Федот бессмысленно переводил взгляд с одного лица на другое, посмотрел на медсестёр, по-прежнему стоявших рядом с ним возле кровати, – все ждали от него объяснений.
– Я повторяю – это чистое недоразумение. Отправьте меня в Москву.
– Пока мы не установили вашу личность, – ответил военюрист.
– Тогда пусть приедут из редакции.
– Если будет необходимость.
– Но из всего того, что вы здесь зачитали, верно лишь то, что я – журналист Темников. Всё остальное не совпадает не только с моей двухмесячной биографией, но и, простите, с истинным положением дел на фронте.
– Что вы имеете в виду? – спросил комендант.
Темников молча смотрел на свои босые ноги.
– Я задал вопрос, капитан.
– Мне непонятен ваш вопрос. Могу только сказать, что в течение всей наступательной операции с июля по октябрь ни одна войсковая единица Красной Армии не попала в окружение.
Военюрист и майор переглянулись.
– Та-ак, – протянул юрист. – Откуда вы ехали поездом?
– С Бреста.
– Как вы там оказались?
– Добирался самолётом.
– Постойте, вы сказали, что не имели никакого отношения к самолёту.
– Это был наш самолёт, ТБ-3. Я летел на нём из штаба фронта.
– Какого фронта?
– Хватит из меня делать дурака, – вспылил Федот. – Сейчас не 37-ой год. Я не дезертир и не враг народа.
– Девушки, вы можете идти, – тихо сказал комендант.
Когда мужчины остались одни, майор шагнул к журналисту, поднял его с кровати за подбородок и со злостью проговорил в лицо:
– Слушай ты, капитан, на аэродроме, спасая тебя, в перестрелке погиб офицер, мой лучший друг. – Он выдержал паузу. – Я расстреляю тебя, шкура.
– Вы можете позвонить в штаб фронта, – на что-то ещё надеялся Темников.
– Куда звонить?
– В Берлин.
– Может, сразу в Имперскую канцелярию? – Комендант посадил капитана обратно на кровать. – До завтра, писатель.
Федот почувствовал руку на плече. Он поднял голову – рядом с ним стоял врач. Всё это время он находился в комнате и в разговоре военных не принимал участия.
– Я помогу вам, Федот Георгиевич.
Темников уронил голову на руки.
– Ничего не понимаю. Ни-че-го. Как будто все сошли с ума – или я сошёл с ума.
– Возьмите себя в руки, товарищ капитан. Не могу сказать почему, но у меня странное предчувствие, что вы в чём-то правы. Теперь у вас есть только один выход.
– О чём вы? Какой выход?
– Вы только что сказали об этом.
Федот дёрнул головой. – Да вы что!
– Поймите, вам не надо прикидываться сумасшедшим. Говорите то, что есть, – этого будет достаточно. До утра есть время. Держитесь. Я найду вам хорошего психиатра.
Вечером Юрий Викторович в последний раз посетил больного. Он положил на стол листки бумаги, карандаш и сказал, что специалист приедет рано утром, после чего добавил, будет лучше, если больной спокойно и последовательно изложит всё случившееся с ним на бумаге. Ночью Темников вышел в коридор. Дежуривший у двери красноармеец поднялся со стула, проводил корреспондента во двор. Возвращаясь обратно, Федот попросил у бойца закурить. Тот протянул папиросу, но когда Федот вернул её обратно, попросил бездымную сигарету, красноармеец глупо улыбнулся и не нашёлся что ответить, а, глядя в спину удалявшегося по коридору корреспондента, поднял руку и повертел у виска пальцем.
Заснуть долго не удавалось. Скорее бы утро, быстрей бы
наступила развязка. Однако нервная и физическая усталость взяли своё. Он задремал…
За окном мелькали полустанки, телеграфные столбы, под ногами стучали колёса, а перед ним сидел улыбающийся лейтенант с малиновыми петлицами войск НКВД. Они были в купе одни и пили за Победу. Федот чувствовал себя неуютно, потому что сидел перед офицером в одном нательном белье с босыми ногами. А лейтенант пил, улыбался и говорил голосом Юрия Викторовича: «Я помогу вам, товарищ капитан. Вот ваша форма». – Он протянул ему капитанский китель с петлицами, без погон. – «Одевайтесь. Я провожу вас». – Они стояли в тамбуре у раскрытой двери, курили. Мимо проплыло разрушенное здание станции с сохранившейся вывеской: «Шепетовка». «Пора, – сказал лейтенант. – Теперь вы знаете о чём писать». Поезд останавливался. Федот опустился на ступеньку ниже, уже занёс ногу на перрон – неожиданно воздух разорвал сильный нарастающий свист…
От взрыва дрогнули стёкла. Федот вскочил с кровати. Снова раздирающий душу свист. Он рванулся в коридор.
– Что случилось? – Голос утонул в грохоте взрыва, звоне выбитых стёкол.
– Немцы переправу на Десне бомбят, – объяснил красноармеец. – Не прицелились, видать.
– Немцы? – Ах, да, – спохватился Темников.
– Да вы не волнуйтесь, товарищ капитан. В город они больше не сунутся. А ежели спать не сможете, так вот, Юрий Викторович передал. – Красноармеец присел на корточки. Рядом с горящей керосиновой лампой на полу стояла другая такая же. Он приподнял стеклянный колпак, сунул под него зажжённую спичку. – Вы от окна подальше садитесь.
Корреспондент поблагодарил бойца, взял лампу и вошёл в комнату. Бомбёжка переправы прекратилась. Наступила удивительная тишина.
На рассвете на взмыленных лошадях, запряжённых в старый тарантас, приехал врач-психиатр. Шёл дождь. Сопровождаемый двумя автоматчиками, врач в жёлтом, накинутом на плечи кожаном пальто, прошли в здание школы. Они уверенно двигались по коридорам, пока не остановились у нужной им комнаты. Дежуривший у двери часовой препятствовать им не посмел. Автоматчики молча заняли его место.
– Федя!
– Пашка! Ты?! – Темников бросился к вошедшему человеку, тот схватил его в охапку, стиснул в огромных волосатых руках.
– Федя!
– Да не Федя – Федот. Пусти, горилла!
– Федот да не тот. Я всегда тебя Федькой звать буду. – Павел поставил друга на пол. – Ночью Санин ко мне заявляется, ваш Юрий Викторович, я его в госпитале вместо себя оставил, и говорит, мол, журналиста тут одного расстрелять хотят. Я ему – кто таков? А он – так и так. Мать честная! Я ж в России только одного врача-журналиста знаю. Мы с ним, говорю, вместе медицинский заканчивали, это он после в журналисты подался. Где? А ты вот он, как с неба свалился. Собирайся, Федя. У меня в тарантасе есть одежда
– Погоди, Паш. Ты бы хоть спросил меня об чём-нибудь.
– Я всё знаю. Мне Санин рассказал. И потом, я верю каждому твоему слову. Они тебя сегодня все равно найдут. Но ты будешь в моем госпитале рядом со мной. У меня специальность – психиатр, ты знаешь, это на войне меня мясником сделали. Я напишу на тебя профессиональное заключение, никто не посмеет пальцем тебя тронуть.
Федот прошёлся по комнате, остановился у стола, задул лампу. Из окна струился слабый свет. Темников подошёл к кровати, опустился на жёсткое ложе, глядя в темноту у двери, где остался его друг, произнёс:
– Я не могу поехать, Павел. Это похоже на дезертирство.
– О чём ты говоришь, Фёдор! Какое дезертирство? Господь с тобой.
Павел шагнул из темноты, с грохотом выдвинул из угла уродливое кресло, присел возле Федота,
– Ну что ж, рассказывай. До восхода солнца у нас пока есть время. Чего там Санин толковал о каком-то самолёте? Ты прилетел на нём из Берлина? Я готов в это поверить, ты ведь журналист. Чему тут удивляться? Каждый делает то, что он должен делать и то, что он может делать.
– Я знаю, – прервал друга Темников, – врачи-психиатры должны во всём верить своим пациентам.
– Ты брось, Федя. Я прошу не обижать меня. Прежде всего, я тебе друг, а уж потом психоврач или врачепсих, как угодно. Я тебя знаю, как никто другой, может, лучше, чем твоя жена, ты с ней и года ещё не прожил. Думаешь, я забыл, как в институте медицина постепенно уходила у тебя на второй план. Ты писал свои фантастические рассказы и жаловался, что в редакциях тебя не понимают. Помню, читал что-то у тебя в одной местной газете, а ты говорил, что рассказ изуродовали, как нарочно выбросили ключевые места. – Павел достал из кармана папироску и зажигалку, положил тяжёлую руку Федоту на плечо. – Ну а теперь что-нибудь фантастическое ты можешь мне предложить?
– Могу, Паша,
– Давай. Я весь внимание.
Темников двумя пальцами извлёк из неглубокого кармашка на левом боку сложенный вчетверо небольшой листок бумаги зеленоватого оттенка. Павел с интересом следил за рукой Федота. От его внимания не ускользнула примечательная деталь: едва сложенный клочок бумаги появился над карманом, он тут же самопроизвольно раскрылся в пальцах корреспондента, почти мгновенно утратив поперечный крест линий сгиба. Федот протянул бумагу. На ней размашистым почерком было что-то написано.
– Это всё, что у меня осталось, – сказал он. Никому не пришло в голову проверить карман нательного белья.
Павел осторожно взял бумагу и сначала с любопытством осмотрел её, пощупал пальцами, не обращая внимания на написанное. Но когда начал читать записку, выронил папиросу, вскочил с кресла и бросился к окну. Там он несколько раз пробежал глазами короткие строчки, брови его нахмурились. Павел недобро покосился на Федота.
– А вот за это, – он чиркнул зажигалкой, – тебя расстреляют без всяких психиатрических привилегий.
Уголок записки коснулся пламени зажигалки. В месте соприкосновения вдруг возникло яркое свечение. Бумага поменяла свой цвет сначала на красный, затем стала ослепительно белой. Павел погасил зажигалку, но уголка у записки уже не было – с этого уголка она начала медленно исчезать без дыма, пламени и пепла. Казалось, что маленький бумажный треугольник равномерно опускают в невидимую щель, куда строчка за строчкой навсегда уходила неправдоподобная информация: «Берлин. 7 сентября 1941 г. Штаб 1-го Белорусского фронта. Доставить корреспондента Темникова в город Янув, где пересадить на ТБ-3, следующий в Москву. Маршал Жуков». От записки остался маленький кусочек. Из теплого он сделался горячим, держать его стало невозможно. Врач разжал пальцы. Клочок бумаги, не долетев до пола, растворился в воздухе.
Наступила продолжительная пауза. Павел отыскал на кресле папиросу, закурил.
– Тебя что-то удивляет? – спросил Федот.
– Да. Удивляет собственный выбор профессии. Меня практически невозможно уличить в сумасшествии.
– Может быть, угостишь бездымной сигаретой?
– Какие к чёрту бездымные сигареты?
– Но я курю только такие. То, чем ты сейчас дышишь, у нас стоит бешеные деньги. Дорогостоящая технология изготовления,
– Ну хорошо. А почему они бездымные?
Павел хотел спросить о другом, но ухватился за это, тоже ему непонятное. Федот спокойно пояснил:
– При определённых температурных условиях некоторые вещества аннигилируют. Процесс легкоуправляем.
– И где, по твоему разумению, курят такие сигареты?
Темников пожал плечами.
– До сегодняшнего утра, по своему разумению, считал, что везде. Кроме того, я думал, что мой лучший друг по альма-матер, врач-психотерапевт Павел Власов всегда курил только лечебные сигареты.
– Выходит, я не тот Павел Власов, – усмехнулся врач.
– Как и я, не тот Федот, – подытожил Темников.
– Послушай, товарищ корреспондент, давай начистоту, а то я что-то запутался: ты мне в двух словах говоришь правду, а я тебе медицинское заключение.
– Заключение мне твое не нужно, а правду ты только что сжёг своими руками.
– Это пиротехническая штучка, за которую тебя точно поставили бы к стенке.
– Нет, это не штучка – Темников указал врачу на кресло. – Садись и выслушай меня, пожалуйста, молча.
Павел послушался. Федот плеснул из графина в стакан воды, отпил глоток и начал говорить:
– Твой друг Федот Темников пропал без вести. Его отправили в командировку в Минск, там он попал в окружение. Паш, я сам толком не понимаю, что вокруг происходит. Я тоже тебя хорошо знаю, могу рассказать твою биографию, но до сегодняшнего утра мы с тобой никогда не встречались. Записку, которую ты сжёг, мне написал командующий фронтом. До польского городка Янув я добирался на его самолёте, а там пересел на ТБ-3. Но до Москвы мы не долетели, почему-то пришлось задержаться в Бресте. Я понял, что мои репортажи из Берлина безнадёжно устарели, и отправился из Бреста поездом. Каким образом я оказался в немецком «Юнкерсе», не знаю. Из поезда выходил на станции Шепетовка. А сейчас нахожусь, как мне сказали, в городе Трубчевске.
– Надо полагать, – заметил Власов. Он достал пустую пачку папирос, заглянул в неё, скомкал и швырнул в угол. – А командующий фронтом чем занимался в Берлине?
– Паш, – Темников подозрительно посмотрел на Павла – Паш, ты мне не веришь?
– Почему? Верю.
– Я понимаю, это трудно перепроверить, но это существует независимо от нас, как бы рядом с нами или даже в нас самих, если хочешь. Иногда не мешает пошевелить мозгами, между прочим.
– Ты писатель-фантаст, тебе и карты в руки, – заметил Павел.
Но Федот пропустил замечание мимо ушей.
– Как теперь мне хорошо видно, – продолжал он, – ход истории представлен практической альтернативой, без которой, к сожалению, история не может получить динамического развития. Как угол падения равен углу отражения, так и альтернативные варианты уравновешены и не могут существовать друг без друга. Кто извлекает из них уроки, мы не знаем. Зачем? – Федот помедлил. – Сам чуть было не свихнулся, когда днём увидел во дворе, как горит ваша бумага.
Они помолчали. Павел смотрел в окно на кусочек светлеющего неба над разбитой крышей здания школы. Потом, словно самому себе, сказал:
– Позавчера тут шли тяжёлые бои. Немцы впервые драпанули от нас. Танки их прорвались за Десну, ночью переправу бомбили. Ты слышал?
– Да, – ответил Федот. – Мне было странно это слышать. Я считал, что война осталась далеко на западе. Операция «Гроза» началась 6 июля в половине четвёртого утра. Днём по радио сообщили о начале великого освободительного похода Красной Армии. В первые часы войны немцы потеряли почти всю свою авиацию.