– Думаю, жених вовремя пришел в себя, – заметила Ханна.
– Он женился на ее сестре, – объяснила Эммелин.
Ханна осеклась – правда, ненадолго.
– Надо было подать на него в суд за нарушение обязательств.
– Леди Клем тоже так сказала – и даже хуже, а бабушка ответила, что мисс Принс не желала ему неприятностей.
– Ну и дура, – подытожила Ханна. – Тогда так ей и надо.
– Но ведь это так романтично, – хмыкнул Дэвид. – Несчастная безответно влюблена, а тебе жалко почитать ей грустные стихи. До чего же ты жестокая, Ханна!
– Не жестокая, а реалистичная, – подняла подбородок Ханна. – А влюбленные вечно ничего не соображают и творят всякие глупости.
Дэвид улыбнулся – многозначительная улыбка старшего брата, который уверен, что совсем скоро сестра заговорит по-другому.
– Нет, серьезно, – упрямо продолжала Ханна. – Ты же знаешь, как я отношусь ко всей этой романтике. А мисс Принс стоило бы унять слезы и заинтересоваться чем-нибудь, да и нас заинтересовать. Строительством пирамид, к примеру, или исчезновением Атлантиды, походами викингов…
Эммелин зевнула, а Дэвид поднял руки, показывая, что сдается.
– Ну ладно, – хмуро сказала Ханна, глядя на листы в руке. – Мы только зря теряем время. Начнем с того места, где Мариам поражает проказа.
– Мы это уже сто раз репетировали, – запротестовала Эммелин. – Давайте поиграем во что-нибудь!
– А во что?
– Не знаю, – растерянно пожала плечами Эммелин, переводя взгляд с Дэвида на Ханну. – Может, в Игру?
Нет, не в Игру, а в игру. Тогда еще она была для меня просто игрой. Эммелин могла иметь в виду шарики или прятки. Только некоторое время спустя их игра стала Игрой с большой буквы, дорогой к приключениям, фантазиям и тайнам. А тем хмурым, сырым утром, когда дождь уныло барабанил в окна детской, я почти не обратила внимания на слова Эммелин.
Скрючившись за спинкой кресла и сметая разлетевшиеся по полу сухие лепестки, я пыталась представить себе, каково это – иметь братьев и сестер. Мне всегда хотелось кого-нибудь. Я даже раз спросила у мамы, не могла бы она завести мне сестренку, чтоб было с кем сплетничать и шептаться, фантазировать и мечтать. Мне жилось так одиноко, что я с удовольствием представляла себе даже наши ссоры. Мама как-то грустно рассмеялась и сказала, что ни к чему повторять одну ошибку дважды.
Как это – гадала я – ощущать себя чьей-то, глядеть на мир, зная, что ты часть племени, чувствуя за спиной союзников? Погрузившись в свои мысли, я рассеянно водила щеткой по спинке кресла, как вдруг она за что-то зацепилась, на пол свалилось одеяло, и я услышала хриплый вскрик:
– Что случилось? Ханна! Дэвид!
Старушка, древняя, как само время, дремала в кресле, завернувшись в плед так, что до сих пор ее не было ни видно ни слышно. Должно быть, няня Браун, сообразила я. О ней говорили тихо и благоговейно как наверху, так и под лестницей, она вырастила самого лорда Эшбери и считалась такой же принадлежностью семьи, как и дом.
С щеткой в руке я застыла за спинкой кресла под взглядами трех пар голубых глаз.
– Что стряслось, Ханна? – снова спросила старушка.
– Ничего, няня Браун, – обретя дар речи, ответила Ханна. – Мы репетировали. Будем потише.
– Смотрите, чтобы Реверли не слишком распрыгался здесь, взаперти, – велела няня.
– Нет-нет, он ведет себя замечательно, – сказала Ханна, очень отзывчивая, несмотря на вспыльчивость. Она шагнула к няне и снова укрыла одеялом ее высохшее тело. – Отдыхай, милая, у нас все хорошо.
– Ну если только совсем чуть-чуть, – сонно согласилась няня. Ее глаза закрылись, и через минуту она уже мирно похрапывала.
Я затаила дыхание, ожидая, когда кто-нибудь из детей заговорит. Они все смотрели на меня широко раскрытыми глазами. Я уже представила, как меня волокут к Нэнси или даже к самому мистеру Гамильтону, а те требуют объяснить, как это я осмелилась вытереть пыль с няни, и недовольное лицо мамы, когда меня вернут домой, даже не дав рекомендаций…
Но никто не ругал меня, не бранил, даже не хмурился. Случилось то, чего я совершенно не ожидала. Будто по команде они расхохотались: свободно, безудержно, рушась друг на друга и сплетаясь в клубок.
Я молча стояла, ожидая сама не знаю чего, смех напугал меня гораздо больше, чем молчание. Губы предательски задрожали.
Наконец старшая девочка вытерла глаза и смогла выговорить:
– Я – Ханна. Мы с тобой раньше не встречались?
Я торопливо сделала книксен и выдохнула:
– Нет, миледи. Меня зовут Грейс.
– Никакая она не миледи, – рассмеялась Эммелин. – Она просто мисс.
Я снова присела, стараясь не поднимать глаз.
– Меня зовут Грейс, мисс.
– А выглядишь как-то знакомо, – сказала Ханна. – Ты точно не работала здесь на Пасху?
– Нет, мисс. Я новенькая. Меня взяли месяц назад.
– Ты слишком маленькая для горничной, – заметила Эммелин.
– Мне четырнадцать, мисс.
– Опа! – воскликнула Ханна. – Мне тоже! Эммелин – десять, а Дэвид у нас старичок – ему шестнадцать.
– А ты всегда протираешь тех, кто уснет в кресле, Грейс? – спросил в свою очередь Дэвид.
Эммелин снова захохотала.
– Нет-нет, сэр. Только сегодня, сэр.
– Жалко. А то можно было бы никогда не мыться.
От смущения у меня вспыхнули щеки. Никогда раньше я не встречала настоящего джентльмена, да еще почти моего ровесника. От его последних слов сердце у меня в груди заколотилось, как птица в клетке. Странно. Даже и сейчас, когда я вспоминаю Дэвида, я чувствую что-то вроде того давнего волнения. Выходит, я еще не совсем умерла.
– Не обращай внимания, – посоветовала Ханна. – Дэвид считает себя жутким остряком.
– Да, мисс.
Ханна смотрела на меня с интересом, словно собираясь спросить что-то еще. Но прежде чем она открыла рот, мы услышали звук шагов – сперва по лестнице, а потом и по коридору. Ближе, ближе… Цок, цок, цок…
Эммелин подскочила к двери и поглядела в замочную скважину.
– Это мисс Принс, – обернувшись к Ханне, шепнула она. – Идет сюда.
– Скорей! – прошипела Ханна. – А то погибнем страшной смертью в неравной борьбе с Теннисоном.
Застучали ботинки, взметнулись юбки, и, прежде чем я успела хоть что-нибудь сообразить, все трое испарились. Дверь распахнулась, в комнату ворвался холодный, сырой воздух. В дверном проеме выросла прямая, как палка, фигура.
Мисс Принс оглядела комнату и заметила меня.
– Ты! – сказала она. – Ты не видела детей? Они опаздывают на урок. Я уже десять минут жду их в библиотеке.
Я не привыкла обманывать и до сих пор не знаю, что со мной случилось, и все же в тот момент, глядя прямо на учительницу, я, не моргнув глазом, соврала:
– Нет, мисс Принс. Не видела.
– Точно?
– Да, мисс.
Она пристально изучила меня через очки.
– Но я ведь ясно слышала тут голоса.
– Только мой, мисс. Я пела.
– Пела?
– Да, мисс.
В детской воцарилось молчание, которому, казалось, не будет конца. Потом мисс Принс похлопала указкой по раскрытой ладони и шагнула внутрь. Двинулась по периметру комнаты – цок, цок, цок…
Когда она подошла к кукольному домику, я заметила, что из-за него высовывается ленточка Эммелин.
– Я… я вспомнила, мисс. Я видела их из окна. Они были в старом лодочном сарае, на берегу.
– На берегу, – повторила мисс Принс. Она подошла к окну и попыталась вглядеться в туман, бросавший на ее лицо белый призрачный отсвет. – «Осина тонкая дрожит, и ветер волны сторожит…»
Тогда я еще не читала Теннисона и решила, что мисс Принс просто описывает озеро.
– Да, мисс, – согласилась я.
Постояв еще мгновение, она обернулась:
– Я пошлю за ними садовника. Как там его…
– Дадли, мисс.
– Значит, пошлю Дадли. Не будем забывать, что точность – вежливость королей.
– Да, мисс, – приседая, подтвердила я.
Учительница процокала мимо меня и, выйдя, плотно притворила дверь.
Дети возникли передо мной будто по мановению волшебной палочки – из-за занавески, кукольного домика, старой тряпки.
Ханна улыбнулась мне, но я не ответила. Пыталась понять, что я только что сделала. Зачем я это сделала.
Растерянная, подавленная, смущенная, я торопливо присела и выбежала из детской в коридор. Щеки мои горели, я спешила вновь оказаться на привычной кухне, подальше от этих странных взрослых детей и тех непонятных чувств, которые они во мне вызывали.
В ожидании концерта
Сбегая вниз по ступеням в дымную кухню, я услышала, как Нэнси выкликает мое имя. Я чуть-чуть постояла на нижней площадке, выжидая, пока глаза привыкнут к полутьме, и торопливо вошла. На огромной плите посвистывал медный чайник, от варившегося рядом окорока поднимался солоноватый пар. Посудомойка Кэти, бездумно глядя в запотевшее окно, скребла в раковине кастрюли. Миссис Таунсенд не было – скорее всего, прилегла отдохнуть, пока не пришло время готовить чай. Нэнси сидела в столовой для слуг в окружении ваз, канделябров, кубков и огромных блюд.
– Наконец-то, – нахмурилась она так, что глаза превратились в черные щелочки. – Я уж думала, придется тебя разыскивать. – Нэнси указала на соседний стул. – Не стой как истукан. Бери тряпку да помогай.
Я уселась рядом с ней и выбрала широкий круглый молочник, с прошлого года не видевший дневного света. Оттирая с него пятна, я пыталась представить, что творится сейчас в детской. Как там смеются, играют, поддразнивают друг друга. Мне будто приоткрылась чудная книга с волшебными картинками, но, не успела я зачитаться, пришлось со вздохом отложить ее в сторону. Понимаешь? Уже тогда я почти что влюбилась в младших Хартфордов.
– Ты что! – воскликнула Нэнси, отбирая у меня тряпку. – Это же столовое серебро его светлости! Повезло тебе, что мистер Гамильтон не видит, как ты его царапаешь.
Она приподняла повыше вазу, которую чистила сама, и начала тереть ее размеренными круговыми движениями.
– Вот так. Видишь? Аккуратно. В одну сторону.
Я кивнула и вновь принялась за свой молочник. В голове роились вопросы о Хартфордах, вопросы, на которые – я была уверена – Нэнси знает ответ. И все-таки я не решалась их задать. С нее бы сталось перевести меня работать подальше от детской, если б она почуяла, что я получаю от своих обязанностей недолжное удовольствие.
Но как влюбленному даже самые простые вещи кажутся исполненными великого смысла, так и мне хотелось узнать о Хартфордах хоть что-нибудь. Я вспомнила о запрятанных в комоде книгах, о Шерлоке Холмсе, который заставлял людей давать самые неожиданные ответы при помощи искусных вопросов. Глубоко вздохнув, я позвала:
– Нэнси…
– Мм?
– А как выглядит сын лорда Эшбери?
Черные глаза потеплели.
– Майор Джонатан? Он очень красивый…
– Нет, майора Джонатана я видела.
Не заметить майора Джонатана, живя в Ривертоне, было трудновато. Портрет старшего сына лорда Эшбери, наследника, закончившего сперва Итон, а затем и военную академию Сандхерст, висел рядом с портретом отца (в ряду целой галереи отцов предыдущих поколений) на верхней площадке парадной лестницы, сурово глядя в вестибюль: голова гордо поднята, медали сверкают, голубые глаза холодны как лед. Гордость Ривертона – как наверху, так и под лестницей. Герой Англо-бурской войны. Будущий лорд Эшбери.
Нет, я имела в виду Фредерика, того, кого в детской, со страхом ли, с восхищением, называли «па». Младшего сына лорда Эшбери, имя которого заставляло гостей леди Вайолет улыбаться и покачивать головой, а его светлость бормотать что-то неразборчивое в стакан с хересом.
Нэнси открыла рот и тут же захлопнула его, как рыба, выброшенная штормом на берег.
– Не хочешь вранья – не задавай вопросов, – в конце концов ответила она, поднимая вазу повыше к свету и придирчиво ее оглядывая.
Я дочистила молочник и взяла блюдо. Вот такая она – Нэнси. Переменчивая. То откровенная до невозможности, то скрытная ни с того ни с сего.
Не успели часы на стене протикать пять минут, как она сама нарушила молчание:
– Небось, кого-нибудь из лакеев подслушала?
Я только покачала головой, боясь сказать что-нибудь не то и тем самым снова прервать разговор.
– Альфреда, готова спорить. Никогда язык на привязи не держит!
Нэнси принялась за очередную вазу. Подозрительно оглядела меня.
– Тебе что, мать никогда о семье не рассказывала?
Я снова покачала головой, и Нэнси испытующе приподняла бровь, словно не веря, что люди могут говорить о чем-то еще, кроме жизни в Ривертоне.
А мама и в самом деле больше молчала. Когда я была маленькой, я приставала к ней с просьбами рассказать хоть что-нибудь. По деревне ходили многочисленные истории про дом на холме, и мне очень хотелось похвастаться перед другими детьми, что я тоже кое-что знаю. Но мама лишь качала головой и напоминала мне, что от любопытства кошка сдохла.
Наконец Нэнси смилостивилась.
– Мистер Фредерик… Ну что тебе сказать о мистере Фредерике… – Она вздохнула, натирая вазу. – Он неплохой человек. Совсем не похож на брата, конечно, вовсе не герой, но по-своему очень даже хороший. Честно говоря, здесь, под лестницей, все его очень любят. Он был очень славным парнишкой – фантазером, выдумщиком. И к слугам всегда очень добр.
– А правда, что он добывал золото?
Какая необыкновенная профессия! Детям Хартфордов повезло с отцом. Мне хвалиться было нечем – мой собственный родитель испарился еще до моего появления на свет и время от времени возникал лишь в горячем шепоте между мамой и ее сестрой.
– Было дело, – ответила Нэнси. – Чем он только не занимался – я всего и не упомню. Никак не осядет на одном месте наш мистер Фредерик. Никак не угомонится под стать остальной семье. Сначала выращивал чай на Цейлоне, потом добывал золото в Канаде. Потом решил газеты печатать. А теперь, спаси господи, эти автомобили.
– Он торгует автомобилями?
– Не торгует, а делает. Ну не сам, конечно, а рабочих нанял. Купил завод около Брэйнтри.
– Он там живет? Вместе с семьей? – спросила я, аккуратно поворачивая разговор к интересующей меня теме – детям.
Нэнси на приманку не клюнула, погруженная в собственные мысли.
– Хоть бы тут ему повезло. Бог знает, как его сиятельство был бы рад вернуть хоть часть вложений.
Я заморгала, ничего не поняв, но спросить не успела – Нэнси продолжала:
– Да ты и сама его очень скоро увидишь. Он приезжает в следующий четверг вместе с майором Джонатаном и леди Джемаймой. – На лице Нэнси мелькнула редкая улыбка – знак скорее одобрения, чем удовольствия. – На августовский день отдыха[4] каждый год вся семья собирается. Никому и в голову не приходит пропустить традиционный обед. Так в наших краях давно принято.
– И концерт, – добавила я, стараясь не глядеть на Нэнси.
– Значит, – вздернула она брови, – кто-то уже наболтал тебе про концерт, да?
Я сделала вид, что не замечаю ее раздражения.
– Альфред. Он просто сказал, что слуг тоже приглашают посмотреть.
– Лакеи! – презрительно качнула головой Нэнси. – Никогда не слушай лакея, милочка, если хочешь узнать что-нибудь толком. Слугам разрешают посмотреть концерт, все по доброте нашего хозяина. Он знает, как много значит для нас его семья, как мы рады поглядеть на молодых.
Она пристально осмотрела свою вазу, и я затаила дыхание, надеясь, что разговор на этом не закончится. Через минуту, показавшуюся мне вечностью, Нэнси заговорила снова:
– Уже четвертый год представления устраивают. С тех пор, как мисс Ханне стукнуло десять и она вбила себе в голову, что станет директором театра. – Нэнси кивнула. – Характерец еще тот у нашей мисс Ханны. Они с отцом как две капли воды.
– Как это? – спросила я.
Нэнси помолчала, обдумывая ответ.
– Неугомонные они, вот что, – произнесла она наконец. – Оба вечно носятся с какими-то идеями, одна другой непонятнее.
Нэнси говорила не спеша, размеренно, будто подчеркивая, что так вести себя позволительно тем, кто наверху, а вот таким, как я, этого никто никогда не разрешит. Мама говорила со мной точно так же. Я глубокомысленно кивнула.
– Большую часть времени они отлично ладят, но если поссорятся, тут уж держись. Никто не может вывести мистера Фредерика из себя так, как мисс Ханна. Еще совсем малышкой была, а уже знала, как отца разозлить. До того норовистая! Однажды обиделась на него, уж не помню за что, и решила напугать.