Прежде чем раскатать свои матрасы, родители долго смотрели на спящих детей.
– А они хорошо выглядят, – сказала Рупа. – Смотри, как налились щечки.
– Надеюсь, это здоровая полнота, – заметил Дукхи. – А то у голодающих детей, бывает, животы раздуваются.
– Какую чушь ты несешь! Как мать я бы сразу увидела, если б моим детям было плохо. – Рупа однако понимала: муж сказал так от обиды, что дети набрались сил в чужом доме, а в своем не могли. Ей и самой было не по себе. Они легли спать со смешанным чувством радости и печали.
Утром приятные волнения продолжились. Мальчики привезли с собой сантиметр, чистый лист бумаги и карандаш из «Музаффара», чтобы снять мерки с родителей. Ашраф научил их необходимым измерениям – шеи, талии, груди, длины рук.
Мальчикам не хватало роста, поэтому обоим клиентам приходилось нагибаться или даже садиться на пол – сначала матери, потом отцу. Когда они снимали мерки с Дукхи, Рупа позвала посмотреть на их работу ближайших соседей. Ишвар сразу застеснялся, робко улыбаясь, а Нараян победно размахивал сантиметром, его движения стали картинными, он наслаждался всеобщим вниманием.
Когда братья закончили, все восторженно захлопали. Вечером Дукхи взял лист с мерками и понес к дереву у реки показать друзьям. Всю неделю он не расставался с этим листом.
Наконец пришло время разлуки. Родители уже предчувствовали пустоту, которая поселится в их хижине после отъезда детей. Ишвар попросил у отца листок с мерками.
– Можно я оставлю его у себя? – сказал Дукхи. Сыновья проявили уважение к просьбе и, оторвав клочок, перенесли на него цифры, а оригинал оставили отцу.
Следующая встреча состоялась через три месяца. На этот раз мальчики приехали с подарками. Ишвар и Нараян решили подшутить над родителями и сказали, что выбирали подарки в большом городском магазине, как состоятельные граждане.
– Что это значит? – спросила с тревогой Рупа. – Откуда вы взяли деньги?
– Да не покупали мы ничего, ма! Сами все сшили! – открылся Нараян, позабыв о розыгрыше. Ишвар возбужденно рассказал, как дядя Ашраф помог им выбрать подходящие куски тканей, оставшиеся после заказчиков. Проще всего было с рубашкой отца: обрезков белого поплина было достаточно. А вот с маминым чоли[43] пришлось покумекать. Спереди блузка была из ткани с красными и желтыми цветами, спина из сплошного красного куска, а рукава багряные.
Надев чоли, Рупа разрыдалась. Ишвар и Нараян с беспокойством посмотрели на отца, но тот их успокоил, сказав, что мать плачет от радости.
– Это правда, – подтвердила Рупа сквозь рыдания слова мужа. Встав на колени перед мальчиками, она поочередно их обняла, а потом заключила в объятия. Дукхи смотрел на эту сцену, и тогда Рупа подвела к нему мальчиков.
– Обнимите и своего отца, – сказала она. – Сегодня особый день.
Рупа побежала за соседями.
– Падма! Савитри! Идите скорей, посмотрите! Амба и Пьяри, идите тоже! Только взгляните, что привезли мои сыновья!
Дукхи улыбнулся мальчикам.
– Сегодня обеда не ждите. Новая чоли свела ее с ума, она весь день будет похваляться обновкой. – Он провел руками по новой рубашке со всех сторон. – В ней мне гораздо удобнее, чем в старой. И ткань лучше.
– Взгляни, папа, здесь еще и карман есть, – сказал Нараян.
Рупа и Дукхи носили новую одежду целую неделю. Когда же сыновья уехали в город, Рупа сняла чоли и потребовала у мужа рубашку.
– Зачем? – удивился он.
– Надо постирать.
Но когда рубашка высохла, Рупа не вернула ее мужу.
– А что, если ты порвешь рубашку или еще что? – Она сложила новую одежду, завернула в мешковину и для надежности обвязала бечевкой. Потом подвесила сверток к потолку, чтобы уберечь от наводнений и грызунов.
Годы ученичества Ишвара и Нараяна делились на трехмесячные циклы, отделенные друг от друга недельным пребыванием в деревне. Теперь одному было восемнадцать, другому – шестнадцать, и их учеба в «Музаффаре» должна была закончиться после сезона дождей. Семья Ашрафа увеличилась – в ней уже росли четверо дочерей, младшей было три, старшей – восемь. Мумтаз проявляла большой интерес к судьбе учеников. «Когда они обретут самостоятельность, в доме будет больше места для собственных детей», – думала она, хотя за эти годы и полюбила спокойных и трудолюбивых мальчиков.
Нараян собирался обосноваться в деревне и шить одежду местным. Ишвар предпочел бы жить в городе – в этом или в другом, работать помощником в ателье по пошиву одежды.
– В деревне много не заработаешь, – говорил он. – Там одни бедняки. А в городе можно развернуться.
Между тем отдельные мятежи, вспыхивающие время от времени из-за слухов о независимости, широко распространились по стране, когда Раздел стал реальностью.
– Может, не стоит пока сниматься с места, – сказал Ашраф под выразительным взглядом Мумтаз. – Дьявол еще не делает свою черную работу в нашем городе. Вы живете здесь много лет, знаете всех соседей. А в деревне, даже если в ней спокойно, трудно начинать новый бизнес.
Ишвар и Нараян передали с кем-то весточку родителям, что они поживут у дяди Ашрафа, пока не стихнут беспорядки. Рупа была в отчаянии: после долгих лет разлуки воссоединение семьи вновь откладывалось. Когда же боги сжалятся над ней, и муки ее прекратятся?
Дукхи тоже был расстроен, но счел такое решение правильным. Странные и волнующие события происходили в их местах. Объявились какие-то люди из индуистской организации в белых рубашках и штанах цвета хаки, натренированные ходить маршем, как солдаты. Они рассказывали, как во многих местах мусульмане нападали на индусов.
«Нам надо готовиться к защите, – говорили они, – а также к мести. Если прольется кровь наших индуистских братьев, мы затопим эту страну кровью мусульман».
В деревне Дукхи мусульман было слишком мало, и они не могли представлять угрозу, но землевладельцы воспользовались случаем, чтобы пробудить в людях враждебные чувства к ним.
«Лучше покончим с мусульманской угрозой раньше, чем сгорим заживо в наших домах. В течение веков они вторгались в наши земли, разрушали наши храмы, захватывали наши богатства», – говорили они.
Мужчины в белых рубашках еще несколько дней вели упорную пропаганду, но так ничего и не добились. Представителей низших каст не тронула их риторика. Они всегда жили в мире с соседями-мусульманами. К тому же им было не до митингов: они еле сводили концы с концами.
Итак, попытка выселить из деревни мусульман с треском провалилась. В конце концов, проклиная жителей за то, что они заодно с предателями, главный из которых Мохандас Карамчанд Ганди, люди из индуистской организации двинулись дальше. Густонаселенные города с магазинами и развитой коммерцией давали им больше шансов на успех; там легче соблюсти анонимность, а слухи и прямой обман находят благодатную почву.
По вечерам Дукхи с друзьями обсуждали эти события у реки. Их сбивали с толку противоречивые сведения о том, что происходит в дальних городах и деревнях.
– Заминдары всегда обращались с нами как со скотом.
– Даже хуже.
– А что, если все правда? Что, если мусульманская орда сметет нашу деревню, как говорили те, что в хаки?
– Мусульмане никогда нас не беспокоили. Так почему начнут теперь? Зачем ссориться с ними из-за каких-то баек?
– Да уж. Неожиданно мы все стали братьями-индусами.
– Мусульмане были нам больше братьями, чем проклятые брахманы и тхакуры.
Но слухи множились: кого-то пырнули ножом на городском базаре, на автобусной станции зарезали садху, небольшой поселок сровняли с землей. В округе нагнетались страсти. Слухи казались правдоподобными, ведь о похожих случаях писали в газетах – поджоги и беспорядки в городах не были редкостью, так же как драки и убийства, зачинщиками которых были обе стороны. А через новую границу в ту и другую сторону шли потоки переселенцев.
* * *
Первые убийства произошли в беднейшем районе и быстро охватили весь город – уже на следующий день базар был пустым. Не продавались ни фрукты, ни овощи, молочники тоже носу не показывали, а единственную пекарню, где хозяин был мусульманин, сожгли дотла.
– Хлеб стал дороже золота, – сказал Ашраф. – Какое безумие! Люди жили веками рядом, вместе смеялись и плакали. А теперь убивают друг друга. – В этот день он не работал и часами смотрел из дверей на пустынную улицу, как будто ждал чего-то ужасного.
– Дядя Ашраф, обед готов, – позвал его Нараян по знаку Мумтаз. Муж ничего не ел весь день. Она надеялась, что хоть сейчас он присоединится к ним.
– Я хочу кое-что сказать тебе, Мумтаз. И вам тоже, – повернулся он к Ишвару и Нараяну.
– Пойдем, обед не ждет, позже поговорим, – сказала жена. – Сегодня у нас только дхал[44] и чапати, но поесть тебе надо.
– Я не голоден. Ешь с малышами, – отказался Ашраф, подталкивая к столу четверых детей. Те упирались, чувствуя беспокойство родителей. – И вы, мальчики, садитесь.
– Я старалась, готовила, а мой господин и повелитель даже ни к чему не притронулся, – сказала Мумтаз.
Сейчас обычная жалоба жены показалась Ашрафу издевкой. Он закричал на нее, чего обычно не делал.
– Ну что тебе надо? Не хочу я есть. Привяжешь тарелку к моему животу? Думай хоть иногда, что говоришь. – Двое младших заревели во весь голос. Одна из них опрокинула стакан воды.
– Ну, теперь ты доволен? – сказала презрительно Мумтаз, вытирая со стола. – Думаешь испугать меня своим криком? Так вот, скажу тебе, ты испугал только малышей.
Ашраф обнял плачущих детей.
– Ну хватит. Не надо плакать. Сейчас мы вместе поедим. – Он кормил девочек со своей тарелки и по их требованию иногда клал и себе в рот маленький кусочек. Девочкам понравилась новая игра, и они развеселились.
Обед прошел незаметно, и вскоре Мумтаз взяла кастрюлю и половник, чтобы помыть под краном на улице. Ашраф ее остановил.
– Я хотел поговорить с тобой до обеда, но ты раскричалась.
– Теперь я тебя слушаю.
– Я о том… о том, что творится сейчас повсюду.
– Что творится?
– Хочешь, чтобы я рассказал об этом при детях? – сердито прошептал Ашраф. – Не прикидывайся глупой. Раньше или позже беда и сюда придет. Как бы ни сложились обстоятельства, отношения между двумя сообществами никогда не будут прежними.
Он увидел испуг в глазах Ишвара и Нараяна и быстро добавил: «К нам это не имеет никакого отношения, мальчики. Мы навсегда останемся семьей – даже в разлуке».
– Но, дядя Ашраф, нам не надо расставаться, – сказал Нараян. – Мы с Ишваром не собираемся пока уезжать.
– Да, я знаю. Но тете Мумтаз, детям и мне придется уехать.
– Мой бедный господин совсем сошел с ума, – не выдержала Мумтаз. – Хочет уезжать. С тремя малютками? Куда ты хочешь ехать?
– Туда же куда все. Надо пересечь границу. А что ты предлагаешь? Сидеть и ждать, когда ненависть и безумие придут к нам, вооруженные саблями, дубинками и керосином? Так вот, слушайте – завтра утром я иду на вокзал и покупаю билеты на поезд.
Мумтаз сопротивлялась, говорила, что он ведет себя как безрассудный старик. Но Ашраф не шел ни на какие уступки. Он говорил, что готов отстаивать свою точку зрения всю ночь, и никогда не согласится, что все идет, как надо.
– Я сделаю все, чтобы спасти свою семью. Как можешь ты быть такой слепой! Если понадобится, я за волосы притащу тебя на вокзал. – Услышав такое, дети снова пустились в рев.
Мумтаз утерла слезы дупаттой[45] и прекратила спорить. Она вовсе не слепая и тоже чует опасность, муж в этом прав. Но повязку с глаз действительно трудно снять: страшно увидеть то, чего видеть не хочешь.
– Если нужно уезжать в спешке, много не возьмешь, – предупредила она. – Одежду, печку, кухонную утварь. Ладно, пойду укладывать вещи.
– Приготовь только то, что возьмем с собой, – сказал Ашраф. – Остальное запрем в мастерской. Иншалла[46], когда-нибудь мы вернемся и заявим о своих правах. – Он пошел укладывать детей. – Сегодня нам надо пораньше лечь спать. Завтра мы отправляемся в долгое путешествие.
Нараяну было невыносимо слушать эти разговоры и следить за нервными сборами. Но он сомневался, что его вмешательство что-то изменит. Он сделал вид, что идет вниз спать, а сам выскользнул через заднюю дверь к соседям и рассказал о планируемом побеге.
– Серьезно? – засомневался хозяин скобяной лавки. – Когда мы говорили утром, он согласился, что в нашем квартале такого случиться не может.
– Теперь он так не думает.
– Подожди, я сейчас же иду к нему.
Захватив с собой угольщика, мельника и бакалейщика, он забарабанил в дверь Ашрафа.
– Прости, что побеспокоили тебя в такой час. Можно войти?
– Конечно. Не хотите закусить? Выпить?
– Нет, спасибо. Мы зашли, потому что получили опечалившее нас известие.
– Что случилось? – Мысль о том, что кто-то из знакомых мог пострадать из-за беспорядков, взволновала Ашрафа. – Могу я чем-то помочь?
– Можешь. Если скажешь, что это неправда.
– Какая неправда?
– Что ты хочешь покинуть нас, покинуть место, где родился и где родились твои дети. Для нас это большое горе.
– Вы прекрасные люди. – На глазах Ашрафа выступили слезы. – Но у меня, правда, нет выбора.
– Давайте сядем и спокойно подумаем, – предложил хозяин скобяной лавки, обняв Ашрафа за плечи. – Ситуация плохая, не спорю, но бежать сейчас – просто безумие.
Остальные согласно закивали. Угольщик положил руку на колено Ашрафа.
– Поезда ежедневно пересекают новую границу, но доставляют не людей, а трупы. Вчера с севера приехал мой агент, он видел это собственными глазами. Поезда останавливают в пути, и всех безжалостно убивают. По обе стороны границы.
– И что же мне тогда делать?
В голосе Ашрафа звучало такое отчаяние, что хозяин скобяной лавки снова положил руку ему на плечо.
– Оставайся здесь. Ты среди друзей. Мы не дадим в обиду твою семью. У нас по соседству все спокойно. Мы всегда дружно жили.
– Но что будет, если придут погромщики?
– Ты единственный мусульманин из всех торговцев на нашей улице. Так неужели мы не сумеем защитить один магазин? – Соседи обнимали Ашрафа, хлопали по спине, говорили, что ему нечего бояться. – А если вдруг почувствуешь тревогу – днем или ночью, приходи к нам вместе с женой и детьми.
После ухода соседей Нараяну пришла в голову идея.
– На доме висит вывеска «Ателье «Музаффар». Можно ее заменить.
– Зачем? – не понял Ашраф.
Нараян колебался, не зная, как сказать.
– Ну, на новое…
Ашраф догадался.
– А, на новое имя. Индийское. Хорошая мысль.
– Давайте займемся этим прямо сейчас, – сказал Ишвар. – Я привезу новую доску со склада вашего дяди. Можно я возьму мотоцикл?
– Конечно. Но будь осторожен, не заезжай на мусульманские улицы.
Через час Ишвар вернулся с пустыми руками: ему не удалось добраться до склада.
– Много домов и магазинов в огне. Я ехал медленно, очень медленно. Потом увидел людей с топорами. Они при мне зарубили мужчину. Я испугался и повернул назад.
Ашраф тяжело опустился на стул.
– Ты поступил правильно. Но что нам теперь делать? – Страх лишил его способности думать.
– А почему нам нужна новая доска? – спросил Нараян. – Можно просто перевернуть старую. Нам только краска потребуется.
Он опять отправился в скобяную лавку, и хозяин дал ему открытую банку с синей краской.
– Отлично придумано, – похвалил сосед. – А какое имя напишете?
– Думаю, «Портной Кришна», – сказал Нараян первое, что пришло в голову.
– Синий будет хорошо. – Внимание соседа привлекли клубы дыма и огня на горизонте. – Кажется, горит дровяной склад. Только не говори пока Ашрафу.
К ночи они закончили рисовать буквы и повесили вывеску на прежнее место. – На старом дереве свежая краска особенно заметна, – сказал Ашраф.
– Завтра, когда краска высохнет, я потру ее пеплом, – пообещал Ишвар.
– Если только к тому времени мы сами не обратимся в пепел, – мрачно пошутил Ашраф. Хрупкое ощущение безопасности, принесенное соседями, понемногу таяло.