– С днем рождения, – сказал я, сунув руку в сумку и вынимая подарок, который я тем утром тщательно завернул в яркую бумагу. Оскар несколько удивленно откинулся, когда я положил сверток на столик между нами. Сорвал упаковку и поднял крышку у коробочки внутри. Моим подарком была авторучка – одна из тех, какие годы тому назад дарил мне на дни рождения дедушка. Самая изысканная из них – ею я дорожил больше всех. Мне хотелось, чтобы она была у Оскара.
– А, – произнес он, чуть нахмурившись, и выражение его лица сбило меня с толку: я надеялся, он обрадуется сильнее. – Как это мило с твоей стороны.
– Тебе нравится?
– Да, – ответил он. – Очень.
– Что не так? – спросил я.
– Ничего, а почему ты спрашиваешь?
– Не знаю. Но что-то не так. Я по твоему лицу вижу.
Не успел он ответить, как на сиденье с ним рядом скользнула девушка, и взгляд ее заметался между мной и Оскаром.
– Алисса, – произнес Оскар, повернувшись к ней. – Это Эрих, о котором я тебе рассказывал.
– Наконец-то, – вымолвила она, протягивая мне руку. Я сразу же узнал ее по наброскам и картинам Оскара. Казалось, она чем-то встревожена – оглядывала бар и пыталась съежиться на сиденье так, чтобы стать незаметнее, словно бы от этого удалось избежать ненужного внимания. – Я считала, Оскар вас придумал. Он то и дело упоминает вас, но все никак не знакомил.
– Это потому, что я ему не доверяю, – сказал Оскар.
– Что? – спросил я, смятенно повернувшись к нему. – Это почему?
– Считал, ты у меня ее можешь украсть, – продолжал он со смехом. – Я шучу, Эрих. Не приходи в такой ужас!
– Никто бы не смог меня у тебя отобрать, – тихонько произнесла она, и они улыбнулись друг дружке на миг, а затем подались вперед и позволили своим губам встретиться. Когда же вновь отстранились – продолжали ухмыляться как болваны, ошалев от своей любви.
– А это что? – спросила она, глядя на авторучку моего дедушки. – Какая красивая.
– Она Эриха, – сказал Оскар. – Вернее, уже моя. Он подарил мне ее на день рождения.
Она взяла ее в руки и рассмотрела со всех сторон. Свет из окна поблескивал на золотой вставке.
– Эрих, – сказала она, и глаза ее расширились, когда она посмотрела на меня, – какой толковый подарок. Она такая красивая.
– По-моему, Оскару не нравится, – сказал я.
– Это он просто стесняется, – ответила она, пожимая плечами. – Покажи ему, – добавила она, повернувшись к моему другу.
– Нет, не имеет значения, – возразил он.
– Покажи, – упорствовала она. – Я не против.
Он вздохнул и полез в сумку, вытащил другую авторучку – гораздо дешевле моей, такую можно было купить в любом канцелярском магазине, хотя на ней были выгравированы инициалы “ОГ”.
– Это был подарок Алиссы мне, – сказал он. – Совпадение, вот и все.
– Я проиграла, – рассмеявшись, произнесла она. – Ваша гораздо лучше, Эрих.
– Так и есть, – согласился я. – А вы сколько уже вообще друг с дружкой знакомы?
– Года полтора, – ответила она, не обратив внимания на мою грубость. – Поначалу были просто друзьями, а потом все наконец изменилось. Он долго очень робел и не осмеливался меня поцеловать.
– Но не робел писать вас? – спросил я.
Она рассмеялась, но, к моей досаде, ее это вроде бы не очень-то смутило.
– Ни в коем случае не подумайте, будто я из тех девушек, которые готовы раздеться перед первым встречным, Эрих, – сказала она. – Я его муза. Оскар станет однажды великим художником, я в этом просто уверена. А мой портрет будет висеть в Лувре на лучшем месте, как “Мона Лиза”.
– Вы сравниваете себя с ней или Оскара – с Леонардо да Винчи? – спросил я, стараясь не подпускать в голос сарказма.
– Ни то ни другое, – ответила она. – Я лишь имела в виду…
– Имей ты такую красивую подругу, как Алисса, – сказал Оскар, – разве тебе бы не хотелось ее рисовать?
– Откуда мне знать, – ответил я. – У меня никогда не было подруги.
– Такого не может быть!
– Но так и есть.
– Тогда, быть может, надо вас познакомить кое с кем из моих, – произнесла Алисса.
– К чему? – спросил я. – Мы с Оскаром скоро уйдем на войну. Нам повезет, если доживем до встречи 1940 года. Я не хочу тратить то немногое время, что мне осталось, на то, чтобы произвести впечатление на какую-нибудь девку.
На столик опустилось молчание. Улыбка Алиссы совсем погасла, а Оскар воззрился на меня так, будто ушам своим не верил, что я произнес подобное.
– Я просто реалист, – продолжал я, не в силах смотреть никому из них в глаза. – По всему Берлину и так открывают все больше и больше призывных пунктов. Через год нам исполнится восемнадцать, и на что нам тогда надеяться?
– Пусть открывают где им вздумается, – сказал он. – Я ни в один из них не пойду.
– Оскар! – произнесла Алисса.
– Но это так.
– Оскар, – повторила она уже тише, и в голосе ее прозвучало предупреждение.
– Вы это о чем? – спросил я.
Они переглянулись, и Алисса наконец пожала плечами.
– Вы должны держать это при себе, Эрих, – сказала она.
– Что держать при себе? Что происходит?
– Мы намерены скоро отсюда выбраться, – сказал он. – Планируем жить где-нибудь в другом месте.
– Но где? В другой части Германии?
– Нет, конечно. Вообще не в Европе.
Алисса глянула на свои часики и покачала головой.
– Мне пора, – сказала она. – Надо брата из школы забирать. Увидимся позже, правда, Оскар? Ты придешь на ужин?
– Конечно, – ответил он. – Буду в шесть.
– Эрих, приятно было с вами познакомиться, – прибавила она, вставая и надевая летнее пальто. – Но прошу вас, поговорите о чем-нибудь другом, ладно? О чем-нибудь веселом. Сегодня у Оскара день рождения все-таки.
Я кивнул и проводил ее взглядом.
Какой-то звук снаружи заставил нас выглянуть в окно. Алиссу остановил высокий рыжий эсэсовский часовой и подманивал ее к себе.
– Что там такое? – нахмурившись, спросил Оскар.
Часовой что-то сказал ей, и она сунула руку в карман за документами, вручила их ему, и он у нее их взял, долго ее разглядывая, прежде чем перевести взгляд на сами бумаги.
– Я туда выйду, – сказал Оскар, вставая, но я тут же схватил его за руку.
– Нет, – произнес я. – Погоди. Пусть идет своим чередом.
Он помедлил, и мы с ним смотрели, как часовой перелистнул документы, затем снял перчатки, медленно протянул руку и провел пальцем по лицу Алиссы. Я увидел, как он улыбнулся, и распознал в его глазах желание.
– Вот мудак, – прошипел Оскар, и мне уже пришлось его удерживать изо всех сил.
– Если ты сейчас туда выйдешь, накличешь бед на вас обоих, – сказал ему я, приблизив губы к его правому уху. – Еще минута – и он, вероятно, ее отпустит.
Он немного расслабился, и, как я и предсказывал, часовой наконец вернул ей документы, и она продолжила свой путь, лишь раз встревоженно глянув в нашу сторону.
– Ну? – спросил я, когда она ушла и мы снова сели. Я видел, в какой ярости мой друг; никогда прежде не замечал я такого сильного чувства у него на лице. – Так в чем дело? Ну не можешь же ты и впрямь уехать из Германии.
– Придется, – ответил он.
– Но почему?
– Из-за Алиссы.
– А что с ней не так?
Он нервно огляделся и, хотя столики вокруг нас пустовали, понизил голос еще больше.
– Я тебе это говорю лишь потому, что ты мой друг, – произнес он. – Дай слово, что никому больше не скажешь.
– Даю, – ответил я.
– Алисса – не такая, как ты и я, – сказал он. – Ты же Нюрнбергские законы читал, правда?
– Конечно.
– Она мишлинг первой степени. У нее двое прародителей – евреи, – добавил он, чтобы стало яснее. – И двое – немцы.
– Так ну и что? Сам фюрер же сказал, что мишлингов первой степени арестовывать не будут.
– Нет, Эрих, он сказал, что их не будут арестовывать “пока”, но их судьбу он решит после того, как мы выиграем войну. А это может случиться всего через несколько месяцев после ее начала. И кто знает, сдержит ли он вообще слово? Всего мгновение спустя он может передумать, и Алиссу тогда у меня отберут. Как и всю ее семью. Евреев уже депортируют и отправляют в трудовые лагеря. Я слышал, некоторых даже расстреливают.
– И из-за этого ты намерен бросить и свой долг, и отечество?
– А у тебя никогда не бывает чувства, – спросил он, наклоняясь ко мне еще ближе – так, что лица наши едва не соприкоснулись, – что это отечество нас бросило?
– Нет, – сказал я ему, слегка отстраняясь, ощущая в себе одновременно злобу, пустоту и ненависть. – Нет, такого я не чувствую вообще.
– Вы ощутили ненависть? – спросил Морис.
От истории, которую я ему рассказывал, его отделяли пятьдесят лет, и сидел он в гостиничном номере в Нью-Йорке. Волосы его почти высохли и выглядели прилизанными. На тарелке ничего не осталось, нож и вилка лежали рядом; Морис в упор смотрел на меня, а я глядел на силуэты небоскребов за окном.
– Но ненависть к кому? – продолжил он.
– К Алиссе, конечно, – ответил я, вновь поворачиваясь к нему. – Я ненавидел эту девушку всеми фибрами своей души. По-моему, ни к кому больше никогда не питал я такой ненависти, ни до, ни после. Она собиралась отнять у меня Оскара.
– Но он же ее любил. И ощущал ту опасность, что ей грозила.
Я покачал головой.
– Мне было все равно, – сказал я. – Я видел только свою утрату и то, что предстоит от нее страдать.
Несколько мгновений мы ничего не говорили, а потом Морис встал, вытащил из гардероба какую-то одежду и сказал, что идет в ванную переодеваться. Я тоже встал и сказал ему, что мы с ним увидимся позже – быть может, на ужине. Уходя, я слышал, как в раковину льется вода из кранов, и заметил на полу его ранец – тот лежал там же, куда он его бросил раньше. Я поднял его и положил на кровать, и при этом из него выскользнула книга; я взглянул на ее название.
То был последний роман Дэша Харди, и я раздраженно закатил глаза. Зачем он читает этот мусор? – спросил я себя. По прихоти я открыл титульный лист и отчего-то вовсе не удивился надписи, которую там обнаружил. “Морису, – гласила она, – с моей нежнейшей любовью”.
Дату он тоже поставил. Должно быть, подписал книгу тем же утром – когда Морис уходил из его квартиры.
7. Амстердам
В моем рекламном расписании оставался лишь один город, но я раздумывал, приглашать ли мне с собой в эту поездку Мориса. Его всевозрастающая заносчивость начала меня утомлять, но еще больше ранило то, что он установил некую связь с Дэшем. И все же, несмотря на всю мою обиду, я по-прежнему не мог выкинуть его из головы, мне отчаянно хотелось снова его увидеть, даже сильнее обычного, потому что эта поездка стала бы завершением наших совместных дней. Поэтому я забронировал ему билет, и, хоть Морис не позвонил в ответ и не написал, назначенным вечером он в прекрасном настроении появился в гостинице “Амстел”.
Мой издатель снял мне апартаменты с видом на каналы, но гостиница вновь меня подвела, и более скромный номер Мориса оказался по другую сторону коридора, с видом на Профессора Тульпплейна. Мне уже не так настоятельно хотелось, чтобы он непременно проживал рядом, но когда он увидел, как расположился я, вид из окна его, похоже, так заворожил, что я предложил ему поменяться номерами, и он тут же принял мое предложение и перенес свои пожитки в апартаменты, а я свои вещи отнес в то, что называлось “классическим номером”.
После череды интервью и чтений в книжном магазине в центре города наш последний амстердамский вечер оказался свободен. Мы отыскали уютный бар с видом на Синий мост и устроились в глубине зала, среди подушек и горящих свечей.
– Наш последний вечер вдвоем, – произнес он, когда мы чокнулись бокалами. – Эти несколько месяцев были великолепным переживанием, Эрих. Я очень вам благодарен.
– Ну, вы замечательно мне помогли, – сказал я. – Вы не просто очень толковы, но еще и спутник хороший. Не знаю, как бы выдержал все эти поездки без вас. Воображаю, что преуспевающие романисты, должно быть, с ними ужасно мучаются.
– Но вы и сами – преуспевающий романист, – сказал он, смеясь. – По крайней мере, с тех пор как выиграли Премию.
– Я имею в виду богатых и знаменитых, – исправился я. – Тех, у кого есть читатели, а не тех, кто получает награды.
– А они должны исключать друг друга?
– В идеальном мире – нет. А в настоящем, как правило, да.
– У меня все будет не так, – произнес он, уверенно кивая.
– Правда? Это каким же образом?
– У меня будут и читатели, и награды.
– Вам немного надо, а? – спросил я с легкой улыбкой.
– Мой агент считает, что я могу совмещать коммерцию с искусством.
Я вскинул взгляд, ошарашенный этим последним откровением.
– Ваш агент? – переспросил я. – С каких это пор у вас есть агент?
– Я вам разве не говорил? Пока недолго. Я с нею познакомился, когда мы были в Нью-Йорке, и она попросила прочесть мой роман.
– Как вы ее вообще нашли?
– Помните, когда мы были в Мадриде и вам устроили обед в Прадо?
– Да, – ответил я.
– Испанский романист, который рядом со мной сидел. Он меня с нею свел. То есть она и его агент.
Я сделал долгий глоток из бокала, стараясь, чтобы меня не обороли собственные мысли.
– А ваш роман? – спросил я. – Вы ж не могли его уже дописать?
– Нет, но почти. Я показал ей несколько пробных глав. Она ждет, чтобы прочесть все целиком, но то, что она уже увидела, ей понравилось так, что она подписала меня своим клиентом.
– Понимаю, – сказал я, стараясь не выказывать раздражения. – Вы же сознаете, что у меня тоже имеется агент, правда?
– Да, но вы никогда не предлагали нас познакомить.
– Потому что вы еще ничего не дописали!
– Ну, я полагаю, что мой мадридский друг счел, что во мне есть нечто исключительное, на основании того, что я уже написал.
– До чего прозорливо с его стороны, – произнес я. – И когда же будет готов сей шедевр?
– За следующие пару недель допишу, надеюсь. И сарказм здесь неуместен, Эрих, такое не подобает человеку ваших лет. Она планирует весной разослать рукопись редакторам.
– Ну, я с нетерпением жду возможности прочесть, – сказал я. – Вы мне эти главы привезли?
– Ой нет, – ответил он, качая головой. – Нет, извините, я не хочу, чтобы это кто-то читал, пока не издадут.
– Вы не имеете разве в виду – если издадут?
– Нет, я и хотел сказать – пока. Я предпочитаю смотреть на все с позитивной стороны.
– Мне просто не хотелось бы, чтоб вы расстраивались, если…
– Почему вы меня в этом не поддерживаете? – спросил он, отставляя бокал и вопросительно глядя на меня.
– Я поддерживаю, – ответил я и слегка зарделся. – Мне просто известно, до чего недоброй может оказаться эта среда, только и всего, и мне бы очень не хотелось видеть, как вы разочаруетесь. Некоторым начинающим писателям приходится сочинить два или три романа, прежде чем они произведут на свет такой, что удостоится издателя.
– Вы говорите так, будто завидуете.
– Да с чего бы мне вам завидовать?
– Причины я найти не могу, а оттого ваше отношение мне и кажется таким странным. Не могу выбрать – вы не считаете, что я дотягиваю, чтобы преуспеть, или же просто желаете мне провала. Я, знаете ли, не могу быть вечно вашим протеже. Да и наставник мне будет нужен не всегда.
– Не по-доброму это, – сказал я. – Вы ж наверняка уже должны понимать, что я на вашей стороне.
– Я всегда так и считал.
– Так и есть, Морис, так и есть, – гнул свое я, а затем потянулся к нему и положил свою руку поверх его, но он отодвинулся от меня, как будто мое прикосновение могло его обжечь. – Быть может, я неверно выразился, вот и все, – тихо произнес я. – Уверен, что вы правы и своим романом добьетесь огромного успеха.
– Спасибо, – сказал он без особого воодушевления.
– Полагаю, это будет значить, что на следующий год вы не сможете?
– На следующий год? – переспросил он. – Чего не смогу?
– Помогать мне с изданием “Трепета” в бумажной обложке. Воображаю, что меня опять станут приглашать в другие страны, другие города и на литературные фестивали. Вы всегда бы могли присоединиться ко мне вновь, если б захотели. Мы б могли посмотреть…
– Не думаю, Эрих, – сказал он. – Вероятно, теперь мне пришла пора сосредоточиться на моей собственной карьере, а не на вашей.
– Разумеется, – сказал я, ощущая себя униженным, и, когда поднимал бокал, заметил, что рука у меня немного дрожит.
– Как бы там ни было, раз это и есть наш последний вечер вместе, – произнес он, вновь улыбнувшись с таким видом, будто желал восстановить наше самообладание, – мне бы хотелось узнать, чем все обернулось между Оскаром и Алиссой. Они успели сбежать из Германии?