– Когда придёт, кладём в отдельную палату.
Сбил с толку её костюм. Ткань, точно, импортная. Купил Денис на премию костюмчик. А на зарплату конструктора второй категории в сто пятьдесят рублей фиг что купишь, только премия и выручает за хорошую работу. Сшить сшил, а надеть некуда: на работе в джинсах и рубашке сподручнее у кульмана шоркаться с утра до вечера, в кино некогда, свадеб за отчётный период у приятелей, куда можно было выпендриться, как-то не состоялось, вот и надел зачем-то на прием к Лебёдушкиной костюмчик в первый раз, что бы не так бояться самому великой и могучей. Обновил, называется. Надо соглашаться, чего раздумывать? Ладно, бежим до Игоря Николаевича, посоветуемся напоследок.
4. Любовь к трём апельсинам
В тот день со знатным вдовцом случился легкий казус. Очередная больная вошла в кабинет, села, назвала фамилию, а карточки на столе опять не оказалось. Не принесли из регистратуры, черти полосатые! Видит Игорь Николаевич такое дело, вскочил и бегом, вперёд медсестры Кати, в регистратуру. Его увидел Денис, стоявший в очереди в раздумьях и следом кинулся: он же просто спросить последний раз, спросить можно и в коридоре. Но Игорь Николаевич лихо заскочил в дверь регистратуры, а Денис постеснялся следом врываться, остановился перед входом и стал поджидать доктора снаружи.
А Зоя Фоминишна специально припрятала карточку, дабы вызвать глазника. Зоя Фоминишна была заинтересована в Игоре Николаевиче не для себя лично, ей шёл уже пятьдесят четвертый год, скоро на пенсию уходить, а для своей главной помощницы Ольги Васильевны. Ольга Васильевна всеми признанная писаная красавица поликлиники, в её окошко при прочих равных условиях народу всегда станет в два раза больше, чем в любое другое, но, увы, не замужем в тридцать пять лет, ибо слишком хороша и умна, а приличные мужчины робеют таких. Неприличных же Ольга Васильевна отшивала почище любой продавщицы, только интеллигентно, без ругани, с соблюдением правил вежливости, принятых в медицинских учреждениях. Потому пребывала в многолетнем томительном одиночестве. От регистратуры она – первая кандидатка в жены Игоря Николаевича (хотя не единственная), ибо уже года два, как к нему неровно дышит, а, если быть честной до конца, влюблена до беспамятства, что периодически проявлялось в том, что при встречах с джентльменом немела мороженой рыбой, рта не в состоянии была отворить, но смотреть – смотрела, и чем сильнее любила, тем крепче сжимались зубы и язычок просто мертвел, будто вкололи в него лошадиную дозу анестезина. А тут вдруг вакансия открылась.
Конечно, несчастье. Ужасное человеческое горе, но ведь она его давно любит… и уже четыре месяца прошло. Короче, сгорая от чувства, и начиная потихоньку безумствовать в своем угарном состоянии, купила красивая регистраторша два билета в театр на хороший спектакль с подходящим названием «Любовь к трем апельсинам». А Зоя Фоминишна под этот случай зажилила карточку для глазного кабинета, и, когда прибежал Игорь Николаевич, устроила так, что нашла её Ольга Васильевна: «Да вот она, уже приготовленная, просто некому было нести, извините нас, пожалуйста!»
Карточка лежала у входной двери на столе. Здесь же Ольга Васильевна вручила её Игорю Николаевичу лично, а всех прочих регистраторов мигом, как мух сквозняком, сдуло на противоположную сторону длинной чулком комнаты со шкафами, чтобы коллеге не так стыдно было делать предложение мужчине. Меж шкафов поразбежались, спрятались, растворились, все в деле, карточки ищут, между собой переговариваются громогласно, всем недосуг, никто ничего не слышит и не видит, что там, у дверей творится. Выгорит? Не выгорит?
Отступать некуда, коллектив изо всех сил содействует, вот регистраторша справилась с омертвевшим опять было языком, откашлялась и молвила:
– Игорь Николаевич, у меня тут организовался лишний билет в театр на завтра, подруга не может пойти, не составите компанию?
«Попался! – остолбенел от такой наглости глазник. – Влип! Приехали. Если я пойду с ней в театр, всё жизненное наслаждение исчезнет завтра же, да нет – сегодня, растрезвонят по всем этажам: знаете новость? Игорь Николаевич наш преподобный с Ольгой Васильевной в театр намылились, спектакль про любовь смотреть. Ага, полугода не прошло… ага… все они мужчины из одного теста сделаны! А как хорошо прежде смотрела, как смотрела! Залюбуешься! Да, красивая женщина, теплая, душевная, приятная в общении, отказывать ужасно неудобно. И вот ведь что странно – пойдёшь с ней завтра в театр, ну что здесь такого особенного? Да ничего, ерунда, тривиальный культпоход, но в результате придётся через некоторое время на ней жениться, и она про то знает, и я, и все прочие остальные, что мигом исчезнут, разбегутся, отвернутся, будто и не было никого и ничего подобного в природе. Чёрт возьми, однако же недолго музыка играла!»
Он озабоченно наморщил лоб, но вдруг радостно схватил её руку, потряс. У регистраторши сердечко так ввысь и взлетело.
– Ольга Васильевна, голубушка, ради всего святого, извините, но завтра у меня на весь день ФПК в областной больнице и мединституте по расписанию. А это неизвестно, когда закончится. Может статься, целый день будут лекции читать, плюс на операции заставят присутствовать, когда нас там отпустят – неизвестно, так что, увы, нет, с театром не получится. Кого-нибудь другого сагитируйте, хорошо? Мне, сами понимаете, увы, никак. Простите, голубушка моя.
Стоит ли говорить, в каком расстроенном состоянии оказалась несчастная Ольга Васильевна, когда за Игорем Николаевичем захлопнулась дверь, а она осталась стоять дура дурой, хлопая длинными красивыми ресницами и сжимая в ладони два театральных билета с безумной силой. Разорвала, швырнула в урну. А если б поведал ей кто в столь ужасающее мгновение, что завтра пойдёт она в театр под ручку с Игорем Николаевичем на спектакль «Любовь к трем апельсинам», не поверила бы ни за что на свете и возражать бы ни словом единым не стала, но в физиономию наглую плюнула точно. Посему, наверное, вещунов среди окружающих коллег не обнаружилось, а в театр Ольга Васильевна, как ни странно, со своим любимым офтальмологом всё же пошла, да нет, полетела, как бабочка в первый пьянящий солнечный полёт, кружась и порхая от удивительного счастья, после бесконечного тёмного времени, отданного мёртвому состоянию куколки… и точно назавтра.
Жизнь… она такая штука… непредсказуемая, что будешь три дня ломать голову, и не придумаешь, какой фортель одномоментно, без всякого на то предупреждения, бывает, выкинет.
Вопрос Дениса сделал Игоря Николаевича снова серьезным:
– Предложили оперировать? Это хорошо! Я бы лично согласился. Лебёдушкина – весьма знающий хирург, у неё большущая практика, к ней даже из соседних регионов приезжают люди, – посмотрел на дверь, там внутри кто-то взялся за ручку, готовясь выйти, вдруг со всех ног кинулся к лестнице с необыкновенной для его лет прытью.
«Отличный у меня врач, – подумал Денис. – Сам за карточками для больных носится, как молодой, а в этой регистратуре вечно порядка нет, сплошные путаники работают». И с неудовольствием оглядел явившуюся из дверей безголовую регистраторшу, которая на негнущихся, переломанных ногах, кособочась разорванной в узком месте талией, натужно сморкаясь, заспешила в сторону туалета.
5. Пряничный человечек в коробке
Назавтра смело лег в областную больницу. Где его определили в отдельную палату с ковровой дорожкой, холодильником и большущей черной кнопкой вызова персонала над кроватью. В палату проводила сама врач Трупичкина, сопровождала их пожилая, с безрадостным лицом санитарка.
– Раздевайтесь, ложитесь, – приказала Трупичкина, глядя скользь колена начинающего больного ничего не выражающим взором.
Санитарка держала в руках два смешных предмета: стеклянную утку и эмалированное желтое судно, будто он тяжелобольной. Денис усмехнулся тупости младшего персонала: зачем приперла? Потом подумал: а с какой радости ему сразу раздеваться и ложиться? Но спрашивать не стал, презрительное выражение, с каким смотрела Трупичкина, не располагало к общению. Собственно, он только что переоделся в больничную пижаму. Снял ветхую пижамную куртку, положил на стул, снял штаны, лег в кровать и натянул одеяло до подбородка.
– Лежите так и не двигайтесь, – нос Трупичкиной серьезен до сердитости, – сетчатка перед операцией должна лечь на свое место. Ни в коем случае не вставать! По нужде пользуйтесь средствами.
Санитарка сунула средства под койку, взяла со стула пижаму, положила в шкаф у двери.
– И сколько лежать? – отважился спросить Денис.
– Три дня. Еду вам будут привозить и кормить с ложечки, все предусмотрено, не беспокойтесь.
Она быстро вышла, санитарка за ней.
Денис вздохнул: скучно валяться без дела. Палата длинная, узкая, высокая. Он в ней словно в коробке лежит пряничным человечком. Крышка откроется, рука возьмет и сунет в чей-то огромный рот. Из стены кнопка торчит. А почему черная? Длинная, узкая, высокая коробка, похожая на гроб. Внутри гроба лежит человек и смотрит на черную кнопку. Да он с ума здесь сойдет за три дня одиночества…
Вдруг из коридора донесся ужасно знакомый голос: «Трупичкина идет! Смываемся!», от которого трепет пробежал по всему телу под одеялом. Та самая автобусная девушка! Которой он мысленно срезал голову плазменным лучом и потерял на этом деле глаз!! Чудится?! Нажать что ли на черную кнопку? Интересно, кто придет? А вдруг она, та, в белой кофточке, с загорелой шеей и опять без головы? И скажет: что вам вынести, судно или утку?
Черная кнопка на белой стене таила в себе непонятную угрозу для жизни больного, и ничто не заставило бы его нажать на нее сейчас, когда он сам, без посторонней помощи может встать и уйти отсюда. Через час или два в дверь вкатилась тележка с обедом, ею правила кухонная работница, тоже без головы, но, слава богу, незнакомая. Эта совсем не страшная, да и непривлекательная к тому же. Он категорически отказался обедать.
– Ничего есть не будете?
– Ничего.
Денис слегка опасался, что катальщица рассердится, пойдет жаловаться доктору Трупичкиной, та разорется и скажет, что если больной вздумает устраивать здесь голодовку, его будут кормить насильно внутривенным вливанием. А пусть кормят внутривенно. Он согласен. Уткой пользоваться еще куда ни шло, но судном категорически не желает. Поэтому до операции есть не будет, три дня потерпеть – сущая ерунда, тем более, что в лежачем положении организм почти не тратит энергии. Даже полезно. Однако девушка переспрашивать не стала, развернула коляску и уехала. И никто не пришел, не стал орать, просто катальщице достался бесплатный обед. Или ее мужу. Или ребенку. В общем, все сложилось как нельзя более удачно и для нее и для него.
Со временем пожалел о компоте: надо было взять для питья или попросить принести стакан воды. Долго смотрел на черную кнопку на стене, которая подпрыгивала от нетерпения, то исчезала, то возникала вновь: «Нажми меня, попробуй!». Все-таки не стал звонить, не смертельно.
6. Давайте сходим, развеемся…
Как и предполагал Игорь Николаевич из предыдущего опыта, рабочий день группы повышения квалификации окончился около трех часов, и он, конечно, легко бы успел на спектакль с Ольгой Васильевной, только зачем? Пронесло, и слава богу! Ох, какое облегчение! Завтра с утра пораньше на работу. Игорь Николаевич счастливо улыбнулся себе под нос. Их группа уже вышла из ординаторской глазного отделения, спустилась по лестнице в подвал и двигалась по подземному переходу обратно в мединститут, отметиться на ФПК о прохождении очередной стажировки.
Подвал был известен тем, что в нём ночью пару лет назад убили медсестру. Игорь Николаевич вспомнил об этом, когда вдохнул прохладный сыроватый воздух подземелья, и тут же забыл. Рядом шедшие женщины, а в группе, кроме Игоря Николаевича, других мужчин не оказалось, по большей части однокашницы, выпускницы того же самого института, даже и не вспомнили о трагедии, они оживленно делились друг с другом новостями. Глазник шагал наособицу, молчал, размышляя, кто завтра пожалует на приём, как вдруг услышал за спиной, в непосредственной близости снисходительный голос: «Этот, что ли?» – «Этот», – последовал краткий ответ.
Нехорошее предчувствие заставило его так стремительно обернуться, что заговорщики не успели отвести взоров. Речь явно шла о нём. Та, что спрашивала, некто Трупичкина, правая рука заведующей отделения Лебёдушкиной, не стала прятать глаз, как другая, продолжив смотреть без всякой доброжелательности, холодно, почти сурово. Зенки оголённые: редкие ресницы толсто намазаны тушью, брови выщипаны в тонюсенькие ниточки. Трупичкина только что принимала участие в показательной операции, ассистируя Лебёдушкиной. Давно на Игоря Николаевича так жёстко не глядели, будто скальпелем резанула по склере. Он растерянно отвернулся, ощутив духоту, мгновенно вспотел. Хотя в подвале и не сказать, что жарко. Разговаривали, разумеется, о нём, ясно как белый день, какие-нибудь сплетни, разумеется. Он даже догадывается, какие именно.
Вдруг Трупичкина резко догнала его, взяла под руку и затормозила, буквально повиснув на локте. Странное обхождение, однако.
– Игорь Николаевич, – произнесла она громким голосом, будто начиная читать лекцию по гистологии в большой зале, – другие как хотят, а я всё-таки не могу не высказаться от лица всего нашего коллектива!
Вдовец приостановился, внутренне поморщившись: «Ну сколько можно этих соболезнований, когда уже столько времени прошло! Только-только начнёт всё стихать, забываться, а тут нате вам – очередная сопереживательница проснулась. Да ещё женщина такая… малосимпатичная». Прочие коллеги с ФПК приостановились. Почти все знали Игоря Николаевича и его печальную историю, поэтому склонили головы, сделав соответствующие траурные лица, хотя не понимали, зачем сегодня, четыре месяца спустя, выражать от их коллектива специальное отдельное сочувствие? Дорог блин к христову дню! И у всех времени в обрез, у каждого свои планы на сэкономленные от рабочего дня свободные часы, а Трупичкина решила развести бодягу на пустом месте.
– Это, Игорь Николаевич, свинство, бросать женщину, оказавшуюся по вашей вине в положении! Мы этого никак от вас не ожидали! Ваше поведение кидает тень на весь коллектив медицинских работников!
Вдовец рот открыл, но вдохнуть не мог. Его поразили выражение лица Трупичкиной и её тон. Его ругали! Обвиняли как на собрании в каком-то неприличном поступке, о коем он ни сном, ни духом!
– О чём вы? – подавленный неприятной прямотой, тихо спросил окулист, роясь в памяти и не находя ничего, абсолютно ничего, что могло бы опорочить его и вызвать столь неприязненное отношение в окружающем коллективе.
– О том, что, вступая в интимные отношения с Марфой Феодосьевной, вы обещали ей жениться, а теперь, когда женщина оказалась в положении, делаете вид, что ни при чём.
– Какой Марфой… Феодосьевной?
– Игорь Николаевич, давайте не будем так фальшиво удивляться, вы её прекрасно знаете. И то, что она по натуре тихий, робкий, безответный человек, не дает вам никакого права вести себя столь недостойно! Я сказала всё, что считала нужным, прямо и открыто, а вы поступайте так, как подскажет вам ваша совесть, или то, что от неё ещё осталось!