39
Отец Лидии Гинзбург умер в возрасте 45 лет 14 декабря (по старому стилю) 1909 года. Он и его брат не только владели фабрикой и лабораторией дрожжей, использовавшихся в пивоварении, но и издавали отраслевую газету «Вестник винокурения». В 6 номере «Вестника винокурения» (от 30 мая 1910 года) на с. 62–67 напечатан некролог Якову Гинзбургу. Краткое извещение о его смерти ранее появилось в 20 номере «Вестника винокурения» (от 31 декабря 1909 года).
40
В другой части мемуаров Наталья Соколова описывает брата и двух сестер Раисы, о которых у нее сохранились воспоминания: Авенир, Люба и Соня Гольденберг жили вместе в Останкине, которое тогда было пригородом Москвы; туда они переехали в середине 1920‐х годов. Никто из них так и не вступил в брак. Авенир преподавал математику. Сестра Соня умерла до войны, сестра Люба – после войны. Лидия Гинзбург навещала их, когда бывала в Москве, и иногда посылала Авениру деньги. По сведениям Натальи Соколовой, у них была еще одна сестра, которую звали Юльца, любимица Лидии Яковлевны. Она эмигрировала из России вместе с мужем и жила в Чехословакии, детей у нее не было.
41
Соколова Н. В. Лидия Гинзбург, родня, знакомые. С. 3–4.
42
См. автобиографию Гинзбург, написанную для предоставления в официальные органы (воспроизведена в: Гинзбург 2011. С. 503).
43
Соколова Н. В. Лидия Гинзбург, родня, знакомые. С. 5.
44
В качестве признака их зажиточности Соколова упоминает тот факт, что мороженое в их доме подавалось на стол в серебряной миске. Однако они были не настолько богаты, чтобы в оперном театре занимать места в ложе (в отличие от Блюменфельдов, бабушки и деда Соколовой по материнской линии). В архивах уцелели фотографии дома, где выросла Гинзбург, – виды из внутреннего двора и с лестничной клетки. По словам Александра Кушнера, в 1980‐е годы кто-то из молодых друзей Лидии Гинзбург съездил туда и привез ей фотографии, чтобы она опознала и прокомментировала эти виды. О гувернантках-немках см.: Гинзбург 2002. С. 393.
45
См. попытки Гинзбург прочесть рецензию на украинском языке, отраженные в ее письме Борису Бухштабу: Письма Л. Я. Гинзбург Б. Я. Бухштабу / Коммент. и предисл. Дениса Устинова // Новое литературное обозрение. 2001. № 3 (49). С. 355.
46
См.: Соколова Н. Оглядываясь назад… // Вопросы литературы. 1994. № 5. С. 285–292. См. также гл. 3.
47
Странная, но красноречивая примета того, как сексуальная ориентация Гинзбург могла восприниматься даже близкими родственниками: пересказывая историю об этом несчастном случае, Соколова утверждает, что он мог быть причиной гомосексуальности ее тети (Соколова Н. В. Лидия Гинзбург, родня, знакомые. С. 29).
48
Там же. С. 4. Виктор Типот, учившийся в Дармштадте (Германия) на химика, выбрал лютеранство («аугсбургское вероисповедание Меланхтона, если я не путаю», как называет это вероисповедание Соколова); по словам Соколовой, к тому времени он уже был атеистом и при выборе веры руководствовался прагматическими соображениями. Авенир Гольденберг принял православие, чтобы изучать математику; его сестры последовали его примеру. Там же. С. 7.
49
Гинзбург 2002. С. 393.
50
Гинзбург Л. Дневник 1918–1919 гг. ОР РНБ. Ф. 1377.
51
Гинзбург 2002. С. 392. Эта запись, опубликованная посмертно, взята из ЗК II (1927). С. 74–77. ОР РНБ. Ф. 1377. Гинзбург мало писала о еврейских идентичностях. Исключение – эссе блокадного периода «Еврейский вопрос», опубликованное в: Гинзбург 2011. С. 191–194. В моем переводе на английский оно опубликовано в: Lydia Ginzburg’s Alternative Literary Identities. Р. 353–357. Еще одно исключение – опубликованное посмертно эссе 1989 года, в котором содержатся размышления о том, что Пастернак, Бабель, Мандельштам и другие относились к иудаизму и своей еврейской идентичности по-разному. О себе она пишет в этом тексте так: «Так же, как у меня есть внешние расовые признаки, так, вероятно, есть еврейские черты ума и характера. Но это факт биологический; у меня они не социализированы, не подняты до структурного смысла. И я знаю, что ношу в себе частицу судьбы и мысли русской интеллигенции. А противоречие все же не отпускает…» (Гинзбург 2002. С. 427–428).
52
Там же. С. 277.
53
Гинзбург 2002. С. 281.
54
По-видимому, она жила не в самом городе, а в пригороде Парголово у своей тети Любови Гольденберг. ОР РНБ. Ф. 1377. Дневник 1920–1922 гг. С. 21.
55
Она продолжает: «Петербург был для меня каким-то поворотным пунктом, кладезем настоящей жизни, фантастическим городом Пушкина и Достоевского, в нем мне мерещились какие-то большие духовные испытания подстерегающие меня творческая тоска. [Вставлено: Я и нашла тоску, но не творческую а скучную мертвую 20 сент. 20 г.] Там все должно было переродиться, начаться. На слово Петербург (Петроград я не люблю) у меня довольно плоская ассоциация. Мне все представлялись какие-то мутно светлые не-то громады не то колонны, как из холодного, серого гранита и тоска, тоска, но в этой тоске и разрешение всего» (орфографические ошибки и архаизмы исправлены мной. – Э. Б. ОР РНБ. Ф. 1377. Гинзбург Л. Дневник 1920–1922 гг. С. 1).
56
Например, население города драматично сократилось, поскольку мужчины ушли на фронт (на Первую мировую войну, а затем на Гражданскую), а семьи уезжали в поисках продовольствия в сельскую местность. Во время Гражданской войны войска белых под командованием генерала Юденича недолгое время осаждали город. Примечательные описания холода, голода и страданий в Петрограде во время блокады 1919 года см. в эссе Виктора Шкловского от 1920 года «Петербург в блокаде» или в рассказе Евгения Замятина «Пещера», написанном в 1920 году и опубликованном в 1922‐м (см.: Замятин Е. Собр. соч.: В 5 т. / Сост. Ст. Никоненко и А. Тюрин. Т. 1. М.: Русская книга, 2003. С. 548).
57
Гинзбург 2002. С. 72. Когда Гинзбург и Типот учились в Одессе, в круг их друзей входил Александр Наумович Фрумкин (его первая жена, Вера Инбер, тоже была другом семьи). По рассказам Гинзбург ее племяннице, Шура Фрумкин говорил о химии так вдохновенно, как мало кто говорит о поэзии (Соколова Н. В. С. 5).
58
Гинзбург 2002. С. 192.
59
Там же. Также: ОР РНБ. Ф. 1377. Гинзбург Л. Дневник 1920–1922 гг. С. 42–43.
60
Гинзбург 2002. С. 21. Гинзбург бросила писать стихи в возрасте 22 лет, когда выбрала себе профессию и призвание.
61
ОР РНБ. Ф. 1377. Гинзбург Л. Дневник 1920–1922 гг. С. 67.
62
Там же. С. 128–130.
63
Гинзбург 2002. С. 41. Запись датирована июлем 1927 года.
64
Это были Троцкие, позднее Тронские (фамилию они сменили вынужденно, чтобы перестать быть однофамильцами Льва Троцкого). Нина Лазаревна Гурфинкель (1898–1984) была одной из ближайших подруг Гинзбург в детстве и юности. Их дружба продолжалась и после того, как Нина Гурфинкель (ее фамилия писалась латиницей как Gourfinkel) эмигрировала в Париж. Информацию о биографии Нины Гурфинкель и библиографию ее научных работ по славистике см.: Schatzman R. Nina Gourfinkel // Revue des etudes slaves. 1991. 63, 3. Р. 705–723. Гинзбург дружила и со старшей сестрой Нины, Марией Лазаревной, которая вышла замуж за филолога-классика Иосифа Троцкого, позднее сменившего фамилию на Тронский. Эта супружеская пара помогла Гинзбург поступить в Институт истории искусств. Как я узнала от Ксении Кумпан, изучавшей историю Института, в 1922 году прием студентов не был ограничен временными рамками и многие студенты поступили в это учебное заведение в ноябре или декабре. Возможно, Гинзбург даже не экзаменовали. Делу помогло то, что она уже знала французский и немецкий языки. В записной книжке 1929–1931 годов Гинзбург сделала запись, которая подтверждает версию, что ее приему в Институт поспособствовали Тронские: «Милый Коля [Коварский], и он, сам того не подозревая, участвовал в действе моего профессионального воскресения: во-время доклада он встал, чтобы зажечь свет в темнеющей аудитории – это показалось мне лестным; на другой день он пришел к Мар. Лаз. расшаркался и сказал: Позвольте вас поблагодарить за подарок, который вы сделали Инст. Ист. Искусств. В предыдущий же раз он говорил ей, морща свой красивый нос и добродушно улыбаясь: Фу! Знаете, она ужасно не нравится мне, эта ваша девочка» (ОР РНБ. Ф. 1377. ЗК V (1929–31). С. 48).
65
Интервью Ксении Кумпан.
66
В последней записи в дневнике за 1922–1923 годы (сделанной в мае 1923 года, на странице 136) двадцатиоднолетняя Гинзбург пишет, что получила объективное подтверждение своих талантов. Более полное описание этого момента она оставила в ЗК V (1929–31), с. 40–41. Доклад был посвящен балладе Готфрида Августа Бюргера «Ленора» в русских переводах Василия Жуковского и Павла Катенина. Гинзбург пишет: «Ни разу больше я не испытала и никогда не испытаю не только ничего равного, но и ничего похожего на то, что я испытала весной 1923 г., когда Тынянов расхвалил „Ленору“, мой первый студенческий доклад. [Вставка с левой страницы: ] Вообще меня много и шумно хвалили в студенческие годы, потом сразу перестали. Так у нас ознаменовывается наступления, если не академической зрелости, то академической взрослости. В последний раз меня хвалили в 26-ом г., за первого „Вяземского“. [Возвращение на правую страницу: ] ‹…› В какой-то степени этот вечер решил мою жизнь. Я не считаю свою жизнь блестяще разрешенной задачей, но во всяком случае я не пошла к чертям, а могла пойти; ходить оставалось не далеко». Датировано: «Ялта, 14 сентября, 1929» (ОР РНБ. Ф. 1377).
67
Денис Устинов отмечает, что теоретиком, снискавшим самое большое уважение у учеников формалистов, был Тынянов, хотя Эйхенбаум больше заботился о том, чтобы учить и наставлять студентов (см.: Устинов Д. Формализм и младоформалисты // Новое литературное обозрение. 2001. № 4 (50). С. 303.
68
ОР РНБ. Ф. 1377. Дневник 1922–1923 гг. С. 137–138 (правая и левая страницы).
69
Гинзбург 2002. С. 56.
70
Там же. С. 295.
71
Там же.
72
До конца 1927 года эта группа продолжала работу под единоличным руководством Эйхенбаума, а затем члены группы порвали с ним, поскольку он переключился на исследование «литературного быта», и продолжили работу самостоятельно, причем другими студентами руководил Виктор Гофман. См.: Гинзбург Л. Проблема поведения // Гинзбург 2002. С. 444–445. См. также: Устинов Д. Формализм и младоформалисты. С. 302–305, 313–314.
73
В 1926 году Гинзбург окончила Высшие государственные курсы искусствоведения (ВГКИ) Государственного института истории искусств. Она стала научным сотрудником II разряда Отдела словесных искусств ГИИИ и преподавателем-ассистентом ВГКИ – читала курсы и вела семинары по истории русской литературы (см.: Гинзбург 2011. С. 504).
74
Классическое описание событий см. в: Erlich V. Russian Formalism: History and Doctrine. 3rd ed. New Haven, CT: Yale University Press, 1981 [1955], особенно р. 118–139. Русский перевод: Эрлих В. Русский формализм. История и теория. СПб.: Академический проект, 1996. См. также то, что Кэрол Эни (Carol Any) написала о переживании этого кризиса Эйхенбаумом, в: Boris Eikhenbaum: Voices of a Russian Formalist. Stanford, CA: Stanford University Press, 1994. Р. 80–103.
75
Эйхенбаум тоже был временно отстранен; это стало последствием состоявшегося в марте 1927 года «диспута» между основными лидерами формалистов и некоторыми марксистами, представителями университета. Об истории взаимоотношений Гинзбург с университетом в те годы см. комментарий Дениса Устинова в публикации «Письма Л. Я. Гинзбург Б. Я. Бухштабу» (С. 345, 385–386). См. также: Российский Институт истории искусств в мемуарах / Сост. И. В. Сепман. СПб.: РИИИ, 2003. С. 266. О диспуте с марксистами см. публикацию и примечания Дениса Устинова: Материалы диспута «Марксизм и формальный метод» 6 марта 1927 г. // Новое литературное обозрение. 2001. № 4 (50). С. 247–278. Словосочетание «ввиду недостаточного применения марксистского метода» можно найти в комментариях Дениса Устинова к письмам Гинзбург к Бухштабу (С. 345). Он приводит ссылку на архивные материалы: ПФА РАН. Ф. 302. Оп. 2. Ед. хр. 62. Л. 14, 16.
76
Статья Гинзбург называлась «Опыт философской лирики (Веневитинов)» и была опубликована в сборнике «Поэтика», составленном В. Жирмунским (Л.: Academia, 1929. С. 72–104). Об истории Института истории искусств в этот период его уничтожения см.: Кумпан К. А. Институт истории искусств на рубеже 1920–1930‐х годов // Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде. По архивным материалам. М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 8–128. Кумпан пишет: «Судя по известному письму Л. Я. Гинзбург В. Б. Шкловскому от 17 января 1930 г., Малахов на заседании ЛИТО громил сборник „Поэтика V“, в частности опубликованную в нем статью корреспондентки „Опыт философской лирики (Веневитинов)“» (цит. по: Новое литературное обозрение. 2001. № 4 (50). С. 315–316; дата на письме 1929 г. – описка корреспондентки, поскольку «Поэтика» в январе 1929 года еще не вышла). В начале 1930 года Малахов был секретарем Словесного отделения, но ни в комиссиях по обследованию, ни в комиссиях по чистке не участвовал, хотя в прессе и ИРКе продолжал громить «формалистов» (см. упоминания об этом: Гинзбург Л. Я. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб.: Искусство – СПб, 2002. С. 97, 106; Кумпан – Там же. С. 62–63.
77
См. письмо Гинзбург Шкловскому в: Устинов Д. Формализм и младоформалисты. С. 314. См. также: Савицкий С. Спор с учителем: начало литературного/исследовательского проекта Л. Гинзбург // Новое литературное обозрение. 2006. № 6 (82). С. 129–154.
78
Запутанные отношения между младоформалистами и их учителями, существовавшие в свете того, что сами формалисты-учителя ориентировались на радикальное новаторство, исследуются Денисом Устиновым в его статье «Формализм и младоформалисты». Дополнительной причиной разрыва, полагала Гинзбург, было ошибочное мнение ее учителей, будто она попала под интеллектуальное влияние Виктора Жирмунского – составителя книги, где была опубликована ее статья о Веневитинове (Гинзбург умоляла Тынянова понять, что она его ученица, а для Жирмунского всего лишь друг). Гинзбург объясняет этот конфликт племяннице в письме, которое процитировано в мемуарах Соколовой. В своем роде это комментарий к найденному Соколовой письму, которое прислала Типоту Лена Гернет, дружившая с ним и его сестрой Лидией:
«В 1930 разбирался конфликт между нами (младшими) и метрами. Причины у него были как исторические (неизбежно наступающий конфликт между учителями и учениками), так и психологические (они сердились на наше сближение с Жирмунскими и Гуковским, мы – на их равнодушие). Словом, налицо было все, чему полагается быть при разрывах любовных и академических.
Я тогда обладала еще способностью к сильным реакциям и реагировала письмами (огромными) – Борису Михайловичу с объяснениями и Шкловскому с объяснениями объяснений. Шкловский, как видишь, даже напугал родственников. От всей истории у меня осталось и хранится письмо Тынянова, весьма сердитое» (Соколова Н. В. Лидия Гинзбург, родня, знакомые. С. 42).
79
В январе 1930 года, откровенно рассказывая Шкловскому обо всем этом, Гинзбург написала: «Для меня война уже кончилась. Ликвидация была для меня глубоко личным внутренним поступком (поэтому и не следовало его опубликовать); она была ликвидацией ученичества, пафоса, годов учения, Института. Никаких внешних результатов она для меня, разумеется, не имеет, никаких внешних обязательств она с меня не сняла. В публичных выступлениях, в печати, в разговорах с посторонними людьми я сейчас также мало считаю себя вправе проявить неуважение, как два месяца тому назад. И это отнюдь не из „благородства“; тем менее из кротости… это потому, что для меня обязательства к традициям переживают обязательства к людям». Письмо Гинзбург к Шкловскому опубликовано Денисом Устиновым в «Новом литературном обозрении» (2001. № 4 (50). С. 315–319, цитата на с. 319). 1929 год в рукописи и публикации указан ошибочно: Гинзбург написала это письмо в январе 1930 года.