Очевидно, девушка либо курьер, либо посланец кого-то к кому-то. То, что она едет на какой-то там семинар, хотя он, несомненно, в таких случаях имеется, просто выдумка или легенда.
Но это же значит и другое.
Тот, к кому на помощь мчится она и есть настоящий резидент в Берлине, если не брать во внимание ее настоящего отца, который вполне таким может оказаться.
Но Австрия – не Германия. Это разные территории и можно было бы придумать кое-что и получше, если бы, действительно, до такого дошло.
Как не крути, а она из его среды, но в то же время, то ли слабо подготовленная, то ли слишком уж играет свою роль, так сказать въедливо до конца. Такие установки бывают и им, как правило, верят. Но кто?
Самые простые люди. Любой же агент, с какой стороны баррикад он не находился, прежде всего, в ком-то другом видит такого же агента. А по-другому просто и быть не может.
Но здесь остается еще одна не выясненная деталь. Как обстоит дело у нее со связью. Способна ли она признаться, что может разбираться в чем-то, или опять будет корчить из себя обычную простоту. Нужно будет перевести разговор в необходимо е русло или как следует спровоцировать обратным ударом.
Ведь увидела же она его ручку или карандаш, пока он всячески пытался его хоть как-то приспособить для записи.
Так, что это? Случайность, совпадение или хорошо построенная игра на чьей-то стороне.
А может она действительно немка? Этого также нельзя исключать. Разведка вермахта работает так же хорошо, как и гестапо, которое старается по большинству в дела другого ведомства не лезть. Хотя есть, конечно же, исключения.
Потому, вполне очевидная советская девушка может вполне оказаться какой-нибудь фрейлейн или фрау прямиком по приезду в сам Берлин. И хотя это мало допустимо, но такое также нельзя исключать, а значит, и вести себя нужно соответствующе.
Но вот какого черта совпали фамилии? Это действительно загадка.
Хотя доля случайности все же есть, как всегда. Но почему-то в таких делах она маловероятна.
В общем, вопросов куча, а ответов, по сути, нет. Хотя с другой стороны, кто он для нее. Обыкновенный советский служащий. Ничем не примечательный и особо не представляющий интерес для сотрудника шпионского ведомства.
Был бы он дипломатом хотя бы или каким-нибудь его помощником из отдела внешних отношений, был бы куда интересней. А так, пустая трата времени, хотя бывали случаи, что даже через самых простых людей или так называемый обслуживающий персонал выходили на нужную информацию, если таковая требовала своего подтверждения.
Кто-то где-то, как всегда, бегло бросил слово, а кто-то другой его подобрал. И этого уже достаточно для того, чтобы приняться за работу всерьез, или взять какого-либо человека в разработку.
Думая сейчас о своей непосредственной работе, Молчун постепенно приходил в себя и чувствовал, как к нему возвращалась сила, которая неожиданно покинула его на время посещения Москвы.
А может, так нужно самой природе? Подумалось в тот момент разведчику. Дома ведь нужно отдыхать, та ведь никто не дышит в спину. А здесь в глубоком тылу противников нужна абсолютно другая сила, которая способна пробивать чужие мозги добывать из них необходимую для него информацию.
Покрутившись еще немного на своей полке, Молчун привстал, а затем решил пойти умыться, чтобы принять более свежий вид.
Люся, судя по всему, еще спала, а потому он тихонько приоткрыл дверь и вышел из купе, всеми своими движениями стараясь ее не разбудить и освободить от сна.
Спустя время он возвратился и так же тихо пробрался внутрь, стараясь производить как меньше шума.
Но девушка к тому времени проснулась и просто лежала на своей полке, немного вытаращив вверх свои красивые синие глаза.
Молчуну такое ее положение почему-то показалось странным, и он наклонился к ней ближе, предварительно помахав перед ее лицом рукой.
Реакции не последовало, и Молчун всерьез забеспокоился о том, жива ли она вообще.
Он быстро похлопал ее по щекам, в надежде на то, что она все же просто спит с открытыми глазами и вот-вот проснется.
Люся внезапно встрепенулась и, можно сказать, почти вскочила со своей полки, едва не сбив с ног самого Молчуна.
– Что? Уже приехали, я опоздала, я сейчас оденусь, – и она неожиданно начала хватать все вещи подряд, пока сам разведчик ее не успокоил и попытался усадить на место.
– Да, присядьте же вы. Успокойтесь. Мы едем. Просто вы меня всем своим видом просто напугали. Я подумал, что что-нибудь произошло. Может, с сердцем плохо?
– Да, нет же, – бухнулась на свое место девушка и неожиданно рассмеялась, – я бывает, так сплю. Даже мама порой пугается и так же будит. Не знаю, отчего так случается, но бывает. Страшно со стороны?
– Да, уж не совсем приятно наблюдать за тем, как человек вроде бы и спит, и нет одновременно. Тут уж не знаешь, живой или нет, – честно признался Молчун, сбрасывая с себя то внезапно нахлынувшее волнение, которое принесла своим видом девушка.
– А вы, что подумали?
– Я подумал, что вы, может быть, чем-нибудь отравились или вообще, задохнулись. Такое бывает, если сердце больное.
– Извините, не предупредила об этом. Да и не думала я, что так будет. Наверное, просто устала, – объяснила такое положение вещей Люся.
– Да, чего уж там извиняться. Хорошо, что все нормально. Давайте, приводите себя в порядок и потом поговорим обо всем. У меня есть к вам парочку вопросов.
– Хорошо, – уже более бодрым голосом ответила ему Люся и, собрав необходимые ей вещи, вышла из купе.
– Черт возьми, подумал про себя Молчун, – если это такой розыгрыш, то она мастерски играет роль. Думаю, что обычный человек вряд ли бы в чем-то в данном случае сомневался. Так картинно все было сделано.
Все же разведчик раскусил ее и понял теперь по-настоящему, что это игра. Где-то она все-таки переиграла свою героиню и даже, можно сказать, засыпалась.
Но это, по его мнению, опытного во многом разведчика и повидавшему множество различного рода ситуаций.
Хотя, надо признаться, что разыграла она его мастерски. Только один взгляд ее выдал, когда она, как будто неожиданно проснулась и пришла в себя.
Что-то было с тем самым взглядом не так, и сам Молчун это усмотрел. Хотя вполне можно было бы сказать, что почувствовал, если брать во внимание в какой стороне образуется сам окончательный результат.
– Но это все хорошо, – думалось ему дальше, – но позвольте узнать, для чего она так рьяно ломает комедию или ведет свою игру. Может, она просто тренируется? – неожиданно пришло ему в голову решение, от которого он сам внезапно опешил, обретая, очевидно, точно такое же выражение лица, как и у его спутницы.
– Так вот оно в чем дело, черт возьми. Нашла время поупражняться. Точно, все способы, как на тренировке в лагере сбора, прошла. Остается только один. Интересно, им воспользуется или оставит все, как есть до следующего раза. Ну, чертовка, вот я тебе сейчас задам.
Что-то в ее поведении по-настоящему разозлило сейчас Молчуна, и он решил, во что бы ни стало, вывести ее на чистую воду. Правда, что делать потом со всем этим, он пока не знал, а потому принял единственно верное решение для самого себя, просто посмотреть, как будет развиваться ситуация дальше.
Времени было еще вполне достаточно для того, чтобы расставить все точки над «и» и как следует подчистить хвосты, если они были на самом деле.
Глава 2. Мосты
Гитлер, словно сумасшедший, носился по своему кабинету, а в округе него стоявшие подчиненные то и дело сторонились от его стремительных проходов.
Не хватало еще, чтобы фюрер, действительно, на кого-то наткнувшись, лично обратил внимание на него, и вполне естественно затем обратил весь присутствующий в нем гнев.
Это была самая жестокая порка, если так можно было сказать о самых высоких чинах, которые присутствовали на совещании.
Как и положено, с целыми портфелями документов в руках и по стойке смирно здесь находились все ответственные лица Третьего рейха, судьба которых напрямую зависела от принимаемых Гитлером решений.
И хотя само по себе помещение рейхсканцелярии было огромным, все же места в ней по-своему недоставало.
Генералы и адмиралы, можно сказать, толпились здесь небольшими группами, в большей части разделяющимися между собой либо по признаку родов войск, либо по отношению к какому-нибудь ведомству.
На минуту остановившись, фюрер смахнул пот со лба, вытерев его платком, и щелчком головы отбросил в сторону свою челку, постоянно свисающую на глаза и, казалось бы, мешающую во всем.
Но так могло казаться только самим подчиненным.
С его же личной стороны, как это не показалось бы странным, это была наилучшая маскировка, которая позволяла наблюдать уже ему самому за всеми, кто присутствовал в зале, и даже отчасти за повсюду расположенной охраной, которая на время таких собраний застывала, словно скала, и, можно, сказать не проявляла себя ничем.
Гитлер не слыл особо жестоким человеком по отношению к своим, но и расслабляться не давал никому.
Очевидно, сказывалось его ефрейторское прошлое, когда еще, будучи в кайзеровской армии, он командовал всего несколькими солдатами, за которых то и дело получал втык от своего непосредственного фельдфебеля.
Потому, дисциплину фюрер любил и соблюдал в точности, как ее же привили ему еще в молодости.
Даже своеобразные движения во многом напоминали те давно ушедшие в небытие годы, когда он торчал в окопе и неизменно отмахивался от окопных вшей.
Своеобразно, то была происходящая, время от времени, встряска его организма, приученного лишь к тому, чтобы освободиться хоть на какой-то период от кучи надоедливых паразитов.
Никто, естественно, не придавал тому именно такого значения, и всем почему-то казалось, что просто он сам по себе такой импульсивный или по-особому гиперстатический, как однажды сказал ему какой-то немецкий профессор, имя и фамилию которого он сам забыл уже давно, а вспоминать прошлое, как всегда, было неприятно даже для него самого.
Но так записали в его личном деле и, возможно, потому все и поверили тому написанному, совсем не придавая ему значения, а просто воспринимая все, как этакую чудаковатость самого фюрера.
Наблюдая за всеми исподлобья, Гитлер оказывал на некоторых своеобразное влияние, отчего порой случались казусы, и какой-либо генерал, то и дело, падал в обморок.
Фюрера, конечно же, все это бесило, и он во всю топал ногами и кричал, чтобы ему неизменно подавали только молодых генералов, крепких здоровьем и готовых идти в бой, как он говорил, вместе с ним.
Но все же иногда прокатывались и молодые, и уже затем Гитлер сам приходил на помощь, помогая им подняться и несколько восторженно при этом говоря:
– Они падают от моей внутренней силы. Я великий идеолог Германии. Я ее вождь. Во мне собраны самые сильные черты немецкого народа, и я их воплощаю в жизнь. Меня не победить злой пулей или снарядом. Я выражаю в своем роде бессмертие. И вы все должны верить тому. И вот вам вполне естественное подтверждение.
Спустя время, лично сам фюрер приводил в чувство упавшего во временное беспамятство человека, и это действительно повергало в шок даже самых стойких из них и мало верящих всей этой баснословной чепухе, которую он им преподносил.
Но все же сила в нем какая-то была, и это признавали многие, но все же признать ее, как какую-то вполне естественную величину, не хотели, да и не имели по-настоящему права, как с точки зрения науки, так и простого обычно существующего в общей среде мнения.
Потому, все сводилось к вполне естественному и оправданному самим временем перенапряжению, в результате которого и наблюдались частичные обмороки уставших от своей службы людей.
Зачастую, сам фюрер отправлял таких людей на отдых, и не жалел действительно для них ничего, выделяя где-либо исключительно хорошие места и вознаграждая, конечно же, материально.
– Пусть, чувствуют заботу фюрера. Они – солдаты Германии. Они завоюют нам мир. Мы им обязаны всему. А потому, честь им и хвала, и пускай набираются побыстрее сил.
Естественно, чувствуя такую поддержку со стороны своего руководства, каждый такой генерал или бывало даже обычный солдат свято был предан самому фюреру, ибо на тот момент в его понимании тот был, чуть ли не единственным их всех окружающих людей, который реально оказал помощь и при этом не ограничился лишь какими-то словесного характера признаниями или навешанными на грудь побрякушками, в виде медалей и орденов.
Хотя Гитлер, несомненно, награждал и этим, демонстрируя периодически всю свою искреннюю любовь к военно образованному человеку.
Так он именовал всех без исключения военнослужащих, включая сюда и обычных рядовых существующего на тот период вермахта.
Возможно, за этим стояла его личная проблема какой-то общей неудовлетворенности в деле признания всех его заслуг за годы первой мировой войны, а возможно, он просто сам хотел видеть в них именно такое отражение им собственноручно построенной действительности.
То, что Германия на то время представляла собой единый во всем воинский контингент, не вызывало сомнения ни у кого.
Даже промышленники носили военную форму и отвечали за все по-военному, невзирая на то, что в самой армии, как правило, не служили и имели о ней весьма поверхностное представление.
Но самого Гитлера это не смущало, и в случае какой-либо провинности, он запросто мог отправить любого на фронт или просто в какие-нибудь тыловые подразделения для сбора опыта военной службы и оттачивания величины исполнения вышестоящих приказов.
В целом фюрер по большинству действовал и принимал решения, исходя из своих личных соображений, или из того, как он сам понимал саму суть исполнения, чьего бы там ни было, приказа уже в годы своей молодости.
Собственно, на этом и строилась так называемая дисциплина в немецкой армии, которая оттачивалась годами неуемного наблюдения со стороны самого вождя.
Если кто-то думает, что в той прежней или кайзеровской армии было нечто подобное, то несколько ошибается.
Там присутствовала так называемая палочная дисциплина, доставшаяся во многом всем немцам от предков и передающаяся из поколения в поколение.
В гитлеровской же армии она была практически исключена, так как сам Гитлер не воспринимал подобную позицию, как истинно законную меру принуждения именно в той сфере, где повсюду присутствовало оружие и вполне естественно оно могло в любой момент выстрелить обратно.
То есть, уже не по врагу, а самому начальнику, отдавшему распоряжение подвергнуть палочному или другого рода наказанию.
Потому, Гитлер отказался от типично немецкого подхода к делу и взял решительный курс на выравнивание всех прав военнослужащих от рядового до генерала, и ввел личную ответственность, как за неисполнение приказа, так и за своеобразное превышение служебных полномочий со стороны вышестоящего командования.
Он всех обозначил солдатами и благодаря именно этой мере своей предосторожности избежал многих так называемых армейских переворотов.
Солдаты уважали его, а офицеры беспрекословно подчинялись и соответственно побаивались. Ведь никто не знал точно, что может выкинуть в любой момент бывший ефрейтор, несомненно, так им и оставшимся в истинном понимании самих этих людей.
С одной стороны они в своих узких кругах обсуждали и осуждали эту проблему некоторого равенства военнослужащих, а с другой восхищались самим фюрером, так как, по сути, ничто не мешало им без всякого палочного принуждения посылать солдат в бой или куда-то еще.