– Слушай, ну это самое главное. Раму с вилкой найдём где-нибудь, а на баке вмятина просто. Можно отрихтовать… Сколько я буду должен тебе за все? – оживился Харламов.
– Оставь, какие деньги могут быть. Мы только что на такое дело подписались вместе! Побереги деньги на раму, и подумай, где можно её купить в ближайшие дни…
– Слушай, – вскочил осенённый Дробилин, – у "Кощея" же осталось всё это наверняка! Он хоть и погорел малость, но раме с вилкой ничего же не сделалось…
– Добро, завтра наведаемся к нему! – удовлетворённо кивнул Укрытцев, – а ты "Сапёр" постарайся какие-нибудь деньги найти. Неизвестно, сколько он заломит за запчасти… – сказав это, "Паук" энергично прошелся по гаражу взад-вперед, обрабатывая в уме всю информацию, полученную этим вечером, а затем остановился и высказал свое заключение:
– Значит так. "Сапёр" и "Шмель": завтра утром поедете закидывать удочки на счёт стволов. А я тем временем прицеплю "люльку" к своему коню, чтобы привезти из Куликово раму, если что. В полдень все соберемся где-нибудь рядом с больницей, чтобы "Бите" было не сложно добраться…
– Там есть старая беседка в больничном сквере… – перебил Дробилин.
– Ну, точно! – воскликнул Укрытцев, – Туда и подруливайте все к двенадцати. Исходя из результатов, будем думать, что делать дальше. Потом я доеду с "Сапером" к "Кощею" по поводу запчастей, и начнем потихоньку ставить разбитый "Юпак" на колёса. Ну а на сегодня всё. "Бита" не убегай, я подвезу тебя до больницы.
ГЛАВА 4
Так бывает, что человек годами строит планы, создаёт себе программу, по которой планирует прожить свою жизнь, но случается одно непредвиденное событие, которое разбивает все это в пыль и труху. Событие, которое никак не зависит от человека, которое нельзя спрогнозировать. Оно рушит все планы, словно Вавилонскую башню, моментально, бесповоротно и безапелляционно. И жизнь идёт совершенно по другому пути, о котором всего день назад человек не мог и подумать. И в кошмарных снах не видел Сергей тех событий, которые наступили в его жизни. И теми моральными принципами, на которые он во всем опирался, приходилось поступиться ради спасения себя и своих близких.
Что-то сломалось в его представлении об окружающем мире в тот вечер, когда все они собрались у "Паука" в гараже. Он вдруг с невероятной четкостью уяснил для себя, что виной всему не бандиты, вытворяющие произвол и упивающиеся своей безнаказанностью. Они лишь орудие в руках коварного кровожадного спрута, раскидавшего щупальца по телу огромной страны. А виной всему этому произволу – власть, выстроившая систему, в которой эти люди могут себя так вести. Систему, при которой вообще эти бандиты смогли появиться, и которая дала им вырасти до таких устрашающих масштабов, как сегодня. Он также понял, что закоренелыми преступниками и налетчиками не рождаются. Что это не какие-то особенные отщепенцы, которым в генах определено стать бандитами. Это в большинстве своем обычные люди из толпы, которых жизненные обстоятельства толкнули за черту. Вот и ему настал черед пополнить их ряды.
Он весь оставшийся вечер провел дома в раздумьях. План "Паука" казался ему утопией и авантюрой. Он ни секунды не верил в то, что им удастся его осуществить. Но Сергей ухватился за него, словно утопающий за последнюю соломинку. И уверенность всех окружающих, и самого Павла, помешала ему высказать свои сомнения публично. Он поддался стадному чувству и пустил все на самотек.
В тот вечер в его квартире раздалось несколько странных звонков. Каждый раз "Сапер" превозмогая боль в коленях, хромал в сторону коридора, поднимал трубку, но слышал в ответ лишь молчание и тяжелое дыхание своего собеседника. Кто так жестоко шутил над ним, ему оставалось только гадать. Возможно, это был Тараканов, который таким образом пакостил за свое разбитое лицо, а может быть "Гасан" и "Пластилин" хотели заставить его нервничать, и таким образом напоминали о деньгах. Но цель была достигнута, и какой-то неприятный осадок от этих звонков действительно остался.
Ранним пятничным утром, едва успев позавтракать, Сергей услышал за окном громкий протяжный гудок мотоцикла. Он отодвинул занавеску, и, выглянув в окно, увидел внизу у своего подъезда оранжевую "Планету-5" самой первой модификации. Верхом на ней сидел тучный Михаил Никифоров в своей черно-желтой полосатой майке и озирался головой по окнам верхних этажей. Он посигналил снова, и Харламов с трудом взобрался на подоконник, распахнул форточку и крикнул:
– Здорово, Миша! Сейчас спущусь, не шуми.
Когда "Сапёр" спустился и отварил ветхую подъездную дверь, мотоцикл "Шмеля" с обеих сторон обступили две бойких возмущённых старушки. С левой стороны – худая и костлявая с клюшкой в оранжевом плаще 60-х годов, застегнутом на большие черные пуговицы, и зелёном цветастом платке, покрывавшем седые волосы. С правой – упитанная, как и сам Михаил, тучная старушка в бордовом плаще и синем вязанном берете. Полная женщина молчала, и, видимо, подошла за компанию. А худощавая в жёлтом была возмущена до предела. Она махала своей клюшкой и громко кричала на "шмеля", а сморщенное старое лицо пепельного цвета от злости и возмущения ещё больше покрылось морщинами и напоминало потрескавшуюся от засухи землю. Крик оглашал двор, пожалуй, даже сильнее, чем звуковой сигнал мотоцикла, она по-деревенски делала в своей речи акцент на "о", и обильно посыпала свою отповедь просторечными выражениями:
– Ты чего разбибикался, окоянный наркоман? Люди спят, он бибикаеть тут! А ну езжай отседова!
– Тише, тише… – оправдывался Михаил, покраснев и переводя растерянный взгляд с одной старушки на другую, – Я сейчас друга дождусь, и уеду… Вы сильней, чем мой мотоцикл орёте!
– Я те поору, супостат! Я поору тебе сатанист проклятый! – разошлась было старушка, но увидев "Сапера" немного смягчилась, осознав, что силы уравнялись, – Вон ещё один прётся "моцоциклит". Развелось, наркоманов… Рокеры чёртовы…
С этими словами обе женщины удовлетворенно повернулись и пошли к соседнему дому, чтобы присесть на скамейку у своего подъезда. При этом худая скрючилась, как вопросительный знак и громко застучала своей палкой об асфальт при каждом шаге, а полная приобняла ее за плечи, чтобы немного поддержать. Ещё долго доносились громкие и возмущённые проклятья с их стороны, и даже, когда оба парня уехали, они продолжали перемывать их кости, и кости всего семейства Харламовых, так как о "Шмеле" им было ничего не известно.
Бабушка Харламова жила на другом конце посёлка, на улице Горького неподалеку от места, где продавался самый отвратительный самогон во всей округе. Она проживала в обычной типовой хрущёвке, на первом этаже. Дверь её почти всегда была открыта, она запирала её только по ночам. И даже если уходила куда-то днем, то обязательно оставляла ключ под ковриком, на случай если к ней нагрянут гости. Через всю длинную жизнь она пронесла наивную веру в непогрешимость и доброту людей. Она не боялась квартирных воров, так как особо и красть-то у неё было нечего. Пенсии едва хватало на самую простую еду и оплату коммуналки, а из имущества её самой большой ценностью был старый чёрно-белый телевизор, которому было больше лет, чем Сергею.
К дому Харламовской бабушки ребята приехали уже порознь. "Шмель" предварительно подвёз Сергея до гаража, где он пересел на свой мотороллер. Оба транспортных средства аккуратно припарковались во дворе напротив подъезда и заглушили моторы. Не успела осесть пыль, поднятая их колесами, как Сергей поставил мотороллер на подставку и пошел к дому. Харламов в прошлом много часов провёл на детской площадке у этого, утопающего в зелени, дома. Родители часто оставляли его у бабушки, и это место было для него родным. Все бабушкины соседи когда-то знали его в лицо, но теперь это лицо все они подзабыли. С возрастом, Сергей все реже бывал у бабушки в гостях, все время находились какие-то срочные дела, и, казалось, что её можно будет увидеть позже. Он ещё не понимал, насколько коротка человеческая жизнь, и что упущенных минут, проведенных с родным ему пожилым человеком, потом вернуть будет невозможно…
Двор, укрытый тенью высоченных тополей, был пуст и безмятежно тих. Лишь одна женщина лет сорока с растрепанными черными волосами вывешивала перед домом стираное белье и недоверчиво поглядывала на чужаков.
– Серег, ты там долго не рассусоливай… До строевой в армейку надо успеть, а то брата не выпустят! – крикнул вслед удаляющемуся "Сапёру" Михаил, оставшийся ждать на мотоцикле.
– Хорошо, – ответил Харламов и вошёл в дом. Подъезд встретил Сергея прохладой и запахом подвальной сырости. Он энергично взметнулся по ступеням на площадку первого этажа и без стука распахнул тугую дверь в бабушкину квартиру. Квартира была в точности, как у его родителей, но обставлена поскромнее. Её наполнял громкий звук, лившийся из старого телевизора "Славутич-220" и запах характерный для мест, где живут старики.
Притворив за собой дверь, Сергей разулся в прихожей и не спеша проследовал в зал по выцветшей ковровой дорожке бордового цвета. Обставлен зал был в таком же порядке, что и в квартире родителей.
В просторной комнате обклеенной серыми блеклыми обоями из мебели размещалась старая софа, сервант, заполненный хрустальной посудой и фотографиями родственников, кресло, обивка которого была изодрана кошачьими когтями, старый обеденный стол укрытый белой скатертью и два деревянных стула со спинками. На стене висел отрывной календарь, с которого издали можно было увидеть число "15", на полу расстелен ковер, украшенный причудливыми восточными узорами. С потолка над ним нависала массивная люстра, увешенная прямоугольными хрустальными пластинами. Вместо дверей, в межкомнатном проеме висела бордовая занавеска. Широкие подоконники были заставлены массой горшков, из которых окна наполовину перекрывали растущие растения и цветы.
Бабушка в старом застиранном халате сидела на софе с огромными очками на носу и внимательно смотрела телевизор. Она была худой и небольшого роста, и не сразу можно было увидеть ее в этой комнате. Её сухая щуплая фигура находилась в самом углу дивана. На коленях у нее вальяжно развалилась серая кошка, которую бабушка заботливо поглаживала сморщенной костлявой рукой. Серое испещренное морщинами лицо ее сосредоточенно смотрело выцветшими голубыми глазами сквозь линзы очков в мерцающий экран старого телевизора. Седые серебристые волосы были аккуратно собраны в пучок на затылке.
Слух стал подводить бабушку, и она не слышала, как вошел внук. Заметила она его лишь, когда он проследовал в комнату и преградил ей телевизионный экран. Она неторопливо сняла, очки и пристально посмотрела на него. Узнав в нем родного человека, бабушка искренне обрадовалась. Морщинки, будто лучики солнца, собрались в уголках глаз, и блеклые губы растянулись в улыбке, оголив 2 передних серебряных зуба:
– Здравствуй, внучек! – воскликнула она, вставая с софы, чтобы обнять его. Харламов сделал к ней пару нетвердых шагов и обнял.
– Совсем позабыл бабку… Вчерась в окно смотрела, мальчишка какой-то промчался под окнами, похожий на тебя. А потом смотрю – не ты… Что так редко заходишь?
– Да все некогда как-то… – смутился Сергей и махнул рукой.
– Ну да ладно… – вздохнула старушка, – пойдем чай пить.
Они прошли в кухню по скрипучим половицам: Сергей, прихрамывая на обе ноги, следом его бабушка, а за ней – серый дымчатый кот. В тесной маленькой кухне из круглого белого приемника в радиоточке за дверным косяком лились сигналы точного времени радиостанции "Маяк". Кухня была меблирована аскетично, и в ней было лишь самое необходимое. Прямо перед дверью располагался небольшой квадратный стол, укрытый белой клеенчатой скатертью, и два табурета. Над столом на выщербленной неровной стене, окрашенной дешевой синей краской висел большой календарь с изображением иконы казанской богородицы, на котором маленьким шрифтом были расписаны все православные праздники на 2000 год. На столе стояла большая стеклянная ваза с сухарями из ржаного хлеба.
По левую сторону от двери стоял старенький невысокий холодильник "Бирюса" на крыше которого на вязаном круглом коврике стояла деревянная хлебница. Над ней в стене было сделано световое окно, сквозь которое виднелась темнота ванной комнаты. В углу за холодильником подвешивалась стальная раковина, с пожелтевшей от ржавой воды и кое-где отколовшейся эмалью. Над раковиной прямо из стены торчал кран, из которого с громким стуком то и дело капала вода. Чуть выше на стене висела решетчатая полочка с минимальным набором посуды. А под раковиной у сливной канализационной трубы, уходящей в стену, на дощатом полу стояли две консервных банки, в одной из которых была вода, которую пил кот, а в другой еда, которую он ел.
По соседству с мойкой была установлена двухкомфорочная газовая плита производства Московского завода "Газоаппарат". В своем первоначальном виде плита была белой, но за долгие годы работы она была обильно покрыта несмываемыми брызгами раскаленного масла и жира, и от этого приобрела бежевый оттенок. Под плитой, стоявшей на высоких ножках, на полу лежала пара желтых макаронин, которые бабушка обронила в процессе приготовления обеда, и в силу слепоты так и не разглядела их. Всю стену за плитой пересекала газовая труба. Она причудливо извивалась по всей стене, словно юркая змея, создавая неповторимый элемент декора, и одним из своих ответвлений присоединялась к огромной газовой колонке, под которой стоял двухстворчатый шкафчик, замыкающий пространство вдоль стены.
Войдя на кухню, Сергей сел за стол. Бабушка подошла к плите, и, чиркнув спичкой, зажгла синее пламя газовой конфорки под пузатым желтым чайником, а пушистый серый кот вскочил на широкий подоконник, и вальяжно развалившись, лениво уставился в окно. За стеклом, с трещиной заклеенной синей изолентой, изредка неспешно проезжали автомобили и громко ворковали голуби. А во дворе, напротив подъезда на блестящем оранжевом мотоцикле сидел, подергиваясь и облизывая губы, "Шмель", который беспрестанно поглядывал на часы.
Увидев его "Сапер" решил перейти к делу, по которому приехал, и, бросив в граненый стакан с мельхиоровым подстаканником три кубика сахара, внезапно задал неожиданный вопрос:
– Баб Валь, а у деда ружьё осталось?
Бабушка сделала пару коротких шагов, и, остановившись в центре кухни, пристально посмотрела на внука. Лицо ее сделалось сосредоточенно серьезным. Она молча смотрела на Сергея несколько времени, пытаясь понять, не подвел ли ее слух, и правильно ли она расслышала вопрос. Сергей, уловив ее колебания, повторил свою фразу еще раз, громче и отчетливее.
– Ружье то дед продал давно… И все охотничьи снасти свои. Ну, посуди сам, какой охотник из него был в последние годы? Еле ноги таскал… Хотя ты и не помнишь деда, наверное. А ты зачем интересуешься? Уж не убить кого задумал? Хромаешь вон. Чей подрался с кем-нибудь?
– Нет. Что ты, баб Валь? – притворно улыбнувшись, успокоил внук, – Это не мне. Вон приятель интересуется, – кивнул он на окно, – Бандиты семью его затерроризировали совсем. Отец коммерсант, постоянно из него деньги приходят вытрясать. Никакого спасения нет. Ищет хоть какое-нибудь оружие, а то мало ли… Времена сейчас, сама знаешь…
– Да, времена сейчас, не дай бог никому… На улицу страшно выйти. Того и гляди подстрелят случайно в какой-нибудь перестрелке. На прогулку, как на войну уходишь. Неизвестно, вернешься ли домой… – вздохнула бабка, – Я и не припомню такого на своем веку. Было время немец нашу державу изводил, но чтоб свои своих убивали, этакого я не помню… Безобразие такое, похоже, в гражданскую было только, но я в те годы еще не родилась, – и, подумав немного, старушка добавила: – Эх, Сталина бы поднять на пару лет. Он бы живо порядок навёл. Совсем страх потеряли все без него…