– Так вот, на твой вчерашний вопрос насчет легионерского стажа, – сразу без вступления заговорил негромко Оболенцев, – как только мой пятилетний срок закончился, я сразу же рванул в Париж. Я знал, что многие из наших уже там. И что же я получил, как ты думаешь? Да ничего хорошего. Хотя кризис по утверждениям газет уже закончился, работы не было даже для самих французов. Нет, кое-кто из россиян все же устроились. Те, кто умел хоть что-нибудь делать, а не как я – только стрелять и махать шашкой. Вот и двинул я обратно в легион. А что оставалось делать? Нужники чистить? Или идти на гибельные ртутные или свинцовые рудники? Нет, уж лучше я здесь умру от пули или от арабской сабли, мгновенно или пусть даже через пару часов, недолго мучаясь, и это произойдет под солнцем, на свежем воздухе. Может быть, даже песню прощальную споют тихонько надо мной мои боевые товарищи. Это намного лучше, чем сперва в шахте гнить, а потом три года подыхать по богадельням, задыхаясь от кашля или еще от чего-нибудь.
Очевидно, Сергей прав, думает Макаров. Ему уже приходилось слышать подобное от тех, кто не нашел себя в мирной жизни и снова вернулся в легион. Конечно, здесь могут запросто убить, но у тебя есть возможность более – менее сносной жизни, и ко всему в легионе сейчас совершенно другие порядки. Они стали более человечные, лучше кормят и даже платят деньги. Но таких, как Оболенцев в армии с каждым годом все меньше, на гражданке теперь можно найти работу, и не ищут ее лишь те, кто уже не хочет оставить винтовку, потому как не мыслит себя в мирной жизни.
– А за что ты получил срок, – интересуется он у Сергея.
– Ты знаешь, это трудно даже объяснить. Формулировка: за самовольное оставление позиции во время боя. Держали мы высотку отделением, а когда половину из нас уже перебили и патроны заканчивались, мы решили отойти. Потом разборка пошла, кто дал команду отступать? Да никто не давал, всем жить хотелось. И пришлось взять на себя, так как жалко ребят стало, сроки всем нам грозили, а так одному мне.
– А почему не командиру отделения?
– Его, беднягу, первым убило, – ответил Оболенцев. – Ладно, давай спать, а то застукают.
Через несколько дней половину из них отправили на строительные работы; им предстоял ремонт железнодорожного полотна. Поскольку в руках у заключенных теперь не иголки, а кирки и лопаты стража держится подальше и можно разговаривать сколько угодно. Нельзя только долго стоять неподвижно или, тем более, садиться. Темы для разговоров самые различные и почти все о прошлом. О побеге вслух не говорят, это опасно. Могут донести, и тебе обеспечен дополнительный срок даже за разговор на эту тему. Но все же она возникла; ее поднял заключенный, в котором все без труда узнали того, активного, который еще в фургоне пытался отыскать лазейку. Теперь он отводил в сторонку кого-нибудь и долго с ним о чем-то шептался. Дошла очереди и до Макарова; невысокий, уже начавший полнеть мужчина остановился возле него и поманил пальцем. Они сделали несколько шагов от насыпи и остановились так, что стали невидимыми для охраны.
– Послушай, приятель, у меня к тебе есть серьезное дело, – и он жарко зашептал Владимиру на ухо. Суть сводилась к предложению бежать вместе с ним, Познеком. У него есть окно, через которое можно уйти на Канарские острова, на берегу есть человек, он поможет найти катер или парусник. За побег следует заплатить три тысячи франков, понятно, денег сейчас ни у кого нет, но тот человек подождет, пока что достаточно будет расписки. Мне нужно два-три надежных человека, таковы условия хозяина. Одного он уже нашел, но если у тебя найдутся свои подельщики то еще лучше.
Познек ему сразу не понравился: в лице слишком много лисьего, а его круглые глазки таращились явно глупо, хотя он и пытался придать взгляду умное выражение. Макаров отказался, сославшись на плохое здоровье.
– Браво! Вы правильно поступили, поручик, – заявил, услышав об этом, Оболенцев. – Обрати внимание, Володя, он обратился именно к тебе, а не ко мне. И знаешь, почему?
– Знаю. Потому что ты похож на губернатора, случайно напялившего на себя арестантскую робу. К тебе подойти даже страшно, – ответил Владимир.
– Ну, неужели, я и впрямь так представительно выгляжу,– рассмеялся ротмистр, – что даже могу напугать провокатора? – Оболенцев стал серьезен. – Нет, Володя. Вот ты его кожей ощутил, но его легко можно вычислить логически. Он не подошел ко мне, потому что у меня всего лишь год, и я не сорвусь в бега, причем в очень сомнительной компании, где есть все шансы заработать пятерку за побег. Вот ты совсем другое дело, ты побежишь, так как у тебя большой срок. А теперь ответь мне, ты с кем-нибудь делился, сколько тебе сидеть? Нет! И я тоже только с тобой. А у Познека есть такая информация, и получить ее он мог только от начальства, следовательно, он с ними связан и работает на них. И ты принял правильное решение: держаться от него подальше. – Ротмистр немного помолчал, выравнивая лопатой откос насыпи, затем снова заговорил, задумчиво глядя на синеющие над горизонтом горы.
– Ты знаешь, Владимир, что я вообще думаю о побеге? В принципе, я отношусь к этому отрицательно. В перспективе у беглеца нет почти никаких шансов уйти отсюда, из центра Марокко. Другое дело с побережья, но до него еще нужно добраться, а без знания языка это немыслимо. Если бы с нами вместе, я имею ввиду, с христианами, не тянули свои сроки мусульмане, то все эти тюрьмы, лагеря и воинские части вообще бы не охранялись. Бежавшие европейцы, почти все без исключения, (если оно и есть, то очень ничтожно), попадают в плен к арабам, где их не ждет ничего, кроме мученической смерти. И тогда они идут на все, чтобы вновь вернуться под французскую защиту. Так какой смысл бежать? Не зная арабского языка, ты не сможешь перейти эти все ихние Атласы, населенные дикими племенами, а на равнинах тебя будут ждать те же арабы или патрули легионеров.
Они бы не обращали на провокатора внимания, если бы тот не развил слишком бурную деятельность. Это заметили еще несколько заключенных из старых солдат; Оболенцев взял инициативу на себя, и они прямо у насыпи, когда после обеда им разрешался тридцати минутный перекур, собрали маленькое совещание.
– Вы посмотрите, – обвел ротмистр взглядом присутствующих, – этот негодяй не унимается, видите, он принялся уговаривать молодых ребят и, кажется, успешно, судя по тому, как они перешептываются и прячут под матрасы хлебные корки. Если мы не вмешаемся, загремят они по полной. Самое страшное, что они этого не понимают, поскольку целиком доверились подлецу Познеку. Какие есть предложения?
Первое предложение – сделать ему темную – отвергли большинством. Ее, конечно, обязательно сделают, но в самом конце.
– Этому негодяю следует устроить настоящую провокацию, такую, чтобы он лишился своего хлебного места. Уже есть сведения, что за каждый спровоцированный побег эта гнусь получает солидную премию. И все начальники вокруг тоже имеют за раскрытие дела всякие преференции, включая повышение в звании или должности, потому они его всячески поощряют, – заявил немолодой усатый легионер. – Давайте подумаем день-два.
Однако решение нашлось быстрее, уже на следующий день они собрались вновь и безоговорочно приняли вариант, предложенный Оболенцевым.
– Но для этого нам нужно найти еще одного такого же негодяя, которого не жалко будет подставить вместе с Познеком, – заметил Сергей.
– А что его искать, если в лагере такой уже есть – подонок из подонков, – сказал один из заговорщиков. – Он частенько занимается вымогательством, отнимая продукты у тех, кто слабее его, а иногда и деньги. Обжора и хулиган, он из бывших немцев и кличка у него Толстый Фриц.
После того, как эта кандидатура была одобрена, принялись искать еще одного фигуранта предстоящего дела: человека внешне похожего на Фрица. Среди заключенных такого не нашлось, но они отыскали его среди обслуги. Рабочий кухни мадьяр Мерташ вполне мог сойти за немца комплекцией и ростом, остальное решили «дорисовать». Ему налепили черные косматые брови, желтые прокуренные усы, а два верхних зуба при помощи шоколадной фольги стали похожими на золотые. Даже перстень, изготовленный из консервной банки, был как настоящий. Фриц слегка дергал щекой, у мадьяра так почему-то не получалось, поэтому решили, что он просто будет моргать одним глазом. Все это: брови, усы, золотые зубы и дергание щекой должно будет совершаться в полумраке барака, так что мы особо не сомневались в достоверности нашего маскарада. Гораздо труднее стоило уговорить Мерташа, сыграть эту роль; мы уверяли его, что это простой розыгрыш, благодаря ему мы выигрываем пари и вместе с ним некую сумму денег. Мудрый мадьяр поинтересовался суммой и потребовал выдать ему авансом ее половину. Нам пришлось вручить ему пять франков и это, видимо, сыграло решающую роль.
Заговорщики узнали, что Толстый Фриц заядлый картежник и для него был устроен специальный сеанс, когда ему все время везло; он постоянно выигрывал и, понятно, даже не помышлял оставить игру. В это время к его матрасу, на котором возлежал Мерташ, «случайно осведомленные» люди привели Познека; в бараке было полутемно, поэтому лже-Фриц время от времени щелкал зажигалкой, якобы раскуривая погасшую сигарету (сам венгр не курил), а на самом деле, чтобы осветить накладные брови и усы, фальшивые зубы и дергающуюся щеку. Помимо всего, еще ругался по-немецки, этим он владел натурально. Он поведал Познеку, что намерен бежать и что с ним еще двое. И еще он хотел, чтобы Познек бежал вместе с ними для гарантии. Деньги у него есть на счете в испанском банке, как только ему удастся добраться до них, он тут же рассчитается. Дыра в ограждении, через которую они уйдут должна быть его размеров, можно и чуть больше; у него плохая свертываемость крови, не ровен час, поцарапается, тогда собаки сразу отыщут их по кровавому следу. Познек все условия принял, а также пообещал, что в лесу их будет поджидать телега с лошадью, так как толстяк признался: у него одышка и он не смоет бежать более десяти минут без остановки. И это было принято тоже. Время назначено на два часа после полуночи; выходящая в это время из-за гор большого Атласа луна освещает равнину, оставляя двухметровый приземный слой в полной темноте. И ослепленным часовым на вышках в такие минуты почти невозможно рассмотреть происходящее внизу.
После того, как окрыленный Познек покинул место переговоров, стали думать, как затащить немца на место его будущего побега. Решили прибегнуть к помощи тех же карт; во время очередной партии в «наполеон» один из игроков, проиграв целых два франка, заявил вдруг о своей неплатежеспособности. Разъяренный толстяк намеревался уже поколотить неудачника, но тот внезапно предложил немцу заменить деньги интимным свиданием с прачкой Гортензией, которое он оплатил еще вчера, а завтра ночью, без четверти два она будет ждать его за пакгаузом. Если учесть, что прачка была хороша собой, и встреча с ней стоила не менее пяти монет, то Фриц тут же согласился. Гортензии утром показали Фрица и убедили ее в том, что он намерен осчастливить ее лично, и уплатит ей за это семь франков. Для этого она должна подойти к нему и дать согласие. Прачка тут же, не откладывая, грациозно проплыла мимо немца и бросила: «а ты мне нравишься, хомячок!» Вопрос был решен, Фриц поверил окончательно и ровно без четверти два топтался в условленном месте в предвкушении совсем уж скорого наслаждения. Условленное место было прямо напротив дыры в заборе, проделанной для побега, на которую он, впрочем, не обращал никакого внимания. Время шло; из-за угла выглядывал Познек, он ждал остальных участников побега, но никто не появлялся и он направился к Фрицу.
– Ну, что, ты скажешь? Сколько еще нужно ждать? – спросил он у немца.
Тот оторопел от подобной наглости и приказал ему немедленно убираться.
– Это я жду! Понимаешь, я! А ты тут не причем, убирайся, пока цел! – толстяк разволновался и мешал французские слова с немецкими, чем окончательно сбил с току провокатора, не понимающего этой тарабарщины. Тот решил остальных не дождаться и попытаться заработать хотя бы на этом, схватил Фрица за руку и потащил его в дыру.
– Бежим, черт бы тебя побрал! Остальные нас догонят! Мы их подождем в лесу.
Немец вырвался и разозлившись, что какой-то фрукт хочет помешать столь желанному свиданию, влепил Познеку в его наглую рожу с такой силой, что тот улетел в проделанное отверстие. Где-то за сараем послышался женский голос, но с противоположного боку. И в этот же и без того сложный для Толстого Фрица момент, с двух сторон сразу появилось по две фигуры и направились к нему. Он понял, что встреча с этими непонятно зачем появившимися неизвестными не сулит ничего хорошего и решил покинуть опасное место через невысокую крышу пакгауза. Толстяк ухватился за ее край и попытался подтянуться и влезть наверх. Но наличник не выдержал его массы, и немец вместе с ним рухнул наземь. Он тут же вскочил, неизвестные быстро приближались, но Фриц уже теперь не слишком их боялся; численное преимущество противника было тотчас сведено к нулю доской, оказавшейся в его могучих руках. Он бросился навстречу той паре, что была ближе, и обратил их в паническое бегство, и тут же повернулся к тем, двоим, дышавшим уже ему в затылок. Схватка была короткой: через минуту его преследователи валялись на земле сбитые мощными ударами доски. Они, конечно, кричали свое «именем закона», на что Фриц не обращал ни малейшего внимания, поскольку те были в штатской одежде и он их принял за соперников по линии Гортензии. На самом деле это были агенты, которые должны были схватить беглецов, как только несчастные вылезут за проволочное ограждение. И тут, в самый неподходящий момент, появилась прекрасная кухарка, опоздавшая, как и положено настоящей даме на несколько минут. Фриц, естественно, бросился к объекту своих страданий и поспешил увести его со столь неподходящего для интимных встреч места. Доска была отброшена, поскольку ему хотелось иметь руки свободными для объятий. Этой грубейшей ошибкой тут же воспользовались его противники; перегруппировавшись, они вчетвером навалились на толстяка, скрутили и, несмотря на яростное сопротивление, надели на него наручники.
Но потом на суде им так и не удалось доказать его вину; Фриц нанял адвоката, который оказался довольно сообразительным. Он разыскал и представил в качестве свидетельницы некую Гортензию Боулл, кухарку исправительного заведения, которая под присягой подтвердила, что назначила обвиняемому свидание именно на это время и в том месте, где его схватили, что могли бы подтвердить множество свидетелей.
Познек утром появился с огромным синяком под глазом – прощальный удар Толстого Фрица, тем не менее, на эту ночь было намечено устроить ему темную. Но грянули события, напрочь отодвинувшие намеченный план по наказанию провокатора.
Утром весь личный состав выстроили на плацу, чтобы убедиться, не сбежал ли кто-нибудь в эту бурную ночь. Убедились, что все на месте, тем не менее, отменили ремонт насыпи и усадили всех латать дырявые мешки. Заключенные потихоньку переговаривались, и стража не обращала на это должного внимания; все были взволнованы ночными событиями. Дыру в заграждении не заделывали; был звонок, что о раскрытой попытке уже известно в главке и теперь ожидали кого-то из Феса. Проверяющий явился в полдень, когда начальство пребывало в послеобеденной сиесте, и во дворе никого, кроме полусонного дежурного. Представительный мужчина, несмотря на жару, был в плаще, шляпе, очках и даже в легком шарфике. Все уже знали: в связи с попыткой побега к ним прибыл следователь из центра.