Тавия попыталась высвободиться из его хватки.
– Скажи, что ты веришь мне! – рыдал Дэниел. Кровь на его щеках смешивалась со слезами. – Я не мог управлять собой. Мне словно кто-то говорил, что нужно сделать. Я больше ни о чем не мог думать. Я просто должен был это делать. Ты…
Дэниел умолк. Его хватка ослабла. На миг Тавии показалось, что он сейчас рухнет в обморок. Взгляд мужчины стал пустым. Уголки глаз почернели – как у Саксони тогда, в храме.
– Что ты дала мне? – спросил он тихо и безвольно.
Тавия побледнела. Она тоже хотела знать ответ на этот вопрос. Ведь если слова Дэниела являлись правдой, содержимое флакона определенно не было счастьем.
– Фокусница…
Тавия подняла взгляд на человека по имени Дэниел Эмильсон. Его лицо казалось бледным. Окровавленные губы сжались в тонкую линию. Он знал, что обречен на смерть – или на нечто худшее.
– Что содержалось в этой магии? – спросил мужчина.
– Не знаю, – искренне ответила Тавия.
Слеза скатилась по щеке Дэниела. Его взгляд скользил по полу, как будто на неровном цементе было начертано заклинание, способное отменить все это. Вырезать из жизни весь день и те ужасы, которые мужчина совершил под влиянием магии, сосватанной ему Тавией.
Он снова сжал пальцы на руках фокусницы, медленно качнув головой из стороны в сторону.
– Ты сделала это со мной, – промолвил он. – Это все твоя вина.
А потом он оторвал ее пальцы от решетки и столкнул девушку с карниза.
Глава 5
Уэсли
У Уэсли была тайна.
По сути, у него имелись сотни тайн. Однако эту, конкретную, никто и никогда не должен был узнать. Заключалась она в том, что Уэсли пребывал не совсем в своем уме. Точнее, в его уме находился еще кто-то.
Люди любят бросаться словом «сумасшедший». Сонму Богов ведомо, что все они считают Уэсли безумным преступником. Однако они просто не знают, насколько правы. Потому что вот уже много лет в голове Уэсли звучат голоса.
А точнее, один голос.
Невозможный голос.
Голос девушки, которую он знал когда-то давно. Она даже после своей смерти каким-то образом сумела оставить юноше свой голос. Возможно, затем, чтобы напомнить Уэсли: у него никогда не было совести. Смотрящий не должен даже пытаться обрести эту совесть.
Почти все время голос напоминал «белый шум». Образы и ощущения; осознание того, что она здесь и прислушивается к каждому его движению. Юноша постоянно должен быть настороже, чтобы защититься от нее. Но время от времени, когда Уэсли был недостаточно сосредоточен, голос девушки прорывался в его сознание и обретал собственную жизнь.
Она бранила смотрящего, когда он становился слишком хорошим. Ликовала, если он вел себя очень, очень плохо. Уэсли не знал, как это прекратить. Он не знал, как остановить ее. Юноша мог лишь отстранять девушку в глубину сознания – поправляя галстук, застегивая запонки и сосредотачиваясь на чем-нибудь еще. Закапывать ее поглубже, пока та снова не решит подняться на поверхность.
Его личный призрак.
Уэсли смотрел на часы, наблюдая, как ускользает секунда за секундой.
Обитель Консортессы Главы выглядела грандиозным зданием, покосившимся на один бок. Единственным предназначением Консортессы была роль посредницы между Эшвудом и другими Главами – она скрепляла их сделки рукопожатием и переправляла секреты от одного к другому. Она являлась чем-то средним между шпионкой и дипломатом; ходили слухи, что в многочисленных сейфах Консортессы хранятся запасы самой темной магии в стране. Эту легенду рассказывали друг другу все юные фокусники, хотя Уэсли никогда особо не верил в эти россказни.
И все же здание было величественным, поскольку Консортессе нравилось считать себя великой. Оно нагло высилось по «бедную» сторону моста. Каждое из окон украшено пышными пучками перьев. С правой же стороны это здание кренилось набок, напоминая свод широкой грудной клетки.
Оно было мощным и внушительным – в том самом очевидном стиле, какой Уэсли никогда не одобрял. Но кроме того, оно казалось хитрым и коварным на тот лад, который юноше скорее нравился: для всего остального Крейдже – и особенно для дуайенны страны – это здание служило всего лишь магической мануфактурой, где возгонялись и разливались по флаконам законные зелья.
Добрые люди даже не знали о нескольких скрытых этажах этого здания.
Дверной проем в противоположной стене вспучился пузырем. Уэсли поднял взгляд на тощего человека, возникшего в дверях. Рейнхольт Лейфссон, секретарь этого учреждения. Он был полностью одет в черное, волосы зачесаны на один бок – кожа мужчины была бледной словно мел. Издали казалось, будто в воздухе парит одна лишь его голова, неспешно дрейфуя к Уэсли.
– Мистер Торнтон Уолкотт, – произнес Лейфссон с гладким крейджийским произношением. Он протянул обтянутую перчаткой руку и склонил голову. Не сделав ни единого движения в ответ на рукопожатие, Уэсли покосился на его перчатки и поднял брови.
– Вы носите их постоянно.
– Кое-кто полагает, что лучше не оставлять отпечатков пальцев, когда имеешь дело с темной магией.
– Об этом легко позаботиться. – Уэсли застегнул пуговицу своего пиджака и остановился. – Если кто-то недостаточно ловок, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, эти пальцы всегда можно отрезать.
Девушка-призрак в его сознании зааплодировала – как делала всегда, когда Уэсли бывал ужасен. Лейфссон моргнул.
– Да, – согласился он, – это было бы весьма эффективно. – Мужчина вытянул руку в сторону проема, из которого появился. – Сюда, пожалуйста. – И повернулся на каблуках начищенных ботинок, провожая Уэсли к зеркалу.
Юноша взглянул на свое отражение в холодном сером стекле – галстук-бабочка свидетельствовал, что день сегодня нечетный, – и протянул руку. Зеркало под его пальцами расступилось. По поверхности пробежала рябь, смазав отражение лица Уэсли.
К этой части приема юноша так и не смог привыкнуть. Дверь в его кабинет в Кривде была устроена сходным образом – считывая отпечатки ладони, как любая система, сто́ящая своих денег: но эта дверь читала не только отпечатки. Она прочитывала человека, его намерения и, что самое важное, верность. Насколько Уэсли знал, Эшвуд был единственным в мире, кто сумел разработать нечто столь хитроумное.
Уэсли не отводил пальцев от зеркала. Спустя несколько мгновений, нужных зеркалу для того, чтобы магия подтвердила его преданность, стекло разгладилось и застыло.
Уэсли сунул руки в карманы и шагнул в свое отражение.
Коридор по другую сторону был настолько длинным, что казалось, будто к дальнему концу его стены сходятся в одной точке. Эти стены представляли собой сплошной ряд зеркал, отмеченных лишь серебряными ручками, которые торчали под странными углами. Не было видно никаких четких линий, отделявших одну зеркальную дверь от другой. Лейфссон склонил голову вправо и твердо взялся за ручку первой двери.
– После вас, – отозвался мужчина. Перед ними обозначился дверной проем.
Комната была в равной мере красной и черной. Стены ее сделаны из того же самого стекла, сквозь которое только что прошел Уэсли. Ковер цвета полночного рубина. Слабый свет давали угольно-черные свечи на стеклянных цепях и их бесчисленные отражения в зеркальных стенах.
В центре комнаты покоился темный силуэт. Вокруг него перешептывались тени.
Лейфссон, пятясь, вышел из комнаты.
– Уэсли, – произнес Глава. Эхо повторило это имя.
Данте Эшвуд находился здесь – и его здесь не было.
Он был человеком и не являлся им.
Уэсли видел очертания его цилиндра и элегантного сюртука, собранного складками вокруг тела. Но лицо… Уэсли никогда не видел лица Главы. Никто не видел. Вместо кожи и глаз проступали только темнота и дым. Можно было разглядеть лишь намек на губы, да из-под бледной до прозрачности ладони сиял набалдашник черной трости.
Воздух вокруг него мерцал, подобно пламени.
Хотя каждую из четырех стран возглавлял дуайен или дуайенна, мир криминала повсеместно был представлен Главой – с заглавной буквы «Г». В то время как дуайены стран занимались законными делами, Главы заправляли черномагической торговлей. Их смотрящие управляли многими городами, вербуя фокусников для продажи запрещенной магии, а Консорты и Консортессы выступали их представителями и посланниками. Но хотя другие Главы слыли могущественными, злобными и, вероятно, бездушными, они все-таки, несомненно, являлись людьми.
Все, кроме Эшвуда.
«Не человек, но бог», – произнесла тень в голове Уэсли.
Юноша проигнорировал ее слова – как старался делать всегда – и поклонился Главе. Эшвуд рассмеялся над этой формальностью.
– Слишком серьезно, мой мальчик. Налей себе чего-нибудь подороже и садись.
– Я могу и постоять, тек.
– Уэсли. – Глава постучал по набалдашнику своей трости. От прикосновения его длинных белых пальцев шар мигнул. – Налей себе выпивки.
Уэсли кашлянул и направился к бару.
Воздух был густым от множества слоев защиты, которыми оказались окутаны оба собеседника. В Крейдже нельзя доверять даже себе самому, не говоря уже о ком-то другом. Хотя Уэсли не обманывал себя: если Глава захочет подавить его магию, так и произойдет. Эшвуд просто хотел преподнести Уэсли иллюзию силы, в действительности никогда не давая ему полной власти над чем бы то ни было, в том числе и над собственной жизнью.
Уэсли взял бутылку «Клеверье», который предпочитал всем остальным напиткам в Крейдже, и наполнил свой бокал.
– Мы не так уж часто видимся, – произнес Эшвуд. – Ты слишком занят превращением Крейдже в свое королевство. Миновали те дни, когда ты полагался на мое руководство.
Уэсли сделал глоток из бокала, все еще стоя спиной к Главе. В голосе Эшвуда прозвучала ностальгия. Уэсли решил пропустить ее мимо ушей.
Можно было подумать, что Глава некогда взял Уэсли в ученики, и тот стал ему родным. Нет, все было совсем не так.
Он встретил Уэсли, когда юноша в канун своего седьмого дня рождения бродил по переулкам, обчищая карманы прохожих. В те времена Эшвуд был такой же тенью, как и сейчас – с затянутыми в перчатки руками и лицом, состоящим из дыма. Он, конечно же, решил, что Уэсли сирота, у которого нет семьи и дома, – и разве такой сирота не ухватится за возможность заполучить и то, и другое?
Но на самом деле у Уэсли была семья и дом. Вот только мальчик желал, чтобы всего этого у него не было.
Уэсли знал, что означает принять руку Главы. Однако парень хотел вернуться на улицы только тогда, когда станет большим и сильным. Когда сможет показать себя достойным в глазах своей семьи, которая вообще не желала его появления на свет. Но потом месяцы сложились в годы. Магия стала его жизнью. К тому времени, как Уэсли действительно смог бы что-то кому-то показать, оказалось уже слишком поздно. Разразилась магическая эпидемия. Самую страшную жатву она собрала на маленькой окраинной улице Крейдже, где он вырос.
Его родные, вероятно, уже мертвы – а если нет, мертв был тот маленький мальчик, который хотел что-то доказать им.
Уэсли передумал.
К этому времени он открыл для себя Крейдже: узнал тайны города, научился получать наслаждение от его изящных изгибов и острых граней. Сияние огней, звезд и магии… Уэсли попал под очарование этого города и хотел лишь охранять его безопасность. Защищать город так, как не мог защищать никто другой – Уэсли знал это.
– Как мои прочие смотрящие? – спросил Эшвуд.
Уэсли глотнул еще «Клеверье» и направился к дивану, стоящему параллельно ложу Главы.
– Все еще необходимы, – ответил он. – Пока что.
Эшвуд засмеялся:
– А мой эликсир?
Уэсли помолчал, не зная в точности, что на это ответить.
– Ты выглядишь обеспокоенным, – заметил Эшвуд. Уэсли взглянул на него сквозь зеркальные очки. Они отражали магию Главы обратно в призрачное лицо – потому что Данте Эшвуд был способен заглядывать сквозь глаза людей прямо к ним в душу и рыться в их секретах. Уэсли же предпочитал держать свои секреты при себе.
И кроме того, у юноши в голове и так ютилось достаточно народа.
– Мы не добились особого прогресса, – признал смотрящий. – Трудно продавать что-то, почти ничего о нем не зная. – Уэсли постарался подобрать следующие слова как можно тщательнее: – Делу могло бы помочь подробное изложение действия этой магии. Я полагал, что если у вас есть какие-то планы, я первым узна́ю о них.
Глава выдержал небольшую паузу, похожую на темную расселину в беседе. Потом сказал:
– Ты – моя правая рука, Уэсли. Для меня ты дороже любого другого смотрящего. Но мне нужна и левая рука тоже.
Уэсли проглотил раздражение от этих слов, осторожно, чтобы даже крупинка этого раздражения не проскользнула наружу.
– Это действительно эликсир счастья? – поинтересовался он.
– Да, – подтвердил Эшвуд. – И нет. Эта магия – способ обеспечить мне победу в войне.
– Мы ни с кем не воюем.
– Но скоро будем.
Уэсли не мог видеть лица Главы. Но юноша был уверен, что почувствовал, как по этому дымному лицу скользнула улыбка. Быть может, Уэсли и любил хаос, однако не имел ни малейшего желания вести войну – и особенно не хотел, чтобы в эту войну оказался втянут его город.
– Я всегда считал, что из тебя получится отличный заместитель, – продолжил Эшвуд. – Ты ведь знаешь, Уэсли, что ты для меня как родной.
Уэсли считал это правдой, поскольку Глава забрал его с улицы и вырастил, превратив в того, кем парень стал сейчас. Эшвуд вложил в Уэсли много труда, сделав его вождем целого города.
Уэсли был обязан мужчине всем.
И ненавидел это.
В каком-то смысле юноша терпеть не мог то, что Эшвуд стал его семьей. Не той, в которой Уэсли был рожден. И даже не той, какую он выбрал. Той, что была уготована смотрящему. Той, для которой его сделали. Кроме того, Уэсли не нравилась сама мысль являться чьим-то сыном. У него уже был отец, который относился к нему настолько ужасно, что Уэсли отнюдь не жаждал обзавестись другим папочкой.
– С кем вы собираетесь воевать? – спросил Уэсли. – Я думал, вы и другие Главы пришли к пониманию.
Тени вокруг Эшвуда зашевелились.
– Мне нет дела до этих глупцов, – сказал он. – Мой эликсир должен послужить свержению дуайенны.
Уэсли был рад, что очки скрывают нарастающую неуверенность в его взгляде.
– Ваша цель – Шульце? – уточнил он.
Глава издал приглушенный звук, выражавший нечто среднее между весельем и разочарованием.
– Моя цель – новая эпоха, мой мальчик. Фенна Шульце полагает, будто может устанавливать в моей стране законы, ограничивающие нас. Однако я пришел сюда задолго до того, как эта наглая девчонка заняла свой кабинет – и буду оставаться еще долго после того, как она его покинет. Магия – черная или белая – это то, что заставляет мир вращаться. И я не позволю какому-то политику разрушить все это.
Эшвуд произнес слово «политик» так, как будто это невероятно грязное ругательство.
– И эликсир поможет вам сделать это, – произнес Уэсли. – Он действительно настолько опасен?
Юноша не мог не спросить. Он дал эту магию Тавии, и если та пострадает…
– Войны выигрываются риском, – отозвался Эшвуд. – Мой эликсир позволяет мне открыть разум людей, чтобы те могли увидеть мою правду сквозь пропаганду Шульце. Когда я приведу их на свою сторону, мы свергнем это правительство с наименее возможным числом жертв среди населения.
Жертв. Не убийств.
– Я назвал его Лой, – гордо возвестил Эшвуд.
«Свет». По крайней мере, такое значение имело это слово в уличном жаргоне. Когда-то существовало старинное выражение лойиси уф хемга – «свет счастья», – но уличные ребятишки начали вкладывать в него другое значение. Внутренний покой, ставший чем-то вроде цели, к которой нужно стремиться. Это чувство возникает в душе, когда ты в первый раз за много дней поел горячего или сумел найти укрытие от дождя и смог поспать на жестком матрасе, а не на мостовой. Это облегчение от осознания того, что ты можешь на какое-то время оставить беспокойство и просто дать себе отдохнуть.