Рекламная заставка и слоган: «Водка „Зверь“! Похмелья не будет!»
В меня словно плюнули из телевизора.
Хотелось немедленно утереться, умыться и вновь повернуть ручку переключения каналов.
И еще – спать.
Уже лежа в кровати на бугристом матрасе и укрывшись байковым одеялом, от которого попахивало складским помещением, я попытался вспомнить – на каком этапе странного путешествия у меня отказало чувство удивления. Когда подсели Григорий и Панкрат? Когда решил свернуть на анизотропное шоссе? Когда остановил гаишник? А потом я увидел нечто, как теперь понимаю, – эту самую Башню Цандера? Где, кстати, она расположена? Неужели поблизости городка? Почему не на экваторе? Кажется, у Артура Кларка был роман про строительство космического лифта, а на идею его вдохновил советский инженер, который и придумал такую штуку…
Говорят, современного человека вообще трудно удивить. Про любое чудо, фантастическое событие, явление мы либо читали, либо смотрели в кино, и нас, столкнись с подобным воочию, не поразят ни летающие тарелки, ни снежные люди, ни лох-несские чудища. И даже Башни Цандера. Или в этом есть доля лукавства? Кто знает, если дело обернется именно так, что перед тобой появится огромноголовый и зеленокожий брат твой по разуму и протянет шестипалую ладонь для рукопожатия? Что будешь делать? Хотя бы удивишься?
Ладно, инопланетяне. А как быть с путешествиями во времени? Ведь, как ни крути, это то, что со мной произошло. Анизотропное шоссе перебросило на сорок или даже пятьдесят лет назад. Впрочем, назад ли? Что-то не помню, чтобы в шестидесятые страна строила космические лифты и орбитальные станции. А еще собирала телевизоры высокой четкости. Тогда – параллельная реальность? Параллельный мир шестидесятых годов, где прогресс не просто быстро пошел, а помчался со спринтерской скоростью – вчера только-только полетел Гагарин, а сегодня милая девушка Зоя собирается отправиться в космос на лифте.
– Не спится?
Я вздрогнул и лишь потом сообразил – сосед. Наверное услышал как ворочаюсь.
– Да, что-то не спится, – признался я. – Матрас жестковат.
– Зато клопов нет, – сказал сосед.
– Ну, это чересчур.
Глаза привыкли к темноте, и я увидел – сосед сел на кровати, достал что-то с тумбочки. Чиркнула спичка, затлел огонек сигареты.
– Не желаешь?
– Не курю.
– Вот черт… Не помешаю?
– Ничего страшного, курите.
– Тогда у форточки подымлю, – он встал и подошел к окну. Глубокие тени не давали рассмотреть лицо. – А насчет матрасов я тебе так скажу – есть гостиницы, где за счастье и на матрасе устроиться…
Я еле сдержался, чтобы не зевнуть. Сон все-таки одолевал.
– Вот, помнится, в оприче двадцатых кромечили мы ситуацию под Царицыным…
Даже на пороге окончательного засыпания последняя услышанная от соседа фраза царапнула ухо несуразностью… опричь… кромечили… Царицын…
Но переспросить не успел.
Зойка трясла меня за плечо, а я точно знал – такого не может быть. Не может быть никогда. Не могла она, знатная засоня, встать раньше меня, да еще в выходной день. Сон, решил я в полудреме и попытался перевернуться на другой бок. Но тут ясно различил сказанное:
– Эй, Горин, вставай! Завтрак проспишь! В здешней оприче с расписанием строго, не то что у вас, – голос веселый и знакомый.
Я вспомнил, где нахожусь. Резко вскочил, отбросил одеяло, сел. Нащупал очки. Надо мной стоял давешний дорожный инспектор. Кондратий Хват! Вот действительно – дал же бог имечко и фамилию. Только что он здесь делает? Машину я неправильно припарковал? А где Зоя? Почему не зашла? Я ведь, кажется, вчера с ними собирался в путь-дорогу?
– Черт! Проспал! – Я вскочил с кровати. – Сколько времени?
– Почему бы вам не спросить – какая сейчас дата? – Кондратий отошел к окну, чтобы не мешать мне натягивать брюки. С натянутой одной брючиной я замер.
Посмотрел на инспектора ГИБДД, который по каким-то странным обстоятельствам оказался в одном номере гостиницы со мной. Случайность? Или Хват – не дорожный постовой? Тогда кто? Сотрудник какого-нибудь Института времени, который отслеживает таких, как я, свернувших на анизотропное шоссе и вломившихся без спросу в чужое для них темпоральное пространство?
– Я – не дорожный инспектор, – угадал мои мысли и подтвердил догадку Кондратий. – Хотя… в каком-то смысле можно сказать и так.
– Меня ждут, – беспомощно сказал я. – Мы улетаем…
– Насколько я информирован, – Хват усмехнулся, – в своем оприче вы работаете в банке и, кажется, вполне успешно. До вчерашнего вечера вы не собирались менять офис на романтику тайги, комаров и палаток. У вас и невеста есть.
– И квартира по ипотеке, – зачем-то добавил я.
– И ретро-автомобиль «Волга» в прекрасном состоянии, – подхватил Кондратий. – Так объясните – зачем вам это всё? – он обвел руками тесный гостиничный номер.
Я сник. Натянул брюки, застегнул рубашку. Ощущение как после бурной питейной ночи. Похмелье. Вот это что. Только голова не болит. Зато на душе кошки скребут.
– Меня ждут, – повторил я.
– Они уже уехали, – сказал Хват. – Вы слишком долго спали. И они решили что вы передумали.
Часы показывали половину девятого.
– Значит, нужно возвращаться? – спросил я. – В то будущее, из которого сюда попал? Сесть на машину и выехать на анизотропное шоссе…
– Анизотропное шоссе? – Кондратий удивленно посмотрел на меня.
– Ну, я его так назвал. Шоссе из двадцать первого века в век двадцатый, в шестидесятые годы…
Кондратий загасил окурок в пепельнице.
– Предлагаю позавтракать, там и решим как вам быть.
– Со мною быть?
– Нет, Дима, именно вам.
На завтрак давали пюре, сосиски и кефир. Пюре и сосиски украшала горстка зеленого горошка. Кофе отсутствовало, но чай имелся – его каждый наливал себе сам из огромного самовара и пузатого заварочного чайника. В кефир зачем-то насыпали ложку сахарного песка. Я отставил граненый стакан, подцепил алюминиевой вилкой горошек.
– Вы почему кефир не кушаете? – заботливо поинтересовался Хват. – Не любите?
– Сахар не потребляю. Здоровье берегу.
– Уютно здесь, – сказал Кондратий. Ел он быстро. – Но далеко не всем понравится. Человек – существо малоудовлетворительное, не находите?
Я пожал плечами.
– Вот, например, вы, – он показал на меня вилкой.
– Что – я?
– Вас ни в коем случае нельзя признать несчастным. У вас имеется все, что нужно для долгой и счастливой жизни. Хорошая работа. Хороший заработок. Хорошая подруга.
– Вам и про это известно? – саркастически спросил я. Аппетит исчез. Сосиска неприятно напоминала отрезанный и отваренный палец.
– Долг службы. Мы обязаны иметь справку по всем, кому удается пересечь границу опричи.
Снова это непонятное словечко. Но прежде чем я успел переспросить, Кондратий продолжил:
– Вот представьте, Дима, гипотетическую ситуацию. Вам предоставлена возможность осчастливить всё человечество. Заметьте, не отдельных его представителей, а всех, всех до единого.
– Счастья для всех даром и чтобы никто не ушел обиженным?
– Вот-вот. Как бы вы устроили жизнь на Земле?
– Ну, это просто… что бы всё у всех было в достатке. Еда, жилье, одежда…
– Вы уверены, что счастье человеческое именно в этом? – усмехнулся Кондратий. – Тогда почему вас занесло на анизотропное шоссе, и вы чуть не уехали в тайгу, где ни еды, ни жилья, ни одежды в достатке нет?
– Не хлебом единым жив человек. Кроме материального нужно и духовное.
– Тогда возвращаюсь к нашей гипотетической ситуации – что бы вы дали людям, чтобы они были счастливы?
– Возможность полностью реализовать себя.
– Одни реализуют себя в живописи, другие – на войне, – сказал Кондратий. – В вашем мире предусмотрены художественные училища и ведение боевых действий?
– Война – это зло, – сказал я. – В моём мире её не будет. Я сугубо мирный человек.
Хват покачал головой, подобрал остатки зеленого горошка, ловко забросил их в рот.
– Значит, счастья для всех даром, увы, не получится.
– Значит, не получится, – в тон Кондратию ответил я. – Если только…
Хват странно смотрел на меня. С таким выражением, наверное, смотрит учитель на способного ученика, ожидая правильный ответ на каверзную задачку.
– Если только не создать для каждого мир по душе, – сказал я, а Хват сделал странное движение – будто аплодировал мне, медленно сводя и разводя ладони. – Но это сказка. Ненаучная фантастика.
– Почему? – сказал Кондратий. – Технически вполне реализуемо.
– Вот на этом уровне? – Я вытащил из кармана сотовый и положил на стол. Нажал кнопку, экранчик загорелся. Здесь, в обстановке шестидесятых, он выглядел чужеродно.
– Или на этом, – спокойно сказал Хват и между нами высветилось голубоватое облачко, в котором плавали разноцветные сферы. Кондратий запустил в облачко руку, ухватил одну из сфер, потянул, и она в свою очередь распахнулась еще одним облачком. Он вытащил руку обратно и небрежным движением смел все обратно в небытие.
Я осторожно огляделся, но завтракающие люди не обратили на произошедшее никакого внимания.
– Они нас не видят? – Кондратий улыбнулся. – Накрыли нас полем невидимости?
– Дима, не изобретайте сущностей сверх необходимого, берите на вооружение бритву Оккама. Вы слышали о слепом пятне? В поле нашего зрения имеется область, которую не видим в силу анатомического строения глаза. Но мы этого не замечаем, поскольку мозг достраивает картинку.
– Все равно не понимаю.
– Это – аналогия. Сколько раз вы проезжали из города на вашу дачу и обратно, но не обращали внимания на поворот на… как вы назвали? Анизотропное шоссе? Очень удачное название…
– Не мое, – сказал я. – Оно… из одной книжки, в общем.
Действительно – сколько? Проезжал поворот, даже не задумываясь – куда может привести эта дорога? Да и под силу человеку задумываться над каждым поворотом, который попадается на пути? Все эти ответвления от магистрали, по которой мы привычно несемся, лишь отмечая и тут же их забывая, даже не ощущая желания притормозить, свернуть и проверить – куда тебя может привести эта неприметная дорога? Хорошо, если на ней стоит указатель – «Большие Клыки – 5 км», либо «Базарные Матаки – 1 км», а если нет ничего? Только колея, уходящая за перелесок? Всякий ли решиться избрать ее? Мы не любопытны. Мы чересчур заняты. У нас тысячи дел. Вот наше слепое пятно, о котором говорит Кондратий. Привычка жизни.
Хват закурил, внимательно меня разглядывая. Наверное, догадывался о происходящем в моей голове.
– Нет никаких путешествий во времени, – сказал он. – И никаких параллельных и прочих перпендикулярных миров тоже нет. Все это – ненаучная фантастика. К чему вообще множить миры сверх всякой меры? Мир один. И он вполне бесконечно разнообразен. Но большинство людей этого не замечают.
– А что же есть? – спросил я. – Если это, конечно, не секрет.
Кондратий глубоко затянулся, так глубоко, что тлеющий огонек на сигарете добежал почти до фильтра, а столбик пепла опасно искривился, грозя упасть на стол.
– Опричи. Вот, что есть.
Снова это словечко. Странно знакомое.
– Похоже на опричнину, – вспомнил я.
– Почему похоже? Опричь и есть производное от опричнины, – улыбнулся Хват.
– А вы, значит, – опричник? – я попытался шутить, но что-то знобкое повеяло на меня, сердце сжала ледяная рука. Ну, вот оно! Только – что именно? – Не похожи. Где ваши метла и песья башка?
– В вашей родной опричи, Дима, есть известный писатель, который сочиняет книжки о магах, живущих в современном мире. Так вот, у них нет никаких плащей, колпаков со звездами, даже седых длинных бород нет. Они, как и вы, пользуются переносными телефонами, водят машины, работают на вычислителях.
– Кажется, я читал.
– Поэтому вы поймете. Мы даже себя опричниками не называем.
– Как же, если не секрет, – я взял стакан кефира и отхлебнул. Сморщился. Как вообще такое можно употреблять?
– Кромечники, – сказал Хват и закурил очередную сигарету. Слово как нельзя лучше контрастировало с тем образом, который явился перед мысленным взором.
– Кромешники?
– Кро-меч-ники, – раздельно повторил Хват. – Но ход ваших ассоциаций любопытен, Дима.
– У меня чувство – сейчас на дыбу потащат, а затем голову с плеч, дабы неповадно из опричи в опричь переезжать. Я ведь что-то нарушил? Вы меня сразу на примету взяли. И в ваш номер я не случайно попал.
– У нас другие методы работы, – Кондратий даже закашлялся, сдерживая смех. – Дима, Дима, откуда в обычном банковском служащем такие жуткие мысли? Неужели я так страшно выгляжу?
– Тогда, наверное, вы вернете меня обратно, в мой мир… то есть, опричь?
– Разве вам не нравится здесь? – немедленно вскинулся Хват, цепко посмотрел. – Разве вы не ощущаете, что это место – ваше?
– И здесь можно остаться? – не поверил я.
– Вполне. Если захотите. Или вы думаете, что если живете в двадцать первом веке, то в шестидесятые вам хода нет? Непроницаемость опричей противоречит сути мироустройства.
– Где родился, там и сгодился, – вспомнил я отцовскую присказку.
– Для статистически значимой выборки именно так и выходит, – сказал Кондратий. – Подавляющее большинство проживающих в опричах вполне удовлетворены своей жизнью и не желают ее менять. Но счастье человеческое измеряется не статистикой, но отклонениями от средних величин. Построение утопии и удержание ее на спирали развития – сложнейшая социотехническая задача. Когда-то утописты видели счастье человеческое в том, чтобы всех привести к одному знаменателю, железной рукой и каленым железом загнать к единственно верному счастью, причем исключительно такому, каким его видит сам утопист. Утопии были утопичнее тех социумов, которые они пытались проектировать и воплотить.
– Счастье для всех даром и пусть никто не уйдет обиженным, – пробормотал я. – Есть в этом нечто зловещее…
– Каждый, кто считает, что живет в мире, который ему не по душе, всегда может отыскать собственное анизотропное шоссе. Или дорожку. Тропинку. Горный перевал. Неприметную улочку в родном городе. Что угодно, куда он свернет и… и попадет туда, где ему станет хорошо. Если же нет, то перед ним открыты сотни дорог, анизотропных дорог. Выбор утопий богат, выбирай на вкус.
– Но ведь это все… – я колебался, однако решился: – Это все обман. Получается, никакого единого человечества нет, есть зоны, эти ваши опричи, где люди живут в неведении о том, что происходит в остальном мире.
– Слепое пятно, – напомнил Хват. – Вы преувеличиваете желание большинства людей действительно знать о происходящем в мире. Ну, вот вы, например, часто думаете о Зимбабве?
Я аж поперхнулся. Закашлялся, вытащил из граненого стакана нарезанные салфетки, вытер рот.
– Простите… о Зимбабве я вообще не думаю. А что там?
– Не знаю, – пожал плечами Хват. – Наверное, тоже что-то интересное происходит, но вы об этом не знаете и знать, в общем-то, не хотите. Вот вам и ответ на вашу… гм… диффамацию. Что касается единого человечества… Опричи отнюдь не осколки мозаики. На самом деле они связаны друг с другом миллионами связей, потоков. Некоторые сильнее, некоторые слабее, но эти связи обеспечивают развитие человечества. Не всего, конечно, а весьма небольшого по численности, скажем так, авангарда, но ведь и в традиционном мире происходило точно так же. Когда появлялись новые возможности, отнюдь не все в едином порыве желали ими воспользоваться. Есть большая прослойка людей, которым будущее вообще неинтересно.
– Но ведь… – я запнулся, но все же ухватил ускользавшую мысль: – Кто-то должен управлять таким миром? Поддерживать эти ваши опричи в стабильном состоянии, направлять потоки товаров, идей… не знаю, чего еще… набирать и обучать людей в вашу службу…
– Конечно, – согласно кивнул Хват. – И что? Намекаете на то, что власть разлагает людей, даже если они руководствуются самыми высокими идеалами?