Утром перед операцией в её глазах было столько страха, боли. Ещё там брезжила искра надежды, что когда-нибудь всё будет иначе. Кейт даже начала улыбаться, когда они шли вместе по лесной тропе прямо к дому старухи.
Приглушённый свет, стойкий химический запах, полнейшая антисанитария.
Она велела снять нижнее бельё и лечь на грязный стол. Затем достала свои зловещие инструменты, напоминающие орудия пыток: гинекологическое зеркало, маточную кюретку в виде заострённой металлической петли и вытянутые щипцы. Никакой анестезии «операция» не предусматривала, только рюмка отвратительного бренди для храбрости. Старуха продезинфицировала инструменты спиртом и огнём по старинке.
– Я прочту молитву? – спросила Эстер скорее для успокоения Кейт, нежели взаправду веря в облегчение её участи.
– Не стоит, – перебила её старуха. – Пусть молится 40 ночей подряд в церкви в круге из соли и обходит все детские могилы с подношениями.
Дальнейшее Эстер помнила смутно… Иногда подводит даже рука мастера с многолетним опытом, как и в этот злополучный раз. Ошмётки плода упали в таз вместе с потоками крови… Однако крови становилось всё больше и вот она уже стекала на пол, просачиваясь сквозь грязные доски. Старуха пыталась остановить кровотечение травами и компрессами, однако, что там народной медицине до разрывов внутренних органов. Эстер пыталась помочь, пока не поняла, что всё отныне бесполезно и глаза Кейт заволокла пелена безразличия и смерти. Вот так вот умирать в Сочельник.
Старуха накрыла её тело покрывалом, которое тут же окрасилось в красный. Сколько там в человеке литров? Шесть или семь? Она, казалось бы, вытекла вся до дна, как пустой сосуд, лишённый сока и жизни. Высушенная шкурка души.
У каждого врача в душе есть своё маленькое кладбище. У горе-повитухи это кладбище было самым настоящим. И ни крестов, ни надгробий, только ветер шумел в ветвях погребальные молитвы. Эстер бросилась бежать подальше от этого проклятого места, где мёрзлая земля приняла тело Кейт и её нерождённого ребёнка. Это существо так хотело жить, что выпило все соки из собственной матери, утащило её за собой в загробный мир.
Инстинкты твердили Эстер, что нужно спасать собственную жизнь. Если здесь будут копы, то она автоматически станет соучастником. Сквозь ночной туман она видела чёрный силуэт Жнеца, и на миг проглянувшая луна блеснула на лезвии его косы. Так же зловеще блестели инструменты повитухи в импровизированной операционной.
И только сейчас на рассвете, облокотившись о дерево, Эстер смогла перевести дыхание. Жалко ли ей Кейт? Оплакивает ли она её? Эстер не могла найти ответы на эти вопросы… всё, что она чувствовала – это страх и отвращение перед лицом смерти. Тянуло блевать от застывшего в ноздрях запаха крови, но слипшиеся голодные внутренности держали всё в себе. Кейт навсегда осталась в её памяти куском плоти с развороченными гениталиями.
Она посмотрела вверх, где почти уже встало солнце, кроны деревьев над головой закружились в диком танце. Последнее, что она слышала – это стук топора на опушке, отдающийся пульсацией в виски.
***
– Где мёртвая монашка? Да что ты гонишь?! – раздавались где-то вдалеке голоса.
– Да она живая, просто вся в крови. Мы должны взять её к себе.
– К нам нельзя девчонок. Ты помнишь?
Эстер приоткрыла глаза, теперь она лежала на чем-то твердом, и над ней проносилось бескрайнее голубое небо. Её куда-то везли на санях.
– Только не звоните копам, – прошептала она и снова отрубилась.
***
Она рывком пришла в себя, слабо соображая, где находится. Рядом с ней на продавленном диване сидел какой-то белобрысый взъерошенный тип. Он расплывался в странной улыбке.
Эстер не поняла, как схватила нож для масла с кофейного столика и занесла перед его лицом.
– Где я, чёрт побери?! – закричала она. – Думаешь меня изнасиловать? Я быстрее тебе яйца отрежу!
Резким движением он перехватил её руку и аккуратно завладел ножом.
На шум прибежали остальные трое. Приглядевшись, Эстер поняла, что они выглядят как панки или металхэды, стрёмные подростки, от которых монахини просили держаться подальше. Длинноволосые в грязной и рваной одежде, с множеством браслетов и цепей, как и те компании, что собираются порой на кладбищах и пьют дешёвое пиво.
Однако она поняла, что они представляют собой куда меньше вреда, чем городские банды.
– Почему все вечно пытаются меня убить? – спросил Джон, размахивая отобранным ножом.
– Но ты же труп, это логично! – ответил Рух.
Джон потёр рукой лоб:
– У меня адский бодун, а вы тащите сюда всяких оголтелых баб.
Эстер застыла, наблюдая за диалогом.
– Ой, бабища тоже ржавая! – выдал появившийся в дверях ещё один персонаж бомжеватого вида.
Тот, который выглядел самым младшим, сделал шаг вперёд и остановился перед ней.
– Теперь тебе придётся остаться с нами… ты знаешь о Доме Пропащих, ты теперь одна из нас.
Эстер поморщилась, разглядывая свои покрытые коркой руки и застывшую под ногтями запекшуюся кровь.
– А если я захочу уйти? – спросила она неожиданно.
– Тебя никто не держит, но захочешь ли ты туда. Насколько я знаю, у тебя проблемы с законом, – он особенно выделил слово «проблемы», так что Эстер показалось, что он знает о её делах всё.
Ей было не по себе от пронзительного взгляда этого парня, который представился Йоном. Кажется, он даже младше самой Эстер, но в его глазах есть какая-то холодная сталь. Он знал что-то, что ей было неведомо. Она не могла его ослушаться, она не могла ему перечить. Эстер лишь тяжело вздохнула, понимая, что должна остаться с этими людьми в этом проклятом доме. Мысли о смерти Кейт отошли на второй план, кто-то стирал, как старую плёнку, её прошлые переживания.
Эстер гордо подняла голову и сказала:
– Я хочу помыться, переодеться в чистое и спать! – все кивнули и разбрелись по углам.
Дом, несмотря на исключительно мужское население, показался ей чистым и уютным. Даже никаких волос в сливе и плесени в ванной.
Эстер стояла у зеркала в чужих мужских джинсах и свитере. Какой же это кошмар! Спасибо, хотя бы, что чистое. Надо срочно раздобыть денег и купить себе всю эту одежду из модных журналов, о которой она могла только мечтать в приюте. Боже! И о чём только её мысли, после всего пережитого? Это словно защитная реакция психики на весь произошедший кошмар; пережив смерти подруги, попав в логово каких-то наркоманов, она стояла перед зеркалом и мечтала о новых шмотках…, а ещё о том, что надо бы сделать завивку и купить косметику.
У дверей ванной она встретила рыжеволосого парня, тот опешил, столкнувшись с ней взглядом.
– Ты что, подглядывал за мной? – выпалила Эстер.
– Вовсе нет! – замялся он, – Я просто хотел поздравить хоть кого-то с Рождеством.
– А, ну и тебя туда же! – хмыкнула она. – У вас есть свободная комната, желательно, чтобы она закрывалась на ключ?
Он кивнул:
– Меня, кстати, Марк зовут, но все зовут меня теперь Раст или Ржавый.
– Очень мило, – с сарказмом ответила она.
Комната оказалась весьма пёстрой, оформленной в старушечьем стиле, напоминающая кабинет гадалки-шарлатанки: красные портьеры, большое зеркало, комод и кровать с балдахином. Здесь приятно пахло маслами и благовониями. Очевидно, кто-то постарался создать подходящую, на его взгляд, атмосферу.
– Мы сюда почти не заходили, – сказал Марк Раст. – Тут всё какое-то слишком бабское, что ли.
Эстер вздохнула – после приюта всё сойдёт.
***
Из магнитолы раздавались скрипучие звуки. Кажется, Джон называл такое смерть-роком или что-то в духе того. Говорят, от такого музла торчат только вампиры и подражающие им школьники. Марк объезжал окрестности на старом Кадиллаке в компании Джона. Несмотря на надвигающийся вечер, он прятал глаза за чёрными очками-авиаторами.
– Мне что-то кажется, что ты начал оживать, а то всё время, что я тебя вижу, ты молчишь или бродишь один по лесу, – произнёс Марк.
– Оживаю? Ну-ну, – Джон на секунду снял очки.
– Ты раньше вообще ни с кем не разговаривал, только и держался в стороне.
– Это потому что я бухать больше стал, – он достал из кармана флягу с виски.
Марк решил сменить тему.
– Как тебе тёлка? Ничего такая.
– Поверь мне, от баб одни проблемы, – вздохнул Джон. – От малолетних, тем более.
– Притормози у магазина. Я хочу ей чего-нибудь прихватить.
Джон остановился, прошипев что-то в духе: «тупые малолетки».
Глава 4
Смерть
В христианском аду жарко, ведь на заре времён, там, посреди палестинской пустыни, люди не могли представить для себя кошмара страшнее, чем вечный жар. В скандинавском аду холодно. Что может быть страшнее обжигающего мороза для викинга? А в греческом аду просто скучно. Все представляют ад по-разному, и лишь буддисты убеждены, что ада нет, кроме того, что рядом.
Кто-то спросит меня, куда все попадают? Я и сам с трудом найду на это ответ. Наверное, сюда, на этот треклятый остров.
***
Эстер
– Эй, не выкидывай бутер! – сказал Джон мне, когда я склонилась над мусорным ведром с куском надкушенного сэндвича с индейкой.
– Он же протух по ходу, – сказала я.
Он забрал у меня недоеденный сэндвич, слегка коснувшись моей руки.
– На самом деле, я никому не говорил, но люблю слегка испорченную еду, – он подмигнул мне из-под налаченной чёлки. – Это как воспоминания о голодных годах в Л. А. Словно я всю жизнь теперь пытаюсь вернуть вкус протухшего буррито с Сансет-стрип.
Он проследовал по кухне, слегка покачиваясь, и присел на край стола. Я заметила перемены в его внешности и поведении за эти сумбурные сутки, проведённые мной здесь, в логове Пропащих. Он выглядит более вызывающе, чем в нашу первую встречу, когда я хотела кастрировать его тупым ножом. Стал налачивать волосы и подводить глаза, как те гламурные рокеры из Лос-Анджелеса. Он даже начал казаться мне немного ничего. Я поняла это, когда наши глаза встретились на короткий миг. Да нет, он всё ещё уёбок. Тем временем, Джон продолжил свою тираду, истекая кетчупом и майонезом:
– Мы всегда хотим вернуть вкус первого раза: первой сигареты, первого поцелуя, первой дозы… Только это всё неуловимо, как погоня за лепреконом.
Он поднял на меня свои потухшие глаза в ореоле густой чёрной подводки. Я вдруг задумалась, а сколько ему лет? Наверное, где-то почти тридцать. Совсем старик.
– Ты ведь понимаешь, о чём я? – спросил он.
– Не очень, – ответила я.
– Я не знаю, хули я разоткровенничался, – его плечи вздрогнули, словно от резкой боли. – Я почти год молчал. Не просто быть собой среди долбоёбов… А они именно что – долбоёбы. Никто не знает, от какого глобального пиздеца я бегу.
Джон как-то трагически закатил глаза и полез в холодильник.
– Мне надо выпить. Ты хочешь пива? Прости, у нас нет пива для тёлок. Я не знаю, какое пиво пьют тёлки. Я ваще, кажись, уже ничего не знаю.
– Ну ладно, давай.
Мы сидели на диване в гостиной и вели совершенно бессмысленные разговоры. Чем больше мы пили, тем больше он начинал мне нравиться. Но я не знала, что делать с собой. Я насмотрелась на чужом опыте, до чего доводит сближение с мужчинами, а проще говоря, ебля. Но ведь то, чего боишься, начинает тебя в конечном счёте притягивать. Я уткнулась щекой в его плечо, больше в шутку, конечно. Мне было приятно ощущать этот запах животного вперемешку с дешёвым спиртовым лаком для волос. Кажется, теперь Джон для меня будет пахнуть именно так.
В гостиную вошёл Раст. Увидев нас, он хотел было что-то сказать, но запнулся на полуслове. Лишь накинул капюшон куртки и хлопнул входной дверью. Наша сцена, должно быть, смутила и обескуражила его.
Не знаю, сколько пива я выпила, но воспоминания недавней ночи снова возникли в памяти, и приятный запах хаэрспрея снова сменился в моём сознании запахом крови. Я глубоко вздохнула и спросила, есть ли виски.
– Тебе не рановато ещё пить виски? – спросил Джон.
– Сейчас уже пять вечера, – ответила я.
Он достал бутылку дешёвого бурбона. Посетовал на то, что кола закончилась, но мне уже было всё равно. Я пила виски прямо из бутылки, чувствуя жар его адского пламени, что поглотит меня рано или поздно. Если есть где-то ад, то он полон виски, так же неистово жжёт и сушит. А если где-то есть рай, то он тоже, должно быть, состоит из виски. И если ты захочешь посмотреть в глаза чудовищ, то достаточно просто заглянуть в зеркало рано утром, пока ты ещё не надел человеческую маску.
– Если снять с себя всё наносное и приобретённое в обществе за годы воспитания, то кем мы станем? – спросила я сама у себя…
– В детстве я однажды съел мамашину конфетку с ЛСД. С тех пор я, кажется, всё понял, – ответил Джон невпопад. – С тех пор всю жизнь пытаюсь очистить мозг, чтобы стать настоящим. А где ты настоящий, кроме как на смертном одре, когда бояться уже нечего и не перед кем позёрствовать, и врать бессмысленно? Учёные синтезировали гормон, который вырабатывает во время смерти. Говорят, это мощнейший психоделик, но мне так и не довелось его попробовать. Оставалось довольствоваться своими естественными смертями, которых на моём веку хватало.
Меня до жути клонило в сон, и он это видел:
– Пойдём, я отведу тебя наверх.
– Нет.
Мы стояли на лестнице, и всё плыло перед глазами. В душе поднималась волна эйфории. Я вдруг до безумия захотела его поцеловать, но вместо этого лишь ударилась лбом о его подбородок. Он прошипел, придерживая меня за плечи. Джон буквально волоком оттащил меня в комнату и оставил на пороге.
– Спокойной ночи, Иштар! – сказал он. – У меня тут ещё дела, надо в город сгонять, а ты спи.
– Спокойной ночи, Труп, – ответила я.
***
Марк
Появление рыжей монашки однозначно всколыхнуло наше сообщество. Мы практически не думали о тёлках, не делились своими успехами или провалами, как это обычно бывает в мужских компаниях. Кажется, я разучился нравиться и притягивать к себе девчонок, как это бывало раньше.
Дома всё было иначе. Вот я с парнями из класса тусуюсь на трибунах возле школы. Орёт магнитофон. Мы курим косяк марихуаны по кругу. Мимо нас проходят они – холёные киски из приличных семей, их влечёт к нам, бродячим собакам. Всегда просто, когда не надо ничего говорить и делать. Ты звезда в своём захолустье, антигерой, в противовес мальчикам из футбольной команды.
Вместе с приятными воспоминаниями из мирской жизни, потянулся и мой главный провал – Аманда, та ещё манда, надо сказать. Мы вместе на выпускном, не король и королева школы, конечно, скорее серые кардиналы. Все смотрят на нас. Цветы в её волосах переливаются в свете софитов. Она не знала, что я хожу курить марихуану в женский туалет и решила, что это прекрасное место, чтобы уединиться со школьным уборщиком-ниггером. Я видел их ноги, торчащие из-под двери, где она становилась на зассанный пол коленями, обтянутыми в белые чулки, чтобы ублажить его ртом. Меня стошнило в раковину от выпитого виски и отвращения к той, кого я целовал пятнадцать минут назад. Потом стоял посреди зала под песню «Ufo» – «Beladonna», когда Минди подошла, чтобы поцеловать меня. Цветы в её волосах завяли. Красная помада размазалась по щекам. Я отвесил ей пощёчину, но никто так и не понял, в чём было дело. С тех пор я ненавижу эту песню.
А сейчас я выгреб заначку отправился пешком в город. Захотелось вдруг вдохнуть немного жизни, от которой я убежал. Чуваки иногда говорили про клуб со странным названием «Лимб», в котором порой проходят рок-концерты. Я отправился туда с желанием послушать местные группы и тщетной надеждой кого-то подцепить.
***
Зимой городская часть острова казалась куда менее мрачной, чем в остальное время года. Ещё не успели отгореть рождественские гирлянды, грязный снег пестрел разноцветными конфетти. С моря веяло морозной свежестью вместо привычной вони. Центральные кварталы походили на внезапно застигнутый снежной бурей Новый Орлеан или Сан-Франциско, всё из-за этих почти кукольных домиков девятнадцатого века с не в меру изысканными балконами и портиками. Даже вблизи заброшенного рыбзавода город казался не таким мрачным и апокалиптическим как обычно. Миновав промзону, Марк нырнул в арку, увитую заледеневшем плющом. Холод, как естественное украшение мрачных улочек безумного города.