– Да, не будем. Вот все то, о чем мы говорим сейчас с тобой, формулируется в рамках традиционного различения простого и сложного. Душа понималась философами древности как простая, неразложимая на составляющие части сущность, и именно этим обосновывалась ее бессмертность. То же самое относилось к так называемым стихиям в античной философии – огню, воде, воздуху и т. д. Однако это различение простого и сложного обладает своеобразием. У понятия сложности, впрочем, как и у понятия знака, у смысла, у мира нет другой стороны, нет антонимов, нет противопонятия. Поэтому та сложность, о которой мы говорим, работает лишь с внутренними подразделениями – избирательно-сложным и случайно-сложным.
– А нельзя нам с этим новым пространством и его системой как-то попроще? Взмахом какой-нибудь волшебной палочки, например.
– Можно, конечно. Но ведь механизмы волшебной палочки кто-то заложил. Вот и мы, как ты помнишь, создаем свой продукт, как раз-таки наподобие волшебной палочки. Чтобы другие по ее взмаху понятно и легко могли перемещаться между пространствами. А так как такой палочки еще нет, ее надо нам с тобой создать. Внедрить в материю алгоритм.
– И почему мы?
– Сконцентрируйся. На чем мы остановились?
– На сложности, которая работает с внутренними подразделениями – избирательно-сложным и случайно-сложным.
– Так вот. Именно избирательная сложность требует временного измерения, последовательной смены отношений между элементами системы, темпорализации сложности. Решил, например, в этой системе научиться пилотировать самолет – для этого тебе стоит инвестировать время, ресурсы и, как говорят, желание.
– Ага, а вот это темпо…?
– Темпорализация? Проще говоря, процесс, связывающий части содержания, находящиеся в нашем случае в разных пространствах.
– То есть молоко «Веселый молочник» из этого пространства мы связываем с какой-то штукой из другого. А зачем в рамках создания системы в новом пространстве нам заниматься и этим?
– Это важный процесс производства временных различий. Так как и в нашем, и в том пространстве будет происходить различение и отделение объектов и событий. Как ты понимаешь, в каждом из двух пространств объекты и события, над которыми совершается то самое различение, разные. Говоря обычными словами, постоянное извлечение смыслов из одного объекта или события. Объектов и событий даже в одном пространстве немало. В таком движении по обе стороны двух пространств мы их и свяжем. Темпорализация сложности.
– Как мы заложим эту связь?
– По принципу That which acts и Subjected.
– Тот, кто действует. И тот, над кем действует.
– В том смысле, что он, этот действующий и испытывающий на себе действие, будет находиться в подчиненной позиции по отношению к другим элементам.
– Как в сексе? Актив, пассив.
– Типа того. На этом мы построим территорию чувств и суждений, погружая ее в различные формы времени. Мы переосмыслим все от эстетики до политики.
– Что будет являться средством? Чем мы это все сделаем?
– Руками.
– Я рассчитывал, что вы сейчас громыхнете каким-то новым занудным словом. И я не понимаю: в смысле – руками? Это метафора?
– Все есть метафора. Существуют разные средства. Думаю, нам подойдет письменность. В этом пространстве она отлично себя проявила.
– Будем карябать по поверхностям?
– Письменность делает возможным растягивание во времени любого события. Его членение, периодизацию и эпизодизацию.
– В общем, ложка, которой можно помешать горячий суп.
– В точку. Событие, которое происходит в устной коммуникации, обладает лишь мимолетным, мгновенным характером настоящего. Например, ты уже забыл о том, что я говорил тебе пару лет назад в этот день. Ты не можешь к этому обратиться, пока…
– Пока не запишу…
– Именно. Письменная переработка сложности делает возможным в этой форме коммуникации опробовать, по крайней мере, виртуально, самые разные комбинации элементов, которые даже в нашем пространстве не выдержали бы «теста на реальность», но в виде текстов они смогут ожидать удачного случая, когда будут востребованы.
– Ну, в принципе понятно. Сказал я на улице какой-нибудь Тане, что люблю ее – и все, этот момент канул в Лету. Написал я об этом роман – как минимум при желании к этому смогут обратиться.
– Если просто говорить, то так.
– Я правильно пониманию, что мы опускаем самореференцию, иначе бы…
– Мы ее закладываем и в новое пространство. Да, отчасти мы ссылаемся сами на себя. Но здесь, мой друг, можно попасть в ловушку, из который не выбраться. В королевстве зеркал неуютно.
– А мы разве не в нем?
– Ты еще кружок по стадиону хочешь пробежать?
– Ага, все, я смекнул… Что получается у нас в итоге?
– Система усложняет саму себя. В результате этого процесса происходит возникновение подсистем, тех самых «агентств недвижимости». Наблюдающие подсистемы сложной системы выстраивают простую модель системы своего внутреннего и внешнего мира. И именно это позволяет системе освободиться от ненужных взаимодействий с внешним миром. Твой пример про воду был хорош.
– Система самоупрощается за счет самоусложнения. Окей. Но почему вы говорите о системе и подсистемах так, словно это живой организм? Как будто это относится к чело…
– Тс-с… Тише, мой друг. Давай не будем торопиться. Пока только наблюдай. У тебя будет достаточно времени, чтобы об этом подумать.
– Наша система будет устроена рационально?
– Да, и ее можно будет рационально познать. В новом пространстве индивид будет реализовывать свою природу, познавая ту природу, которую мы для него предоставим. Поэтому и познание может быть только «правильным», поскольку «природу» мы устроим правильно.
– Мы перенесем человека в лабиринт, который создадим, у выхода из которого можно положить кусок сыра. Бегая по лабиринту, мышь будет чувствовать запах сыра. Страдая и превозмогая себя, она будет бегать по лабиринту, пока не найдет сыр или не умрет… И выход из лабиринта мы сможем создать там, где и задумаем. Поэтому и природа лабиринта правильна, и познание, выход из лабиринта, может быть только правильным.
– …Или не умрет?
– Мы же не убийцы. Пока мы наблюдаем за этим процессом, ни одна мышь не умрет. Когда мы обнаруживаем, что животное теряет силы, мы его подкармливаем, подлечиваем. Если и этого недостаточно, достаем из лабиринта…
– Вы переносите мышь из одного пространства в другое. И она может даже этого и не заметить, потому что система самоусложняется вне зависимости от внешнего мира…
– Вот видишь, все только начинается.
– Представляете, я чуть не крикнул: «Эврика!»
– И хорошо, что не сделал этого, а то бы разбудил всех.
– Это да. А вот что еще любопытно. Можете ли на примере объяснить или показать, что это за самоусложнение?
– Мы говорили про письменность. Самоусложняясь, она привела это пространство к религиозным войнам, а с появлением в результате самоусложенения и печатного пресса в этом пространстве появилась возможность одновременно иметь в своем распоряжении полярные концепты. Порядки связей стали внутри системы молниеносно меняться. Подсистемы стали системами в системе, раскладываются на другие подсистемы. Рациональность начала разбиваться внутри себя на сегменты. Стали появляться сферы суверенной рациональности, например рациональность любви, которая подразумевает независимость от рациональных аргументов с точки зрения науки, экономики, политики, семьи. Из рациональности вышли процессы получения удовольствия, реализации собственных интересов.
– Теперь уже нерационально требовать рациональных обоснований и объяснений того, почему чем-то следует интересоваться, наслаждаться, кого-то любить.
– Все так, мой друг. Рациональное сужается сейчас до экономического и научного, до оптимизации цели и средств и правильности применения научных законов.
– Всё это не из-за того, что мышь отчаялась? И теперь, сидя в лабиринте, вкушая лишь запах сыра, воображает себе что угодно, от Будды до инопланетян, лишь бы не погибнуть от скуки и никчемности?
– Система самоусложняется. Мышь не может бороться с системой. Система так задумана. Вспомни про апогей. Как бы близко ни бежала мышь к сыру, система самоусложняется быстрее, отодвигая цель мыши все дальше и дальше.
– Бездействующая мышь, выходит, мудрее?
– Не совсем так.
– Ты заикнулся про человека и поинтересовался, почему я говорю про системы как про что-то живое…
– Да, и что же?
– И про самореференцию…
– Ага…
– Система и есть ты. Есть и другие системы. И все вместе мы другая система. Мы все живые. И каждая из нас самоусложняется.
Звонкое молчание.
– Я – «агентство недвижимости». Я подсистема. Я система. А можно выйти из системы?
– Система не может выйти из системы. Мы движемся рекурсивно.
– Смерть? Ой, регрессия?
– Граница, до которой ты можешь самоусложниться. И во время трансгрессии переместиться в намеченное тобой пространство. Только это мы сейчас и делаем. Потому что есть спрос, да и возможность тоже.
– Что делаем?
– Ну как же. Экскурсии водим, заказы принимаем.
– А как мы это смогли? Будучи системой или подсистемой оказываться и там и тут?
– Мы с тобой часть большей системы. И как, скажем, продвинутая часть можем себе это позволить. Другие пока нет. Ну это как кто-то может себе позволить каждый месяц на Мальдивы летать, а кто-то всю эту жизнь на море так и не побывал. И оттого, что он на море том не был, море никуда не делось.
– Правильно ли я понимаю, что нарушена связность?
– Да, мы говорили недавно про это.
– И мы как система, самоусложняясь, создаем свою собственную систему, чтобы продавать и, соответственно, самоусложнять этим другие системы, для того чтобы мы могли дальше самоусложняться, так как без других систем мы можем достигнуть только определенной границы. А когда в новом пространстве будет достаточное количество самоусложняющихся систем, которые мы туда и перенесем, мы сможем трансгрессировать дальше в новые пространства. А сейчас еще и заработать на этом можем, потому что мы уже самоусложнились как части какой-то системы, а они нет?
– Примерно так.
– Но ведь большинство даже и с места не сдвинется.
– Это наше дело. Как продадим, там и задвигается. Раз ты говоришь, что мы системы-то посовершенствованнее, значит, что-нибудь да придумаем.
– Так, значит, и нами управляют какие-то системы?
– Да. Но это их задачи. У нас свои.
– А если мы регрессируем раньше, чем сможем самоусложниться.
– Система не взаимодействует с внешней средой. Регрессировать можно только сознательно. Конечно, более устойчивые и сильные системы могут разрушить тебя. Для этого тебе и стоит самоусложняться, чтобы становиться устойчивой и сильной самоусложняющейся системой, а не прикидывать свои шансы на то, чтобы отделаться лишь бы испугом. Даже если здесь так отделаешься, то, регрессировав в новое пространство, опять все будет то же самое.
– Теперь я понимаю, почему здесь нет спроса на объективность, а в мире идеалистов всегда виновата материя.
– Давай сейчас на этом закончим. Тут много всего. Москва не сразу строилась. Что-то сегодня мы с тобой уже выяснили. Ложись спать, мой друг. Спокойной ночи.
– Доброй ночи.
Глава 16
Хаос всегда побеждает порядок, поскольку лучше организован?
– А я… я еще живой!
Звук, дребезжащий между гладью стекающей по скале воды и разряженным горным воздухом, врезается в капилляры, освежая взгляд и натягивая помыслы. Единственный слышимый звук – боевой клич. Громкий призыв жизни – умереть или спастись.
– Никто не может спасти меня сейчас, нет.
Страх перетекает во мне, наполняя самые далеко запрятанные чаши, живет и зиждется. Ощущения отравлены. Кажется, что внутри меня яд. И некому его извлечь из меня, даже при тысяче взглядов на меня. Мрак и боевой клич. Это все, что у меня есть.
– Звезды! Я все еще вижу их. И могу видеть их только во тьме. И я… я чувствую себя таким живым.
Безотносительно к стремлениям времени, имеющимся у меня, я несся от своего бесподобно упрямого преследователя, ощущая его всем собой, но не наблюдая даже его очертаний, отчего становилось весьма жутко. Хороший охотник выслеживает свою добычу, играя с ней. Когда уже меня настигнет это бесповоротное «все»? Напряжение от надвигающегося с каждым мигом неожиданного броска монстра сковывал меня по рукам и ногам, но я бился, держал путь далее, моя борьба не была основополагающей, это больше походило на судорожное отмахивание от роя ос.
Впереди виднелся город, я не мог увидеть ни одного дома, на котором бы не находились строительные леса, все походило на большую паутину. Город Себу на острове Себу. О, я знал его вдоль и поперек. Это один из немногих на Филиппинах город, где есть очень респектабельные любимые мной отели, включая представителей известных мировых цепочек. По всему городу были расставлены автоматы с водой, вода наливалась в пакетик, а не в стакан, и к этому было сложно привыкнуть.
И ведь именно здесь в 1521 году и высадился Магеллан, которому приписывают открытие Филиппин. Уже отсюда можно было рассмотреть базилику Миноре-дель-Санто-Ниньо, огромный Магелланов крест, говоря откровенно, зрелище так себе, форт Сан-Педро, часовню Ласт-Саппер, множество зданий колониальной архитектуры, какой-то университет, центр традиционных ремесел, монумент Лапу-Лапу, вот он, тот самый вождь, победивший Магеллана, памятник самому Магеллану и два висячих моста на острове Мактан.
На фоне всего этого великолепия раздался ошеломительный взрыв, вспыхнул огонь, послышались испуганные крики людей, одна из самых старинных испанских крепостей в стране, форт Сан-Педро, исчезла с глаз за доли секунды. Утром здесь располагались региональный департамент туризма и театр под открытым небом, сейчас все это превратилось в груду камней и арматуры. За крепостью так же стремительно, будто разорванная по шву, в бетон и песок рассыпалась церковь святого Августина, в которой хранилась та самая икона Младенца Иисуса, которую преподнес Магеллан королеве Себу при ее крещении. С еще большей силой обрушился экзотический даосский храм, который был построен представителями китайской общины на вершине холма в престижном районе Себу Беверли-Хиллз.
Таинственный монстр превращал прекрасное в мешанину мусора, камня и песка. Мне было необходимо преодолеть погибающий город и оказаться на другом конце. Сделать это было невероятно трудно: падающие здания перекрывали улицы, как бобровые плотины перекрывают воде ход.
Федор Михайлович, вот он, очередной город разрушений и унижений, где живут герои, да и сам город сейчас выступает своеобразным участником событий и главным действующим лицом. Мотив горящего в огне и погибающего от жара города воспроизводит атмосферу удушья, в которой могут жить и расти только разрушительные замыслы, – я был почти готов убить себя. Среда съедала меня с потрохами. Я пытался выбраться, но мучительная внутренняя борьба и лихорадочные блуждания мыслей выводили меня из себя.
– Надо было двигать к Кавасану.
В потоке грязи, криков, ужаса я обратил внимание на дорожный знак, который указывал на парно прилегающую к главной улицу. Глянув туда, я увидел единственную возможность спастись, воспользовавшись канализационной системой города. Город повторил судьбу Кадингирра. Все это напоминало сюжет голливудского фильма. Как будто банкир Дэвис узнал, что его жена мертва, он захотел купить шоколадный батончик в торговом автомате, но тот оказался сломан. Переживая горе, Дэвис начинает крушить дом, мебель, машину, строчить жалобы в обслуживающую торговые автоматы фирму. А в письмах он… рассказывает историю своей любви. Скоро ему отвечает Карен, менеджер компании, но сможет ли она спасти Дэвиса из эмоциональной пропасти?