Когда рассеется туман - Панасюк Александра Леонидовна 6 стр.

– И что?

– Сейчас, как же это было-то… мастер[5] Дэвид тогда учился ездить верхом. Мисс Ханна рассердилась, что ее не взяли, подхватила мисс Эммелин, да и дала деру от няни Браун. Убежали они аж на край имения, туда, где в тот день яблоки собирали. – Нэнси покачала головой. – Ну и мисс Ханна уговорила мисс Эммелин спрятаться в амбаре – она, когда захочет, любого уговорит, а мисс Эммелин и рада была яблок поесть. А мисс Ханна понеслась домой изо всех сил, бежит, будто за ней гонятся, и мистера Фредерика зовет. Я накрывала к обеду в столовой и слышу, как мисс Ханна отцу говорит, что к ним в саду подошли двое каких-то черномазых незнакомцев. Повосхищались, какая мисс Эммелин красивая, и позвали ее с собой – путешествовать в дальние страны. Она не уверена, сказала мисс Ханна, но ей кажется, это какие-то работорговцы.

– И чем же дело кончилось? – воскликнула я, потрясенная дерзостью Ханны.

Важничая оттого, что знает столько секретов, Нэнси ответила:

– Мистер Фредерик всегда побаивался рассказов о работорговцах. Он сперва побелел, потом покраснел и, не успели мы оглянуться, схватил мисс Ханну за руку и помчался в сторону сада. Берти Тимминс – он там яблоки собирал – видит: несется мистер Фредерик со всех ног и на бегу приказы выкрикивает: мол, надо поднимать народ, искать мисс Эммелин, ее двое темнокожих незнакомцев похитили. Стали искать – и там и тут, все кругом перевернули, но никто не видел двух мужчин с золотоволосой девочкой.

– А когда же ее нашли?

– А ее и не нашли. Мисс Эммелин сама вылезла. Через час или около того надоело ей прятаться в яблоках, она и вышла из амбара посмотреть, что за шум кругом, и узнать, почему мисс Ханна за ней не идет.

– Мистер Фредерик здорово рассердился?

– А то как же! – подтвердила Нэнси. – Только ненадолго – не умеет он на мисс Ханну долго сердиться. Они же два сапога пара, ей надо очень постараться, чтобы он всерьез на нее обиделся. – Она положила тряпку на стол, покрутила головой, потерла шею. – Многие говорят, что мистер Фредерик получает по заслугам.

– Почему? Что он натворил?

Нэнси глянула в сторону кухни, чтобы удостовериться, что нас не слышит Кэти. Под лестницей большого дома на холме, как и в других имениях того времени, царила строгая, отточенная столетиями иерархия. Хоть я и была горничной для самых простых поручений – мишенью для выговоров и нагоняев, положение судомойки все равно было гораздо ниже. Хотелось бы сказать, что меня возмущало это бессмысленное неравенство, что я хотя бы не приветствовала, если уж не осуждала его. Но на самом деле в то время я скорее радовалась крохотным преимуществам, позволявшим мне слушать сплетни Нэнси, – надо мной и так стояло бог знает сколько народу.

– Давал он родителям жару, когда сам был помладше, наш мистер Фредерик, – тихо, почти не разжимая губ, объяснила Нэнси. – Такой сорванец был, что лорд Эшбери послал его учиться не в Итон, а в Рэдли, чтобы он репутацию брату не испортил. И в Сандхерст потом не пустил, хотя тот и собирался на флот.

Я жадно слушала, а Нэнси продолжала:

– И понятно – ведь майор Джонатан так здорово отличился на службе. А доброе имя слишком легко запятнать. Нет, рисковать не стоило. – Нэнси кончила массировать шею и взяла со стола потускневшую солонку. – Ну, все хорошо, что хорошо кончается. У мистера Фредерика теперь и автомобили, и детей трое. Сама на представлении увидишь.

– А дети майора Джонатана будут играть в спектакле?

Внезапно Нэнси помрачнела и буркнула:

– Ты хоть думаешь, когда говоришь?

Я поняла, что ляпнула что-то не то. Грозный взгляд Нэнси заставил меня опустить глаза, и в натертом до зеркального блеска блюде я увидела свои покрасневшие щеки.

– У майора нет детей, – прошипела Нэнси. – Больше нет.

Она вырвала у меня тряпку, царапнув мою руку длинными тонкими пальцами.

– Хватит болтать. Совсем голову мне заморочила.

К новой жизни привыкать всегда непросто, а тут еще все кругом словно сговорились считать, что я с рождения должна знать про Ривертон все до мельчайших подробностей – и про дом, и про семью. Я догадывалась: дело в том, что мама работала тут до моего рождения. Мистер Гамильтон, миссис Таунсенд и Нэнси с чего-то решили, что она полностью просветила меня и насчет Ривертона, и насчет Хартфордов, и вечно ставили меня в неловкое положение, если оказывалось, что я о чем-нибудь и не слыхивала. Особенно Нэнси – если у нее не было настроения что-то разъяснять, она презрительно фыркала: я наверняка знаю, как ее сиятельство любит, когда окна приоткрыты на два дюйма в любую погоду, так что я то ли страшно рассеянная, то ли жутко бестолковая.

Точно так же Нэнси решила, что я в курсе, какая беда стряслась с детьми майора Джонатана, и ничто не смогло бы ее переубедить. Поэтому следующие две недели я старалась избегать ее настолько, насколько вообще можно избегать того, с кем живешь и работаешь.

По вечерам, когда Нэнси укладывалась в кровать, я лежала очень тихо, притворяясь спящей. К моему облегчению, она задувала свечу, и картина с умирающим оленем исчезала во мраке. Днем, когда мы сталкивались в кухне, Нэнси как можно выше задирала нос, я же, напротив, смиренно опускала глаза.

К счастью, у нас было полно работы – мы готовились к приезду взрослых гостей лорда Эшбери. Отперли и проветрили гостевые комнаты в восточном крыле, сменили посеревшие простыни, протерли мебель. На чердаках обнаружились невообразимых размеров сундуки с постельным бельем, которое надо было достать, перештопать и выстирать в огромных медных котлах. Зарядили дожди, во дворе за домом сушить было нельзя, и мы развешивали белье в зимней сушильне – высоко на чердаке, возле спален служанок, где по стене шла теплая труба от кухонной печи.

Именно там я вновь услышала про Игру. Обрадованная дождями, мисс Принс вознамерилась всерьез взяться за Теннисона, и младшие Хартфорды исследовали дом в поисках надежных укрытий, забираясь с каждым разом все глубже и глубже. Сушильня, спрятанная между трубой и бойлерным котлом, находилась дальше всего от библиотеки, выполнявшей роль классной комнаты. Тут они и обосновались.

Впрочем, я ни разу не видела их играющими. Таково было правило номер один: Игра – это секрет. Зато я подслушивала и подглядывала, а пару раз даже заглянула тайком в шкатулку. И вот что узнала.

Дети играли в Игру уже много лет. Нет, играли – не то слово. Жили. Они жили Игрой уже много лет. Потому что это была не просто забава, а затейливая выдумка, иной мир, в который им нравилось ускользать.

Для этого не требовалось ни мечей, ни костюмов, ни шлемов с перьями. Никаких атрибутов обычной игры. Потому что секрет. Главное – шкатулка. Черная лакированная шкатулка, привезенная из Китая кем-то из предков, один из трофеев тех времен – времен великих открытий и беззастенчивых грабежей. Величиной с обычную шляпную коробку, не слишком большая, не слишком маленькая, на крышке инкрустация из полудрагоценных камней: мостик через реку, над водой – плакучие ивы, на одном из берегов – небольшой замок. На мосту стоят три человека, над ними кружит одинокая птица.

Дети ревностно охраняли шкатулку, набитую всем, что требовалось для Игры. Ведь, несмотря на постоянную беготню, прятки и сражения, главное удовольствие Игры заключалось в другом. Правило номер два: все приключения, находки и открытия требовалось тщательно сохранить. Дрожа от азарта, дети врывались на чердак и зарисовывали, записывали каждую деталь очередного путешествия: на свет появлялись карты, диаграммы, шифры, наброски, пьесы и книги.

Книги из сшитых нитками крошечных листков, исписанных такими мелкими буквами, что приходилось подносить их очень близко к глазам. На обложках красовались названия: «Спасение от Кощея Бессмертного», «Сражение с демоном Баламом и его медведем», «Путешествие в страну работорговцев». Некоторые были написаны шифром, который я не смогла разобрать, хотя догадывалась, что, будь у меня время, я нашла бы ключ где-нибудь среди страниц этой же книги.

В самой Игре ничего сложного не было. Ее придумали Ханна и Дэвид, и они же, как старшие, отвели себе роль главных игроков и придумщиков. Они решали, куда отправиться в путешествие, они изобрели Совет девяти – странную организацию, состоящую из видных деятелей Викторианской эпохи вперемежку с фараонами Древнего Египта. Советников всегда было девять, и, когда очередная игра требовала нового интересного героя, кто-нибудь из старых персонажей погибал или смещался с должности (смерть всегда наступала при исполнении служебных обязанностей, о чем тут же сообщалось в крохотной газете, хранившейся между страницами книги).

Кроме того, каждый из играющих изображал какого-нибудь героя. Ханна стала Нефертити, а Дэвид – Чарльзом Дарвином. Эммелин, которой было всего четыре, когда придумывались правила, выбрала себе королеву Викторию. Скучный и малоподходящий для приключений персонаж, на который старшие согласились только из снисхождения к возрасту сестры. В Игре Викторию чаще всего похищали злодеи, которых требовалось срочно догнать и обезвредить. Потом Дэвид и Ханна описывали события, а Эммелин дозволялось украшать диаграммы и раскрашивать карты: синим – океаны, бордовым – пропасти, зеленым и желтым – равнины.

Иногда Дэвид пропадал – то садился за пианино, то, если дождь ненадолго стихал, убегал играть в шарики с мальчишками. В такие дни Ханна приближала к себе Эммелин. Разжившись у миссис Таунсенд кусковым сахаром, парочка забиралась в платяной шкаф и придумывала для подлого изменника странные клички на неведомых языках. Однако, как бы ни было скучно, девочкам и в голову не приходило поиграть в Игру без брата.

Правило номер три: в Игру играют трое. Ни больше ни меньше. Три. Число, любимое как искусством, так и наукой: основные цвета, точки, необходимые для установления местонахождения предмета в пространстве, ноты музыкального аккорда, законы термодинамики. Три вершины треугольника, простейшей геометрической фигуры. Непреложный факт – две прямые не замыкают пространства. Вершины, напротив, могут двигаться, менять положение, отдаляться друг от друга на невообразимое расстояние и все равно будут образовывать треугольник. Устойчивый, замкнутый, прочный.

Правила я знала, потому что прочитала их. Написанные детским почерком на желтоватой бумаге, они были приклеены на обратную сторону крышки. И навеки остались в моей памяти.

Под ними шли подписи:

и, в самом низу, две крупные, кривые буквы:

Правила Игры – штука серьезная, требует к себе почтения, и взрослым ее не понять. Разве что слугам, которые знают о почтении все.

Вот так. Ничего особенного – просто детская игра. Даже не единственная, были и другие. В какой-то момент дети забыли ее, забросили, переросли. Или им так показалось. Когда я впервые увидела Хартфордов, Игра уже доживала свой век. Совсем близко, прямо за углом, маячила взрослая жизнь, подстерегали настоящие приключения и погони.

Просто детская игра, и все же… Интересно, если бы не она, могло бы все кончиться совсем по-другому? Впрочем, не станем забегать слишком далеко вперед – в темные и мрачные времена. Вернемся к празднику: Ривертон, год тысяча девятьсот четырнадцатый, ежегодный сбор гостей. Последний перед тем, как наша жизнь изменилась навсегда.

Долгожданный день наконец наступил, и мне разрешили посмотреть на приезд гостей с галереи второго этажа – конечно, при условии, что я вовремя сделаю всю работу. На улице стемнело, я притаилась за перилами, выглядывая между двумя столбиками и вслушиваясь в хруст гравия под колесами машин.

Первыми прибыли леди Клементина де Уэлтон, старинная приятельница семьи, дама с манерами и высокомерием королевы, и ее подопечная – мисс Фрэнсис Доукинс (больше известная как Фэнни): тощая болтливая девица, чьи родители погибли на «Титанике»; в свои семнадцать Фэнни, по слухам, находилась в отчаянных поисках мужа. Нэнси шепнула мне, что леди Клементина спит и видит, как бы выдать Фэнни за овдовевшего мистера Фредерика, притом последний об этих планах понятия не имеет.

Мистер Гамильтон проводил дам в гостиную к лорду и леди Эшбери и торжественно объявил об их прибытии. Я следила, как они входят – леди Клементина впереди, Фэнни за ней – словно пузатый бокал для бренди и узкий фужер с шампанским на подносе у лакея.

Мистер Гамильтон вернулся к парадному входу, где уже появились майор с женой, и сдержанно-привычным жестом одернул обшлага. На добром лице жены – небольшой, пухленькой русоволосой женщины – застыла печать глубокого горя. Конечно, так уверенно я говорю об этом сейчас, через много лет, однако даже тогда я поняла, что она пережила какое-то несчастье. Хоть Нэнси и не раскрыла мне, что случилось с детьми майора, мое юное воображение, вскормленное готическими романами, разыгралось вовсю. Кроме того, я еще плохо разбиралась в нюансах отношений между полами и решила, что только трагедией можно объяснить, почему такой красивый высокий мужчина женат на такой неинтересной женщине. Давным-давно, решила я, она наверняка была хорошенькой, но потом на них свалилось какое-то страшное горе и унесло ее молодость и красоту.

Майор Джонатан, держась еще строже, чем на портрете, привычно осведомился о здоровье мистера Гамильтона, окинул вестибюль собственническим взглядом и повел Джемайму в гостиную. Когда они входили в двери, я вдруг заметила, что рука майора легла жене на талию, даже чуть ниже, – жест, которого трудно было ожидать от столь сурового человека и который я до сих пор не забыла.

У меня уже затекли ноги, когда я наконец услышала, как на дорожке перед домом затормозила машина мистера Фредерика. Мистер Гамильтон с укоризной взглянул на настенные часы и отворил входную дверь.

Мистер Фредерик оказался ниже, чем я его себе представляла, и уж точно ниже брата. Лица было не разглядеть, одни очки сверкнули. Даже когда он снял шляпу, головы все равно не поднял, только пригладил рукой светлые волосы. Лишь когда мистер Гамильтон объявил о его прибытии, взгляд мистера Фредерика скользнул по дому детства – мраморным стенам, портретам, – пока не наткнулся на балкон, где, скрючившись, сидела я. И за секунду до того, как гость исчез в шумной гостиной, лицо его побледнело, будто он увидел привидение.

Неделя пронеслась незаметно. При таком количестве народу в доме я с ног сбивалась, убирая комнаты, накрывая на стол, подавая чай. Но мне даже нравилось – мама всегда учила не бояться тяжелой работы. Кроме того, я не могла дождаться праздника. Остальные слуги предвкушали обед, а я думала только о концерте. С тех пор как съехались взрослые гости, я почти не видела детей. Туман рассеялся так же внезапно, как лег, и над нами раскинулось такое ясное, чистое небо, что грех было сидеть дома. Каждый день, подходя к детской, я, затаив дыхание, с надеждой прислушивалась, но хорошая погода установилась надолго, и тем летом там никто больше так и не появился. Шум, хохот и Игра переселились в сад.

И волшебство с ними. Тишина стала пустотой, исчезла та маленькая тайна, которой я когда-то наслаждалась. Теперь я работала быстро – протирала полки, не обращая внимания на корешки книг, не глядела в глаза игрушечному коню, а думала лишь о том, что сейчас делают хозяева детской. А закончив уборку, спешила дальше – дел было много. Иногда, выкатывая столик для завтрака или убирая ночной горшок из гостевой спальни на втором этаже, я слышала вдали взрывы смеха, подскакивала к окну и смотрела, как дети, фехтуя на бегу длинными палками, несутся к озеру и пропадают из виду.