3 - Николай Матвеев

3

Николай Матвеев

© Николай Матвеев, 2019

ISBN 978-5-0050-8204-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Такое предисловие

Перед вами моя третья книга, посвящённая нашему времени, тем людям, которые были на сломе эпох, людям, которые сломались, но нашли в себе силы изменить себя. Удалось ли это героям этой книги, решите сами. Но они старались, очень старались…

В этой книге так же много музыки, особенно, в повести «Печальная песнь», которая так же пестрит цитатами исполнителей и авторов русского рока. Все цитаты, вплетённые в текст, являются безусловной интеллектуальной собственностью их авторов и приведены в повести исключительно с целью передачи эмоциональных переживаний героев и служат некими маячками для цепочки сюжета. Кстати, «Печальная песнь» неспроста завершает книгу, хотя по логике, должна бы быть на первом месте. Просто в данной повести много мрака и много чёрного, того, что может реально отпугнуть от дальнейшего прочтения, того, что не должно присутствовать в жизни вообще! Поэтому, я оставляю для читателя выбор, если кто-то не сможет читать о тех вещах, что там происходят, то пусть лучше не сможет дочитать до конца, чем пропустить это мимо. Ведь иногда пропустить что-то мимо, это просто способ сделать вид, что ничего нет, что люди не падают на дно, что люди не тонут в болоте. Именно из-за неё я ставлю возрастной ценз 18+, хотя местами там должно быть и за 21. Так что, перед прочтением отбросьте всё, что было раньше и спросите себя, стоит ли.

Теперь о людях.

Я очень благодарен своей жене – Марине, оказывающую мне поддержку в творчестве и за советы, касающиеся некоторых моментов в рассказах, за идеи, которые она мне предлагает в качестве историй. Рассказ «Гербарий» как раз предложенная ею мысль о нашей жизни и осторожности при выборе шагов. Ещё Марина помогала мне с оформлением обложки этой книги.

А так же нашей дочери – Алтее, которая проявляет неподдельный интерес к моим рассказам и просит рассказать их ей.

Елена Веткина – мой преданный читатель, своими отзывами вдохновляющая меня на новые творческие планы.

Юля Гусарова – человек который поддержит и может придать новый импульс! А ещё она невольный инициатор написания той самой повести «Печальная песнь».

Ангелина Бабкова – внезапно появившаяся, словно звёздочка на сумеречном небе, натолкнула на создание повести 4312, спасибо ей за то, что я однажды посмотрел на мир чуть-чуть иначе.

Саша Тихомиров – куда же без него! И хоть Саши всегда очень много, его поддержка на ранних этапах была просто неоценима и, наверное, являлась определяющей в то время! К сожалению, сейчас мы очень редко встречаемся и уже, наверное, столетие не пили вместе чай!

Спасибо всем, кто мне оказывал поддержку, спасибо тем, кто прочитал мои книги, спасибо даже тем, кто их не прочитал! Однажды мир станет немного другим и, я надеюсь, что капелька моей заслуги в этом будет тоже.

И не забудьте, я – #ЧитаюКолю

4312

Вечер. Уж солнце садится, прячутся птицы, длиннее становятся тени, короче становятся звуки, того и гляди, на небо из мутной реки, что течёт под окном, вдруг вынырнет шустро луна. Склоняется день, под тяжестью прожитых, одинаковых, словно армия клонов, часов, уж скоро стемнеет, уж скоро. А мне ещё нужно успеть закончить строгать, ещё нужно успеть доделать работу. Я не люблю оставлять на потом то, что можно сделать сегодня, сейчас. Иначе даёшь себе шанс не успеть, даёшь себе шанс оправдаться, даёшь себе шанс не вернуться, забыть, изменить и вместе с тем – потерять. Да, жизнь такая, нельзя себе давать поблажек, нельзя, иначе можно вдруг остаться без всего, остаться с деревом один на один, остаться в куче стружек и опилок, словно папа Карло, словно дровосек без сердца, словно сам, как Буратино. Вечер, снова вечер, теперь уже три тысячи четыреста двенадцатый. На руках мозоли, а впереди ещё Бог знает сколько дней и вечеров, сплошными вереницами порвущими порядки всех календарей на свете. Я верю, что мне ещё удастся вернуть своё время, получится ещё что-то вернуть. Пока что я верю, а значит, я продолжаю работать, пилить и строгать, строгать, пилить, шлифовать.

Я вырезаю из ольхи кита, она податлива и нежна, словно девушка, такая разная, такая гладкая, с ней нужно обращаться правильно, чтобы не треснула, как жизнь. И это мой девятисотый кит, почему-то я вырезаю его из ольхи, хотя собирался вырезать каждого сотого из берёзы. Берёза – она замечательная, она твёрдая и плотная, отлично режется и шлифуется. Предыдущие киты из берёзы получились очень гладкими, такими нежными, как девичья кожа, мне удались мои берёзовые киты. Они стоят вон там, на подоконнике, я любуюсь ими, когда просыпаюсь, когда ложусь спать, когда лежу на полу и в кошмарной апатии, весь в опилках и стружке, пытаюсь вспомнить жизнь. Ту жизнь, которой больше нет, да и не будет, которой, может быть, и не было-то никогда. Но всё ж она была, я помню, всё ещё её я помню, она бежала, словно ветер по лугам, порхала, словно бабочка, влекомая цветочным ароматом, она смотрела мне в глаза, она была со мной, и рядом, и во мне. Её я помню, потому что помнить мне уж больше нечего, одни резцы, болванки, да опилки. Да вот закаты, что с каждым днём всё бесконечнее и всё краснее, словно в венах, молоком свернувшаяся кровь. Я наконец закончил на сегодня. Мой кит ольховый, он прекрасен, осталось только шлифовать, наждачной бумагой средней, после мелкой, а потом очистить от древесной пыли и покрыть прозрачным лаком, чтоб улыбался мне ольховый кит, стремящийся поймать на небесах хоть что-то. Я представлял его себе, выпрыгивающего из толщи океана, чтоб дотянуться до блестящих звёзд, чтобы поймать мгновение полёта, чтоб, может, попытаться, обрести вдруг крылья! И вот он, точно так, как я его и видел. Быть может, в нём себя я видел?

Бессчётное количество ночей назад, я был дождём, я проливал на землю воду, я окунал во влагу и расстилался океанами, морями, я жил и жизнь дарил, я воду лил, и вот, себя я чуть не утопил. Я променял однажды кудри светлые на чёрные, как смоль, прямые, на сахар губ чужих и росчерки ночные звёзд, в безлунном небе остывающей планеты, в кромешной тьме кусающей зимы. И ты узнала, распахнула настежь окна, и ты вдыхала колющий мороз, ты не кричала, не вопила, ты даже не спросила «почему», наверное, и так всё было ясно. Ты говорила с небом, может быть, ты говорила с темнотой и звёздами ночными, а после, медленно закрыв окно, спать позвала, другое дав мне одеяло. И мы смотрели сны, в других мирах, с тобой, в ужасно разных, совершенно не похожих. О чём те были сны и были ли они, быть может, это было просто небо потолка? И мы молчали, мы молчали до утра, а после ты сказала, что простишь меня, когда ты встретишь тысячу китов, собрала вещи, помахала мне рукой, воздушный мне послала поцелуй и, вышла, словно в океан. А я смотрел на дверь, распахнутую, слушал как твои шаги стихают и ждал, всё ждал, когда же долетит и до щеки коснётся, твой нежный и воздушный поцелуй. Я так и не дождался, ко мне он так и не добрался, я так и не узнал, каков он. А после как-то всё пошло наискосок, неправильно всё как-то. А ты звонила, спрашивала, как дела, и повторяла всё про тысячу китов. Я думал, что сойду с ума, я видел днём твои черты, а ночью смех той, чернобровой дьяволицы. И я укрылся, заперся в квартире, смотрел кино, ходил на ненавистную работу, читал газеты и немного новостей. Я на твои звонки не отвечал, с тоской лишь всё смотрел на фото в телефоне, когда ты мне звонила. А сам я не звонил тебе, ломая иногда себе не только пальцы, чтоб не набрать твой номер, чтоб не броситься в омут, ведь тысяча китов…

И тут я понял, что ведь всё в моих руках, вот в этих, что тебя не знают уже несколько, как кажется, столетий. И я пошёл за книгами и за резцами, я выбрал дерева кусок, сломал в соседнем парке сук сосны и принялся работать. И первый кит, он был коряв, как будто бы изранен, совсем и не похожий на кита, ну, только если малость. Но я был рад, я шлифовал его всю ночь, как одержимый, как маньяк, я чувствовал, что стал на шаг, из тысячи, но ближе, к тебе, я понял, что важна не длина пути, а то, что ты готов его пройти. Теперь я был готов, я сделал первый шаг! И понеслось… я больше всё читал о том, как надо резать, как правильно держать резец, как нежно шлифовать, будто бы девушку, я представлял себе тебя и, кажется тогда, я портил некоторых из моих китов. Я узнавал о древесине, вот, например, уже к третьему своему киту, я узнал, что лучше всего мне было начинать, да и продолжить тоже, с липы, она обладает мягкой, вязкой, однородной структурой древесины, прекрасно для набития руки, ведь режется отлично вдоль и поперёк. И я бежал и покупал её! А вот однажды, я решил, что сделаю кита из тополя, я очень аккуратно с ним работал, я был внимателен, сосредоточен, но, увы, мой кит вдруг треснул, мне показалось, что он даже уронил слезу, но приглядевшись, я увидел – это стружка. То был бы мой пятнадцатый млекопитающий, которого я сделал собственными, замозоленными и порезанными, и с занозами руками.

Однажды, на работе, в кругу своих коллег, когда мы выставляли на прилавки банки с говяжьей тушёнкой, я обмолвился, что вырезаю из дерева фигурки, и один из них, как показалось, в шутку, вдруг попросил для своей племянницы вырезать зайца, ну того, за которым волк гонялся в мультфильме. Я согласился попробовать, тем же вечером раздобыл пяток рисунков с этим зайцем, выбрал там, где он с каким-то кубком, почему-то и принялся за работу. К следующей своей смене я закончил, вроде бы прилично получилось, конечно, без изюминки, я это видел, но всё же очень даже ничего. И я принёс ему ту фигурку, а он глядел на зайца, долго-долго, вертел в руках, тихонько гладил, громко, с нескрываемым восторгом он меня благодарил, ушёл в раздевалку и вернулся с деньгами. Он вручил мне деньги, сказал, что это круто и сделал следующий заказ, он попросил для тёщи что-нибудь «такое», а что, коллега уточнять не стал. Через полгода я ушёл с работы, потому что изготавливать на заказ маленькие деревянные игрушки было выгоднее, интереснее и, гораздо приятнее, и, даже ближе к тебе. И я не забывал тебя и, никогда уже не забуду, ведь тысяча китов мне будет о тебе напоминать всегда.

Я вошёл в новый график – четыре дня я вырезаю на заказ и на продажу впрок, а три дня я вырезал тебе китов. И вот я до сих пор в этом графике, я работаю и мне это нравится, я люблю дерево, я люблю китов, я люблю тебя. И вот уже я на финишной прямой, перевалил рубеж, шагнул в последнюю сотню и, я всё ближе к твоему прощению, всё ближе к тому, чтобы тебя обнять, чтобы прикоснуться губами к твоей щеке, я всё ближе к тому, чтобы выпустить на волю тысячу «прости», чтобы выпустить на волю тысячу китов! Если всё бросить и рвануть в конечный спурт, я думаю, что смогу завершить всё где-то через год, плюс-минус. Но я не тороплюсь, я не хочу ошибок и кривых китов, я хочу красиво и, чтобы все неповторимы, словно все эти дни, словно все эти месяцы, как годы, которые я посвятил этим китами, которые я посвятил тебе, которые, я посвятил себе! А ты звонила мне, я помню, где-то после пятого кита, который, будто бы я знал, был со слезой, я видел, как на экране моего телефона высветился твой номер. И я смотрел, смотрел и боялся. Вдруг ты мне скажешь, что ты передумала, вдруг ты мне скажешь, что хватит и трёх, а я уже изготовил пятерых. Или ты скажешь мне, что китов должно быть десять тысяч, а может быть ты скажешь, что совсем меня ты не простишь. Тогда я не подошёл, тогда я не взял трубку, тогда я не ответил, тогда я не смог работать. Три дня. Даже на работе. А потом я купил кусочек черешни и начал резать нового кита. Я работал над ним две с половиной недели, прерываясь только на физиологические нужды, да посетить проклятую работу. Он вышел очень красивым, он был совсем как живой, если представить себе такого маленького, двадцатисантиметрового кита. И вот тогда я понял в чём вся суть искусства, его суть в выплеске того, что внутри, его суть дать тебе лёгкий толчок, или крепкий пендель под задницу! И главное, чтобы была душа, душа в которую ты вложил свою боль, свои страхи, свои радости или любовь. С тех пор мои киты стали другими, они будто ожили, они будто бы стали частью меня, они стали мне помогать. Однажды, где-то в третьей сотне, я взял заготовку, взял резец и… вдруг понял, что не могу, вдруг понял, что не могу влить в этот чурбачок хотя бы капельку своей души, хотя бы чуточку себя, хотя бы толику переживаний, хотя бы пёрышко души. И я так и сидел с резаком в одной руке и с баклушей в другой, смотрел в окно, на тлеющий закат, смотрел, как пролетают листья, что падают с осеннего клёна, и думал, что так же лечу, неизвестно куда, неизвестно зачем, разве затем лишь только чтобы сгнить где-то, в земле, усыпанным стружкой и тонной разных пород деревянными китами. И вот, когда даже луна завершила свой путь, я подпрыгнул от неожиданности, за моей спиной раздался стук. Я оглянулся и увидел, как со стеллажа упал мой кит, тот самый, первый, корявый, некрасивый, шершавый, с неаккуратным хвостом и, теперь со сломанным плавником и трещинкой на спине. Наверное, я не так его хранил, наверно он пересох, наверно он хотел мне что-то сказать. И я понял, что. Утром я отправился в турфирму и купил себе путёвку в Турцию. Через три дня я лежал на берегу Чёрного моря и думал о тебе, думал о китах и думал о себе. И море было ласковым, как некогда твои руки, и солнце было жарким, как некогда твои губы, так же кожу мою обжигали. Тот кит теперь, обработанный лаком, с трещиной на спине, стоит на подоконнике, как напоминание, как отправная точка, как вдохновитель, компас и, как друг. Я исключил его из тысячи, теперь он нечто большее, примерно, как любимый пёс. Теперь он машет мне ночами своим обломанным плавником и подмигивает, я уверен, хоть этого и не видно ночами, когда я не знаю, что делать, когда я теряюсь. Ведь так нелегко оставаться всегда в колее, бесконечно ваять однообразие, пусть и с явными, или не очень, различиями. Тяжело видеть цель, если цель – всего лишь твоё видение решения чьей-то прихоти. Хорошо, что у меня есть тот самый первый кит.

Однажды, продав за приличные деньги семью оленей, которых заказали мне через интернет, я шёл по Лиговскому проспекту и, вдруг понял, что я же никогда не надевал костюм! То джинсы, то шорты, ну максимум – спортивный, но чтоб вот так – пиджак, со стрелкой брюки, белая рубашка и ботинки, лакированные непременно! И я свернул в торговый центр, я шлялся по всем магазинам пока вдруг не увидел то, что надо! И я увидел в зеркале другого человека! И я купил себе костюм, я в нём пошёл домой, я чувствовал, что где-то что-то может, упускаю, я знал, что мир гораздо шире, чем твои киты. Я завернул в кафе, сел у окошка, просто повезло, я заказал себе самый крепкий кофе, который был у них и я задумался о том, как изменился мир, как стали ярче люди, как выше светит солнце, как много вдруг вокруг красивых лиц, как стал вкуснее кофе, чем тогда, почти три тысячи ночей назад! И в мире ещё стало на семьсот четырнадцать китов из дерева, но больше.

Однажды, вдруг, я был охвачен паникой, я вдруг подумал, что не смогу, что не успею изготовить тысячу китов! И я вскочил, посреди ночи, оделся, выбежал во двор и стал смотреть на небо, в поисках тех звёзд, которые ответят мне на все вопросы, которые укажут мне мой путь иной, которые, быть может, мне подарят тишину, покой. Я небо звёздное испепелял, я крыши исцарапал взглядом, а после, как на небе занялась заря, я побежал за деревом, за заготовками, а заодно, купил себе станок, чтобы ускорить процесс формирования образа кита. И в следующую неделю, я сделал два десятка одинаковых, малюсеньких китов, самых простых, без всяких изворотов тела и слёз из глаз. Простые, ровные киты, почти без обработки наждачкой, почти без души. А после, я сидел среди стружки, в древесной пыли, с всклокоченными волосами, с занозами, и смеялся. Смеялся сам над собой, смеялся над тем, что боялся опоздать туда, куда опоздать невозможно.

И я считал своих китов, как дни, что мне остались, или отмеряны судьбой, я заносил в тетрадку все свои успехи, записывал и неудачи все, я зарисовывал эскизы, когда мне ночью вдруг не удалось заснуть, или тогда, когда, пил крепкий чай, лежал весь в стружках, на полу, разглядывая звёзды, пытаясь угадать, какую этой ночью выбрала бы ты. Наверное, угадывал, а может – нет. Скорей всего, конечно же, – нет. А еще, я завёл себе страничку в соцсети, я там под псевдонимом. Я там «Тысячный кит» и у меня всего один друг, он – Синий кит. Он рассказывает мне о китах, рассказывает о морях и океанах, пишет, что мир под водой гораздо спокойнее и тише. Я не знаю кто там, за ширмой Синего кита, у которого в друзьях один лишь тысячный кит, но он говорил, что будет проплывать в Норвежском море где-то через полгода. Это было пятьдесят китов назад, примерно. И он приглашал меня там повидаться. А я не знал, что делать, верить или нет, собраться, бросив всё, в Норвегию, или продолжить планомерно изготавливать китов, три дня, через четыре. На всякий случай, я сделал себе визу и паспорт заграничный обновил, и вот, когда мне Синий кит вдруг написал, что едва ускользнул сегодня от китобойного судна, во мне что-то треснуло, порвалось, во мне что-то ёкнуло и где-то внутри встрепенулась тревога, я вдруг осознал, что это ведь может быть первый и последний кит, которого я знаю лично, ну или, мог бы знать! Тем же вечером я купил себе билет до Осло, я стал собирать в дорогу вещи. Собственно, собирать мне было нечего, не стану же я брать с собой, на встречу с Синим китом свой костюм. Пришлось пойти в магазин за новой курткой, за парой брюк, за новыми ботинками, конечно же, носками, конечно же, ещё и свитер, конечно же ещё тельняшка и, новый телефон, ведь старый иногда уже отказывался принимать звонки. Да и, наверное, я сделаю десяток фото… Забросив это всё домой, я вышел на прогулку, я вышел посмотреть на мир, на эту осень и первые упавшие листы берёзы, на серый асфальт, на, пока что тёплые лужи, на то, на что можно было бы и не смотреть. И я ведь почти не смотрю, я занят другим, у меня другой смысл жизни, у меня другая цель. И я, озяб под вечер, зашёл в какой-то ресторан, я заказал себе какой-то азиатской пищи, которую мне предложили кушать палочками, а я их даже не умею правильно в руках держать, ну хорошо хоть, принесли ещё и вилку, могу согреться, подкрепиться, ещё я заказал большую чашку кофе. Откуда я всегда заказываю кофе? Ведь дома я пью чай или простую воду. И я глядел в окно, на мелкий дождь, на проплывающие мимо, по лужам, машины, на плывущих по тротуарам людей. И вдруг, я услышал такой мягкий и тёплый голос: