Как очевидно, в ходе рассуждений об историческом сознании обязательно возникает понятие, ему близкое, родственное и сопредельное, – историческая память, именуемая также социальной, коллективной, публичной и т. п., а вместе с ним и особое направление исследований – культура меморизации[67]. Разброс мнений, трактующих вопрос о мере различий между той или иной разновидностью памяти, равно как и между историческим сознанием и исторической памятью, представляется достаточно широким. Есть, в частности, убедительные доводы в пользу «разведения» понятий «историческое сознание» и «историческая память», как есть и не менее убедительные доводы, утверждающие их тождество[68]. Обе точки зрения при всей убедительности их отдельных моментов нуждаются в дополнительной аргументации, между тем как в научном и особенно в публицистическом дискурсе стихийно сложилась традиция использования этих понятий, кстати, наиболее приемлемая в данном случае, как синонимичных[69].
Таким образом, категории «историческое сознание», «историческая память», будучи отнесены и к сфере группового и массового сознания, позволяют воспроизвести те представления о прошлом, нередко трактуемые и даже третируемые исторической наукой как заведомо ненаучные, «запредельно» от нее далекие, которые являются достоянием уже массовых слоев общества, а не какой-либо функциональной элиты. В этом своем сравнительно новом качестве они постепенно обретают права научного гражданства как в отечественной, так и в зарубежной историографии.
Запоздалое обретение этих базовых научных категорий происходило на фоне открытий более общего характера, сделанных для себя отечественной исторической наукой перестроечного и постперестроечного времени, в числе которых одним из самых заметных стала проблема человеческой субъективности в истории[70].
Постановка данной проблемы отразила историографическую коллизию, отнюдь не новую и не оригинальную, по поводу того, что должно быть приоритетным в историческом познании – элиты или массы, и в частности элитарное или массовое сознание. С закономерным постоянством этот ученый спор воспроизводит себя на разных этапах развития исторической мысли, причем в пользу то одного, то другого подхода всякий раз находятся убедительно веские, подкупающие своей, казалось бы, совершенной неоспоримостью доводы.
Так, уже в эпоху Просвещения историография, по крайней мере в лице ее наиболее передовых представителей, дозрела до осознания необходимости изучения глубинных социальных явлений в противовес хрестоматийно привычным историческим повествованиям о вождях, героях и правителях – великих мира сего[71]. Однако и много позже, в первой трети XX в., история культуры все еще относила к разряду заведомо «низменных» научных жанров исследование некоторых коллективных систем мироощущения и поведения, противопоставляя им в качестве якобы более достойного иной объект анализа, коим слыли результаты политического творчества элит[72].
Такой подход к историописанию, превозносившему, по выражению Антонио Грамши, «деяния великих»[73], последовательно оспаривался марксистской историографической традицией, которая, напротив, декларировала изучение «народных масс» как свой неукоснительный приоритет. В свою очередь, пределы развития марксистского историзма в его крайнем, «социологизированном» в худшем смысле слова варианте со временем заявили о себе, вызвав справедливые упреки и нарекания относительно дегуманизации исторического процесса, в описаниях которого, как правило, были задействованы, по справедливому замечанию М. А. Барга, «либо полностью обезличенные «народные массы», либо отдельные, но отнюдь не индивидуализированные герои»[74].
Оговоримся, однако, что во многом справедливые соображения М. А. Барга сформулированы с несколько категоричным максимализмом, характерным для романтических времен перестройки. Справедливости ради отметим, что далеко не все исторические труды, созданные в пределах марксистского историзма, грешили голым «социологизированием» и дегуманизацией истории. Более того, целые отрасли обществоведческого знания, отпочковавшиеся и от исторической науки, – социология, социальная психология, политическая наука, – возникнув задолго до перестройки, стремились решить проблему человеческой субъективности в истории, или, если употребить популярный историографический слоган перестроечного времени, то проблему «человека в истории».
Между тем весьма значимых научных результатов на путях исторического познания глубинных социальных явлений добились французская школа «Анналов», как и ее преемник в лице «новой исторической науки», завоевавшие широкую известность. В их исследованиях, как отметил французский историк Ж. Ревель, возобладали методологические принципы, устанавливающие в качестве императива «предпочтение коллективному перед индивидуальным, безличным культурным процессам перед творчеством «высоколобых», психологическому перед индивидуальным, автоматизмам перед отрефлектированным»[75].
Добавим к этому, что школа «Анналов» и преемственные ей историографические направления, пережившие у нас еще в доперестроечные годы процесс активной популяризации[76], с «упразднением» марксистского историзма как «огосударствленной» историографии в какой-то степени заполнили собой образовавшийся методологический вакуум, сыграв позитивную роль в депровинциализации нашей отечественной исторической науки.
Впрочем, аналогичным приоритетам не осталась чуждой и отечественная историография, развивавшаяся в русле марксистского историзма времен «оттепели». Интерес к психологическому явственно обнаружил себя и здесь, способствуя в атмосфере общей либерализации культурной жизни становлению социальной психологии как самостоятельной области знания, в прежние времена гласно или негласно «табуированной». В самом деле, сфера иррационального, в изучении которой невозможно было обойтись без социально-психологических методов и подходов, до этого словно бы не существовала для официального обществоведения. Политическая культура советского времени, безапелляционно утверждая «идеологичность» всего и вся, допускала объяснение явлений общественного сознания, даже связанных с повседневностью, почти исключительно в терминах рациональности. Социально-психологическое воспринималось как нечто словно бы исходящее «от лукавого», и в лучшем случае подлежало истолкованию как что-то незрелое и отсталое, с неумолимой неизбежностью обреченное на замещение «идеологическим». Преодоление такого рода догматизированных представлений, которое выразилось в попытке интеграции социальной психологии и истории, успешно предпринятой Б. Ф. Поршневым и кругом его последователей, получило в то время наибольший научный резонанс[77].
Менее известным, но весьма показательным для того же периода развития советской историографии был замысел историософского исследования П. А. Зайончковского, оставшийся нереализованным, в котором центральное место в историческом процессе также предполагалось отвести психологическому фактору[78].
Такая попеременно проявляющаяся в историографии приоритетность в изучении то элитарного, то, наоборот, массового начала сопровождала и процесс становления интеллектуальной истории. В настоящее время эта бинарная модель истории культуры подвергается обоснованной критике со стороны последователей новой культурной истории, по праву оспаривающих традиционные дихотомические схемы, а вместе с ними и жесткость противопоставления составляющих ее элементов, в частности ученой и народной культуры, «интеллектуальной элиты» и «профанной массы». На смену привычной бинарности видения культурно-интеллектуальных процессов приходят интегральные подходы и установки, которые в их различных версиях реализуются в новейшей историографии[79]
Примечания
1
См.: Репина Л. П. Время, история, память (ключевые проблемы историографии на XIX конгрессе МКИН) // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории / Под ред. Л. П. Репиной, В. И. Уколовой. М., 2000. 3. С. 7—14; ее же. Социальная память и историческая культура: от античности к новому времени // Диалог со временем / Гл. ред. Л. П. Репина. М., 2001. 7. С. 5–7; Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала нового времени / Отв. ред. Л. П. Репина. М., 2003. С. 9—18; История и память. Историческая культура Европы до начала Нового времени / Под ред. Л. П. Репиной. М., 2006; Могильницкий Б. Г., Николаева И. Ю. История, память, мифы // Новая и новейшая история. 2007. № 2. С. 116–125; Fulbrook M. Historical Theory. London; New York, 2002; The Ethics of History / Edited by David Carr, Thomas R. Flynn and Rudolf A. Makkreel. Evanston, 2004; Bevilacqua P. L’utilità della storia. Il passato e gli altri mondi possibili. Roma, 2007.
2
Galasso G. E il passato rispose: Presente! // L’Espresso. 1974. N. 29. P. 47–48. См. интересные соображения об образе мира как театре (образе шекспировском по своему происхождению), используемом в историописании: Экштут С. А. История и литература: «полоса отчуждения»?.. // Диалог со временем. 3. С. 64–66; Его же. История и литература // Сотворение Истории. Человек. Память. Текст. Цикл лекций / Отв. ред. Е. А. Вишленкова. Казань, 2001. С. 431–433.
3
См.: Коломиец В. К. Начало нового этапа идейной борьбы в итальянском социалистическом движении (конец 70-х – начало 80-х гг. XIX в.) // Проблемы рабочего движения и идеологической борьбы в Западной Европе (история и современность) / Отв. ред. Ю. И. Березина. М., 1976. С. 3—39; его же. Итог развития постсоветской России: преодоление состояния переходности // На переломах эпох. Политическая трансформация российского общества. Из материалов научно-практических конференций, симпозиумов, «круглых столов». 1989–2006. М., 2006. С. 333; Salvadori M. L. Storia d’Italia e crisi di regime. Bologna, 1994; Левин И. Б. Размышления об итальянском кризисе // Полис. 1995. № 2. С. 47–48.
4
См.: Pasquino G. International terrorism // ISIG. Trimestrale di Sociologia Internazionale. 2003. N 1/2. P. 4–5; Basic N. A new identity of terrorism // Ivi. P. 5–7.
5
См.: La sfida al G8. Roma, 2001; Fonio C. I movimenti collettivi nell’epoca della globalizzazione. I no global in Italia // Studi di sociologia. 2004. N. 2. P. 211–239.
6
См.: Jamieson A. The Antimafia. Italy’s Fight against Organized Crime. New York, 2000.
7
См.: Левин И. Итальянский кризис в зеркале российского // Сегодня. 1996. 20 июня. С. 5.
8
См.: Коломиец В. Самостийная Падания. Новое государство на карте Европы // Megapolis-Kontinent. 1996. N. 40. С. 4; Яхимович З. Левый центр у власти: итальянский опыт // Форум: Политический процесс и его противоречия / Гл. ред. Т. Тимофеев. М., 1997. С. 216–237; Коломиец В. Левоцентризм по-итальянски // Megapolis-Kontinent. 1998. N. 46. С. 4; Яхимович З. П. Левые демократы в обновленной партийной системе Италии // Европейские левые на рубеже тысячелетий / Отв. ред. В. Я. Швейцер. М., 2005. С. 209–217; Вялков Ю. А. Проблема регионального национализма в Италии (последняя четверть XX века) // Новая и новейшая история. 2007. № 6. С. 24–36; Левин И. Б. В урне – пепел демократии? // Полития. 2009. № 2. С. 102–140.
9
См.: Холодковский К. Г. Италия: массы и политика. Эволюция социально-политического сознания трудящихся в 1945–1985 гг. М., 1989. С. 27–43.
10
См.: Kolomiez V. Il Bel Paese visto da lontano… Immagini politiche dell’Italia in Russia da fine Ottocento ai giorni nostri. Manduria-Bari-Roma, 2007. P. 89—136.
11
См., например: Левин И. Б. Размышления об итальянском кризисе. С. 44–47.
12
См.: Яхимович З. П. Национальная идея и ее роль в генезисе и трансформациях итальянской государственности и нации в XIXXX вв. // Национальная идея: страны, народы, социумы / Отв. ред. Ю. С. Оганисьян. М., 2007. С. 95—115.
13
См.: Савельева И. М., Полетаев А. В. «Историческая память»: к вопросу о границах понятия // Феномен прошлого. М., 2005. С. 189.
14
См.: Bologna F. La coscienza storica dell’arte d’Italia. Torino, 1982; Galasso G. Storia d’Italia e coscienza storica dell’arte in Italia // Rivista storica italiana. 2006. Fasc. I. P. 178–187.
15
См.: Kolomiez V. La ricerca storica dei tempi della Perestrojka: un primo bilancio della “nuova storia” nella ex-Unione Sovietica // In/formazione. 1992. N. 22. P. 3–4.
16
См.: Miegge M. Che cos’è la coscienza storica? Milano, 2004.
17
См.: Кущëва М. В., Саприкина О. В., Смирнова Е. В. Международная конференция «Конфликты и компромиссы в социокультурном контексте» // Новая и новейшая история. 2007. № 1. С. 248.
18
Intervista a Mario Miegge su Che cos’è la coscienza storica? URL: http:// www.feltrinelli.it/SchedaTesti?id_testo=1318&id_int=1236 (дата обращения: 15.02.2005).
19
См.: Canfora L. L’uso politico dei paradigmi storici. Roma-Bari, 2010.
20
См.: Историческое сознание в современной политической культуре. (Материалы «круглого стола») // Рабочий класс и современный мир. 1989. № 4. С. 108; Глебова И. И. Политическая культура России. Образы прошлого и современность. М., 2006; Myth and Memory in the Construction of Community. Historical Patterns in Europe and Beyond / Bo Stråth (ed.). Bruxelles; Bern; Berlin; Frankfurt/M.; New York; Wien, 2000; Boia L. History and Myth in Romanian Consciousness. Budapest; New York, 2003; Gardner Ph. Hermeneutics, History and Memory. London and New York, 2010.
21
Ильин М. В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. М., 1997. С. 187.
22
Ср.: там же. С. 201–202.
23
См.: Левин И. Б. Указ. соч.; его же. Размышления об итальянском кризисе. С. 51.
24
См., например: Демидов А. И. Категория «политическая жизнь» как инструмент человеческого измерения политики // Полис. 2002. № 3. С. 156–162.
25
См.: Савельева И. М., Полетаев А. В. Знание о прошлом: теория и история. СПб., 2003. В двух томах. Т. 1. Конструирование прошлого. С. 554–555.
26
См. подробнее: Савельева И. М., Полетаев А. В. История в пространстве социальных наук // Новая и новейшая история. 2007. № 6. С. 9—11.
27
См.: Историческое сознание в современной политической культуре. С. 92; Il futuro della memoria: la trasmissione del patrimonio culturale nell’era digitale / CSI-Piemonte. Torino, 2005.
28
См.: Коломиец В. К. Опросы общественного мнения как источник для изучения политических ориентаций итальянцев в конце XIX – начале XX в. // Рабочий класс в мировом революционном процессе 1983 / Отв. ред. А. А. Галкин. М., 1983. С. 256–269; Idem. Libertà, uguaglianza, fraternità nella coscienza di massa in Italia e in Russia alla fine del XIX secolo // Libertà e cittadinanza sociale. I due ‘89: dalla Rivoluzione francese alla Seconda Internazionale / Scritti di F. Bonamusa… Fondazione Feltrinelli. Quaderni/41. Milano, 1991. P. 63–65.
29
См.: Inchiesta sul Socialismo // Vita Moderna. 1894. N. 18, 21–22; I codicilli della nostra Inchiesta sul Socialismo // Vita Moderna. 1894. N. 23–25; Il Socialismo Giudicato da Letterati, Artisti e Scienziati italiani, con prefazione di Gustavo Macchi. Milano. 1895; La nostra inchiesta // La Vita Internazionale. 1898. N. 5. P. 129–130; La nostra inchiesta sulla guerra e sul militarismo // La Vita Internazionale. 1898. P. 213–215, 248–249, 281–283, 346, 378–379; Bios. Pagine compilate da E. A. Marescotti. Anno I (1902/03). Milano, 1903; Inchiesta sulla partecipazione dei socialisti al governo // Il Viandante. 1909. N. 28–30; 1910. N. 1–3; Il Nazionalismo giudicato da Letterati, Artisti, Scienziati, Uomini politici e giornalisti italiani. Genova, 1913.
30
См.: Коломиец В. К. Начало нового этапа идейной борьбы…
31
См.: Владимиров А. В. Итальянская школа политической социологии (традиции и современность) // Социологические исследования. 1976. № 4. С. 174–184; Култыгин В. П. Классическая социология. М., 2000. С. 244–307; Kolomijec V. Michels, Robert (1876–1936) // A nemzetközi munkásmozgalom történetéből. Évkönyv 2012. XXXVIII. évfolyam. Budapest, 2011. 312–314. old.
32
См.: Sighele S. Contro il parlamentarismo. Saggio di psicologia collettiva. Milano, 1895; Idem. Morale privata e morale politica. Nuova edizione de La delinquenza settaria, riveduta ed aumentata dall’autore. Milano, 1913; Idem. I delitti della folla studiati secondo la psicologia, il diritto e la giurisprudenza. Torino. 1923; Ferrero G. Potere / A cura di Gina Ferrero Lombroso. Milano, 1959; Ciccotti E. Psicologia del movimento socialista. Note ed osservazioni. Bari, 1903; Попов В. А. Психология толпы по Тарду, Сигеле, Ломброзо, Михайловскому, Гиддингсу, Г. Лебону и др. М., 1902; Грушин Б. А. Массовое сознание. Опыт определения и проблемы исследования. М., 1987.