понять, что она не так сказала, а потом просто встала и сделала ручкой:
– Ой, ну да вы сами разберётесь. А мне пора – работа. – И убежала, едва выслушав от меня: «Спасибо, голубушка».
– Вы меня заинтриговали, Алексей Степанович. – Милые глазки Нины заметно потеплели. – Что же это за предложение такое?
– Позвольте вас угостить, чем «Бристоль» послал, – улыбнулся я ей и подозвал официанта. – За сим ранним обедом и переговорим.
– Благодарю. Это несколько неожиданно…
Она подразумевала, что принимать угощение от малознакомого человека не совсем, мягко говоря, прилично – хотя и выбрала обтекаемую реплику. С тем, чтобы определить, понял ли я и как отреагирую на это.
Я понимающе улыбнулся и, глядя в глаза, мягко сказал:
– Полноте, Нина Георгиевна, что за разговоры натощак? Мне тоже недремлющий брегет уж прозвонил обед.
Тут как раз подбежал официант и поклонился – совсем как «в старые добрые времена».
– Чего изволите-с откушать?
– Если дама не возражает – нам обоим бульон, стейк средней прожарки и какой-нибудь десерт к чаю.
– Прекрасный выбор. У нас по случаю ещё осталась бутылочка «Шато-Икем»…
Мы с Ниной переглянулись и сказали одновременно:
– О нет, в другой раз. – И как-то сразу непринуждённо рассмеялись.
– Маша мне второпях сказала, – всё ещё улыбаясь, произнесла Нина, когда официант удалился, – будто вам требуется репетитор английского? Для супруги?
– Она так сказала? Милая простушка. Нет, я не женат.
– Так она неправильно вас поняла?
Кажется, Нина опять начала волноваться. Следовало её успокоить. И найти возможности для дальнейшей разработки, поскольку предположения, возникшие после вчерашнего разговора с горничной, начали приобретать конкретные и весьма милые черты.
– В сущности, всё верно. Мне предстоит ответственная командировка, а мой английский несколько хромает. I have not enough possibility to practices’[5].
– За время работы в английском консульстве у меня было достаточно времени и возможностей попрактиковаться и в деловой, и в разговорной речи, – кивнула Нина. – Если вы располагаете возможностью…
– Время занятий и материальную сторону вы сами назначите – после десерта. Я в экономической комиссии, равно и в представительстве Внешторга, по командировке загружен нечрезмерно. Зато, кстати, вполне могу при необходимости оказать содействие… помочь «нашим людям». Многим сейчас приходится нелегко. Маша обмолвилась, что у вас, простите за бестактность, проблемы с матушкой?
– Теперь уже нет. – Голос Нины чуть дрогнул. – На той неделе будет сорок дней, как…
– Простите великодушно. И примите мои самые искренние соболезнования.
Нина посмотрела мне в глаза и медленно кивнула.
– Хоть я и не имел чести быть представленным вашей матушке, но – судя по её дочери – она была замечательной женщиной.
– Благодарю вас. Уверена, что там. – Нина подняла глаза к небу, то есть к давно не беленному потолку, – ей куда лучше, чем здесь.
Достаточно прямой и, в общем-то, преждевременный комплимент, едва замаскированный под светскую любезность, Нина поняла и приняла, но и намекнула мне на излишнюю поспешность.
Очень хорошо.
– Ещё раз простите – может быть, я смогу помочь вам с проведением Сорокадневного Поминовения?
Теперь она, полагаю, расценит это не как формальную любезность, но как знак внимания и заботы.
– Не хочу злоупотреблять вашей добротой, Алексей Степанович. – Нина отрицательно покачала тёмно-русой челкой.
Я не счёл нужным скрывать разочарование.
– Но если вы располагаете возможностью… – продолжила Нина. – У моей подруги, Тамары Пожаровой, какие-то большие проблемы со службой… да и с жильём не всё в порядке.
– Чуть бы подробнее, – попросил я совершенно искренне.
Попросил, потому что почувствовал как-то сразу, что это может оказаться перспективным не только для основного – мостик в Альбион! – но и для вспомогательных, контрразведывательных заданий.
А Нина ещё и ответила самым желательным для меня образом.
– Если позволите, я вас познакомлю – и она всё сама расскажет.
– Полагаю, ваша подруга – реально из нашего… вашего круга?
Через какую-то секунду Нина поняла, что – то есть кого я имею в виду, – и ответила чуть смущённо:
– Простите, Маша – не показатель.
– Хотя весьма мила и позволила нам познакомиться. – Успел сказать я с улыбкой, прежде чем подплыл официант с первой переменой блюд.
За десертом мы обговорили и регламент занятий, и время встречи с «подругой Пожаровой».
Что нам дано…
Вечер и почти весь последующий день во внутренней комнате Севастопольского уездного отделения Крым ЧК мы разбирали нашу «добычу».
В пятнадцати папках, найденных под кирпичным полом, оказалось помимо личных дел офицеров, которые служили, в том числе по прямому заданию разведки, в Красной армии, ещё немало интересных документов.
Телеграммы оперативного характера, лично подписанные главнокомандующим.
Оперативные сводки, докладные и сведения контрразведывательных отделений.
Личные записные книжки генерала Деникина…
Всего 2835 листов, – значит, подробный анализ ещё только предстояло сделать, и конечно же не нам. Так что я более подробно просмотрел документы из той самой первой папки, которая попала мне в руки: «Учетно-регистрационные карточки офицеров Генерального Штаба, служащих в Красной Армии».
Начал с последних карточек, расположенных в алфавитном порядке. Вскоре я с удовлетворением убедился, что обе мои фамилии, под которыми я служил в Императорской Русской и работал во всех последующих армиях и войсках, вплоть до времени возвращения к своим, сию картотеку миновали.
Потом я уже просматривал Учетно-регистрационные карточки подряд, время от времени спрашивая у Ломанидзе и Мортиросова (мы работали втроём), как у старых, со времён подполья, севастопольцев и участников первой регистрации, что им известно о судьбе очередного офицера.
Вариантов ответов было немного: «Нет, ничего не знаю», «Этот точно ушёл с эскадрой» и «Раскололи субчика. Получил по заслугам».
Некоторые извивы офицерских военных биографий заставляли задуматься. Так я задержался на Учетно-регистрационной карточке капитана 2-го ранга Леонида Осиповича Матусевича. Мичман, инженер-лейтенант, затем – начальник Оперсвязи в красном Мариуполе и вдруг произведён в чин кавторанга ВСЮР, и это, перескакивая через две ступеньки званий, и после службы в Красной армии? Видать, изрядно послужил Белому делу…
Последнюю фразу я сказал вслух. Гагик заглянул мне через плечо, увидел, о ком речь и после секундного раздумья сказал:
– Леонид Матусевич? Так была недавно прислана ориентировка, что он может оказаться в Крыму. А разыскивается по какой-то Мариупольской истории девятнадцатого года.
– Скверной истории, – сказал я, припоминая давние свои перехваты сообщений искровым телеграфом в штаб Южного фронта.
Слушать, о чём переговариваются красные командиры и комиссары, было моей прямой обязанностью в то время. Слушать, докладывать «наверх» и готовить сводки для ещё верховнее верха. И в считанные минуты решать, что должно включаться в доклад, а что – нет, о чём упоминать в сводках, а о чём умалчивать. И при этом всё обставлять так, чтобы не навлечь на себя подозрений. А потом ещё с предосторожностями готовить и отправлять шифрограммы для наших…
И ещё подумал сразу, что непременно надо разыскать бывших сотрудников или сослуживцев этого Матусевича, чтобы наверняка его опознать, если понадобится. Вот его последнее место службы. Наверняка же кто-то остался в Крыму…
– Что он там натворил, в Мариуполе? – тем временем Ломанидзе отложил опись документов и подошёл к нам.
– Вроде помог деникинскому десанту, – ответил за меня Мортиросов, – ты разве ориентировку не читал?
Ломанидзе только плечами передёрнул и сказал, глядя на фотографию в Учётно-регистрационной карточке:
– Экая морда белогвардейская… Найдём, если в том году не шлёпнули.
– Не, вроде по спискам такой не попадался, – сказал Гагик.
К этому времени у меня уже сложилось впечатление, что с памятью и сообразительностью у Мортиросова всё в порядке.
Будто в подтверждение, Гагик отклеил от карточки фотографию Матусевича.
– Это фото надо увеличить, размножить и раздать розыскникам и патрулям…
– И в Симферополь надо бы послать, – только и добавил я.
Допросная комната
В Симферопольском городском отделении Крым ЧК с утра шёл допрос гражданина Игнатенко, задержанного накануне милицейским патрулем.
В милицейском участке, куда «Николая Игнатьевича» – так по документам, – накануне доставили, его немного помяли, добавив живописный синяк к ссадинам и царапинам, полученным при неудачной попытке к бегству, но допрашивать не стали. Начальник участка, как только выслушал краткий доклад старшего патрульной тройки, так сразу и распорядился тащить по утряночке этого субчика чекистам – их клиент, нам и без того выше крыши всякого.
– Да, и тащить субчика отправь лично этого вашего Дьякова – ну, типа как на очную ставку.
И вот теперь «этот, как его», упорно именующий себя Николаем Игнатенко, ёрзает на привинченной к полу табуретке в допросной.
А следователь и спрашивает у него, изрядно осунувшегося в милицейском клоповнике за бессонную ночь, проведённую не в самом приятном обществе:
– Так ты, «дворянин в мещанстве», в Керчи что – рабочих расстреливал? – обнаруживая знакомство с произведениями Мольера и даже уместно перефразируя название прелестной комедии, пребывающей в программе по зарубежной литературе классической гимназии, кою следователь в своё время успешно дотянул до шестого класса.
«Дворянин в мещанстве», доселе называющий себя Николаем Игнатенко, как мог рассудительно возразил:
– Каких ещё рабочих? Я в Керчи-то всего две недели был, летом двадцатого, и занимался чисто технической работой. Там вообще никого не расстреливали.
Следователь только хмыкнул.
– Да, конечно. Не расстреливали. Только загнали в каменоломни и выход подорвали. Чистая работа! Не твоими ли заслугами?
– Так это когда было! – даже вскинулся «Николай Игнатенко». – В девятнадцатом, что ли? Точно даже не знаю. А при мне – всё там было тихо.
– «Ничего не знаю», «ничего не слышал», никакого отношения к подавлению восстания не имел. Все так поют. А кто имел?
Тут «Николай Игнатенко», решив, по-видимому, что перевод стрелок на кого-то другого уменьшит интерес чекистов к нему самому, сказал:
– «Савак», наверное. Контрразведка.
– Конкретнее!
– Я так, по слухам, только и знаю, – прокашлялся «Игнатенко». – Вроде всем этим руководил капитан Михаил Стеценко, начальник контрразведки в Керчи. Его ещё ранили тогда во время столкновения с… Ну, с теми, которые восстание подняли.
– Ну-ка, спросим у свидетеля, каким ты там местом обретался. – И следователь приказал помощнику, который вёл протокол: – Петрович, позови этого, который из милиции.
Немолодой, мешковатый Петрович скрылся за дверью, и через пару минут вернулся с Иваном Дьяковым. Тем самым милиционером из патруля, который опознал «Игнатенко» как офицера из Керчи.
Иван, которого сравнительно недавно «фильтровали» чекисты, как всех сложивших оружие членов отряда Мокроусова, запомнил чётко: если врать, то лишь о том, что невозможно проверить, а лучше не врать вообще. А ещё – что надо казаться мужичком если не поглупее, то попроще. Вот потому, когда следователь спросил, указывая на задержанного:
– У этого красавца как, руки в крови по локоть или только забрызгался?
Дьяков ответил с простецким видом:
– Не, эт не скажу. Чё не знаю – зачем напраслину возводить?
Следователь только головой повертел, но сказал примирительно:
– А что за ним? Чего задержали?
– Да просто запомнил – уж больно морда белогвардейская. Всё с морскими офицерами околачивался и сам был при погонах. А документ давеча дал – просто мещанин.
– А когда это было? – едва сдержался следователь, чтобы не прикрикнуть на Дьякова, похоже, что ломающего комедию. – Запомнил – когда в Керчи его видел?
– Да позатем летом, когда мы с артелью на извозе при порту были.
Это Иван проговорил спокойнее, потому что вопрос касался только его и легко проверяемого дела, ничуть не предосудительного с точки зрения любой власти.
– Ну вот, я же говорил, – даже обрадовался «Игнатенко».
– Цыц, – одёрнул его следователь. И спросил у Дьякова, вроде как невинно: – А то восстание как пережил?