Достаточно было одного упоминания его имени или обозначения статуса вождя, как тот же солдат мгновенно принимал строевую позицию и практически бегом несся исполнять приказание.
Именно на идеологии и достаточно близком отношении Гитлера к простому солдату и строилась жесточайшая дисциплина в немецкой армии под руководством самого фюрера.
Это было вполне осознанное исполнение распоряжений и приказов, следовавших из одной и той же головы, которая заботилась о них самих и, естественно, об их семьях.
В то же время нельзя сказать, что тот же Гитлер, когда-то укусив солдатского хлеба и, как следует, покормив в окопах вшей, сильно потворствовал всему рядовому составу. Нет, он заботился о нем, но спуску как раз не давал, только ужесточая общую дисциплину и приучая каждого к повседневному порядку.
На почве всеобще образующейся воинской повинности и сформировалось в целом само немецкое общество с некоторого рода гипертрофированным чувством ответственности и всей, во многом упорядоченной, системой общих взаимоотношений.
Можно было бы даже сказать, что тому поспособствовал лично фюрер, как самый великий идеолог немецкой нации и очень решительный руководитель своего государства.
Как раз на почве некоторого слияния самих государственных интересов и откровенно личных, по-своему обустроенных убеждений самого лидера и родился так называемый нацизм, широко исповедуемый в Германии, как единственной стране мира, где во всю свою мощь выразился настоящий фашизм.
Что значит, нетерпимость ко всему остальному, что не преследует те же идеи и не пытается повторить то же самое на себе.
Этим и объясняется истребление многих народов, которым занялся непосредственно Гитлер, как человек, практически полностью лишенный воли своего жизненного рассудка, исключительно благодаря только существующей в его голове идее так называемого превосходства.
Но об этом он сам писал неоднократно, и говорить что-либо еще по этому поводу просто бессмысленно.
В этот день, а именно как раз накануне своего дня рождения, фюрера неожиданно для многих прорвало.
Он выступил с необычайно пафосной речью, чем, по сути дела, «завел» всех своих генералов и решительно потребовал от них так называемых реальных действий.
Он приложил свою руку к карте и, взяв в руку один из карандашей, широко обвел круг в самом центре Европы, вплоть до территории Советского Союза, и торжественно произнес:
– Начиная с этого самого дня, я приказываю всем идти самым победным маршем по Европе и принудить все имеющие страны к непосредственному исполнению всех моих приказов. Нам всенародно потребуется некоторая поддержка, а потому необходимо провести во многих местах и городах митинги, на которых донести людям наши планы и рассказать, наконец, всем им по-настоящему теорию нашего немецкого превосходства. Это я возлагаю на вас, Гесс, и соответствующие вам ведомства, включая гестапо. Всех остальных я призываю к общему сотрудничеству, единению и полному подчинению моим руководящим приказам. Выстоять в этой борьбе мы можем только с нашим народом и солдатами вермахта, готовыми, все как один, сражаться за будущее нашей великой Германии.
Гитлер отступил от карты в сторону и на ней четко остался след жирно обозначенной карандашом линии, что обозначало практически лишь одно – настоящее объявление войны всем тем, кто попадал в ту самую зону.
Но все генералы молчали и испытывали свое терпение, прекрасно понимая, что фюрера сейчас не остановить, так как он был весь на взводе или в среде лично своего пафосного окружения.
Его мысли витали повсюду в рейхсканцелярии, и полностью блокировали самое малейшее сопротивление производимым им высказываниям.
Таким образом, начало войны хоть и не было официально объявлено, но было статистически обнаружено именно в этом кабинете и как раз накануне юбилея самого фюрера.
Где-то в коридоре толпились все денщики с приготовленными подарками, которые, в свою очередь, уже просмотрели те, кому положено было отвечать именно за безопасность руководителя государства.
Спустя время они были допущены к своим генералам и адмиралам, и в том самом помещении началось настоящее столпотворение.
Каждый лично подходил к фюреру и подносил какой-либо подарок, вполне естественно отправляя своего денщика назад, по факту чего сам Гитлер выразил неудовольствие и приказал подходить к нему вместе со своими подчиненными.
– Мы не можем отказать солдату, поприветствовать лично своего фюрера. Пусть, для них это останется в памяти, и пусть они с успехом будут биться на фронтах, представляя и защищая уже наши интересы, которые не исключают и их собственной заинтересованности.
Фюрер выдал свое очередное распоряжение, и уже через минуту к нему всем фронтом маршировали те, кому он и предоставил своеобразную честь поздравить лично себя.
За денщиками маршировали генералы и выбрасывали руку в нацистском приветствии.
Так продолжалось до той поры, пока самый последний солдат, стоящий рядом со своим генералом, не отрапортовал лично и не отошел в сторону.
Гитлер остался один в значительном окружении своих самых ближайших соратников, которых он пригласил в свою собственную столовую, чтобы отпраздновать то, что накануне озвучил, совместно с очередной датой своего рождения.
Дверь столовой практически настежь распахнулась, и все увидели хорошо подготовленный и наполненный всевозможными яствами стол, подход к которому охраняли одетые в белое официанты мужского и женского рода с черными и красными свастиками на одеждах.
Все присутствующие неожиданно захлопали, заставив тем самым немного содрогнуться и чуть позже похлопать самого фюрера.
– Точно такой же стол сейчас накрыт в другом зале для наших солдат или тех, кто непосредственно прибыл сейчас с генералами, – обратился Гитлер ко всем, продолжая стоять неподалеку от обеденного и очень большого по своим размерам стола. – Я попрошу привести сюда несколько солдат, чтобы они убедились в том, что мы все практически одинаковы и, можно сказать, едим с одного стола.
И фюрер жестом показал охране, что можно ввести сюда несколько человек.
Те маршем прошлись по предоставленному им генералами коридору и остановились непосредственно перед Гитлером, по-особенному вытягиваясь во фронте и, казалось бы, едва касающихся при этом самого пола.
– Вольно, солдаты, прошу всех за мной, – скомандовал лично фюрер и, взяв непосредственно одного из них под руку, повел его к наполненному яствами столу.
– Вы должны убедиться в том, что все мы не отличаемся друг от друга и практически едим одно и то же, несмотря на наше различие в рангах и должностях. Мы все солдаты нашей страны и мы все, как один, за Германию. Хайль, Германия! Хайль, фюрер! – неожиданно перед самим столом лично Гитлер выбросил руку в приветствии, отчего солдаты незамедлительно обрели строевую стойку и так же в один голос повторили им сказанное.
Это понравилось фюреру, и он еще раз убедился в том, что все они объединены сейчас одной целью, а значит, сделают всё для ее достижения.
– Вот, посмотрите. Здесь всё, как и у вас. Можете даже попробовать, – и он дал знак официанту налить в бокалы немного вина и положить в небольшие блюдца по кусочку испеченного по торжественному случаю пирога.
Вполне естественно, что солдаты несколько стушевались, находясь среди такого огромного количества их же начальников, и продолжали стоять по стойке смирно, не зная в точности, как правильно действовать в создавшейся ситуации.
Но неожиданно сам фюрер пришел им на помощь и, взяв поочередно необходимое количество приготовленных бокалов вина, он раздал их всем присутствующим здесь солдатам, а затем, приняв из рук официанта бокал и себе, приподнял его вверх и торжественно произнес:
– Солдаты должны выпить вместе с их фюрером. За его жизнь. За победу. И за победу Германии.
Гитлер быстро обошел их небольшой строй, чокнулся с каждым поочередно и движением руки и головы разрешил выпить налитое тем количество вина.
Солдаты выполнили приказ и практически так же одновременно приложились к тем небольшим, нарезанным наспех кусочкам праздничного пирога, чтобы на самом деле выполнить приказание фюрера до конца и тем самым подтвердить свою личную преданность.
После этого демонстративно прикрыли свои рты носовыми платками, вытянутыми из нагрудно притороченных карманов своих мундиров, всем этим показывая самому фюреру свою личную культуру, добытую непосредственно в казармах своей повседневно армейской жизни.
Гитлер похвалил их за это в очередной раз и привселюдно объявил всем благодарность, приказав тут же незамедлительно внести ее каждому в личное дело солдата вермахта.
Это было самое наибольшее послужное вознаграждение для солдата, так ли иначе, но относящегося к армии, несмотря на вполне возможную принадлежность к какому-нибудь тыловому подразделению.
Даже вручение железного креста не происходило без объявления именно этого, что и ставило в соответствующий ранг саму степень выражаемой благодарности.
Спустя короткое время, солдаты по команде старшего из них повернулись кругом и так же строевым маршем покинули помещение, чтобы донести такую радостную весть до всех остальных сослуживцев и продемонстрировать, как их лично вознаграждал сам фюрер, приветствуя своей рукой и собственноручно вручая бокал празднично налитого вина.
В этом и заключалась победа самого Гитлера на фронтах и в этом же проявлялась исключительная стойкость самих немецких солдат, которые выполняли очередной приказ вермахта.
Никакая палочная дисциплина или что-то там еще принудительно исполнительного характера не могли привить то, что по-своему совсем показушно прививал Гитлер, используя для этого свои собственные методы так называемого личностного характера убеждения.
Это и послужило причиной для продолжительно длинного периода развала всего германского государства, обоснованного лично фюрером с его теорией верхнего превосходства.
Но, по сути, сама его идеология была здесь абсолютно не причем. Только исключительно жизненное участие руководителя государства в личной жизни самих солдат и создало тот защитный барьер, благодаря которому он и мог защищаться в дальнейшем столь значительное и продолжительное время общего отступления на всех фронтах.
Это не была идеология самих солдат. Это была всего лишь идеология жизненного права на свою личную жизнь и ее материальную обустроенность.
После ухода солдат, Гитлер широким жестом руки пригласил всех собравшихся чествовать его день рождения в зал и привычно пропустил многих из них вперед, предоставляя право быть первыми на этом большом пиршестве.
Где-то примерно на середине входящего людского потока приглашенных, он и сам прошел вперед и со временем занял подобающее ему место.
То было встречено громкими аплодисментами и быстро распространяющимися овациями вперемешку с криками «Хайль» и «Хайль, фюрер» с ощутимо громким прищелкиванием каблуков.
Вскоре этот процесс прекратился, и весь зал замер в ожидании речи именинника.
Фюрер намеренно медленно встал, показывая в очередной раз всем свою внешне выраженную усталость, и попросил разрешения произнести тост за величие Германии и непосредственно самого фюрера.
После довольно впечатляющей речи продолжительностью около десяти минут Гитлер, наконец, взметнул бокалом вверх и дал ясно понять, что можно действительно выпить и пора начинать само празднование.
По случаю юбилея сюда, конечно же, были приглашены артисты, и для них специально была построена сцена, которая незаметно выдвигалась из глубины, тем самым шокируя всех не посвященных в более подробные детали этого процесса.
Гости рассаживались, кто куда и, по сути, было без разницы, кто будет присутствовать рядом с самим Гитлером, ибо, как правило, он этого вовсе не замечал.
Занятый лично собой и своим по-особому восторженным взглядом на все происходящее вокруг него, фюрер терял на время свою личную бдительность и был чем-то похож просто на младенца, который находится в зоне особого пристального внимания всего окружения.
Его стриженные коротко усы при этом топорщились, выдавая немного вперед верхнюю губу, а подбородок ниспадал немного вниз, приоткрывая на время полуразрушенные зубы, которые он никак не хотел лечить, ссылаясь исключительно на то, что сильно занят.
Врачи по-настоящему негодовали из-за того, но им было невдомек, что сам Гитлер попросту боится зубной боли, а также того, что вдруг кто-то неожиданно воткнет ему в рот капсулу цианистого калия и заставит вполне естественно ее проглотить.
Тот же фюрер нуждался и в операции, но и здесь не доверял врачам именно по той же причине и практически до самой своей смерти страдал от боли, едва-едва успокаивая ее с помощью обычных таблеток.
Сами таблетки ему приносили его друзья, то бишь соратники по партии, которым он, соответственно, доверял и с которыми он сам мог быть вполне откровенен.
Они также всячески склоняли его к операции или хотя бы к частичной госпитализации, но хитрый по-своему Гитлер в этом вопросе не доверял даже им, предполагая внутри, что с помощью этого они смогут прибрать к рукам им самим выстроенную в Германии власть.
Так вот и сейчас, находясь на своем месте, он в некоторые моменты вспоминал о своей личной боли, незаметно для всех содрогался всем телом и немного прикусывал и так плохо сохранившиеся во рту зубы.
Но наблюдая за своим таким весьма широким гостеприимством, он мгновенно забывал обо всем и традиционно взмахивал всего лишь головой или вскидывал руку в надлежащем приветствии, которую, кстати, держал подолгу, так как именно это позволяло ему на какое-то время избавляться от боли в своих суставах.
Другие же, наблюдая за ним со стороны, неизменно думали о том, что тем самым Гитлер запечатлевает величие обозначенного символа нацизма и своеобразно демонстрирует уже свою силу воли в деле достижения общих интересов, касающихся их партии и в целом Германии.
Таким образом, каждый со стороны видел в нем что-то свое, придуманное и прославленное им лично за время наблюдения этого процесса, в большинстве своем имеющего смысл действия подражающего характера.
Но фюрер порой сам раздражался от этого и иногда даже принудительно заставлял кого-то опускать руки, если количество затраченного на это времени с другой стороны гораздо превосходило его собственные порядки.
Особого подражательства он все-таки не любил, как и не любил слушать особо восхваляющие его самого речи, считая это признаком слабости или даже какой-то трусости по отношению лично к нему.
Таких людей, как правило, он к себе не подпускал, а если и приходилось с ними общаться, то только исключительно по необходимости, которую сам Гитлер сокращал до самого минимума.
Гораздо большего с его стороны заслуживали люди так называемого арийского происхождения.
В них он видел настоящую силу немецкой нации и, как мог, противостоял отправке таких лиц на фронт, считая, что в результате этого они могут потерять всю линию генетического соблюдения, а вместе с ней и все население самой Германии.