– Продолжайте.
– Или Алекс Викель, один из кадетов на выходе. Его мамочка, тоже генеральша, родила сынка, когда муж был в Дерптском полку уж более года. И знаете от кого? От троюродного братца, мальчишки шестнадцати лет!
– И вам об этом известно из «Санкт-Петербургских ведомостей»? – едко спросил маркиз.
– Ох, ваше высокоблагородие, у меня свои уши имеются. В Дом попадают, конечно, и выпавшие из гнезда. Дети развалившихся дворянских семей, в которых наследство передано только старшим по рождению. Однако большая часть питомцев – незаконнорожденные, но тем не менее из дворянских домов.
– Подкидыши? – уточнил маркиз.
– Не совсем-с, – замялся Бакхманн и, еще сильнее пригибаясь, скользнул ногой к столу бурмистра опять на полшажочка. Взор его никак не мог оторваться от вышитого золотом жилета хозяина. – Конечно, раньше, лет так пять назад, мы принимали просто подкидышей. Единственным требованием был лишь какой-нибудь, скажем, знак. Ну, перстень там или что-либо из одежды, но обязательно с дворянским гербом. Частенько детей привозили господские лакеи, люди высочайшего ихнего доверия. По этим знакам родители отличают своих детей и продолжают навещать… порой инкогнито.
– На салонных встречах, я полагаю?
– И на балах, что даются раз в месяц нашим блистательным князем.
– Ясно, – кивнул маркиз, – продолжайте.
– С некоторых пор детей начали подбрасывать холопы. Стянут у хозяев платочек с монограммой и несут своего ублюдка к нам. Мол, пущай растеть хоть и без родителей, так на свободе. Потому пришлось ввести некоторые ограничения.
– Какие?
– Теперь требуется доложить в пеленки доверительное письмо или деньги. Количество подкидышей тут же упало в числе! Как видите, мы заботимся о чистокровности наших обитальцев.
Вдруг бурмистр поднял перед собой правую руку, посмотрел на мизинец, странно усмехнулся и предложил дворецкому присесть. Что и говорить, Бакхманн был счастлив. Угодил! Чем, неизвестно, но угодил! От счастья он вертелся на стуле, трогая все, что нельзя было испачкать или разбить. Де Конн не без раздражения следил за гостем.
– Какой восхитительный ножик! – крутил Бакхманн очередную интересную вещичку. – Складной! Только гляньте, сколько рубинов на его рукояти! Ценный предметик. Для заточки карандашей?
– Это андалузская наваха, дитя испанского вида уличных драк.
– Ах да? И где же вы приобрели сей предмет?
– В Мадриде, – совершенно безучастно отвечал де Конн. – Она перешла ко мне от одного баратеро…
– Трудно-с, знаете ли, поверить, чтобы гишпанцы вот так дорогое оружие отдавали… – начал было смеяться надзиратель, с треском разворачивая нож.
– Да, вы правы. Но наваха была ему уже не нужна. Я отрубил мерзавцу руки.
Бакхманн стих и поднял глаза. Над головой бурмистра висел «Кошмар» безумного Фюзели. Наступила напряженная пауза. Наконец де Конн осчастливил дворецкого коротким взглядом.
– Сегодня вечером я ожидаю прибытия людей из моей свиты, – сказал он. – Гайдуки, лакеи и наложница. Для нее прошу распорядиться приготовить спальню рядом с моей, просторную, со всеми удобствами.
Бакхманн встал и с видом полного участия согнулся.
– Обязательно-с, ваше сиятельство, все будет так, как вы пожелаете-с. Я обо всем позабочусь… – зачастил Бакхманн, но маркиз ушел в свои мысли и лишь кивнул.
Дворецкий, шаркая и кланяясь, покинул кабинет. Оставшись один, де Конн вскочил на ноги и нетерпеливо прошелся перед столом. Вскоре вернулся Шарапа.
– Уважаемый, – сразу же обратился маркиз к своему гайдуку, – похоже, я знаю, где найти мою фамильную печать с бумажником, которые мы «потеряли» по дороге в Петербург.
Шарапа напрягся, как бойцовский пес в ожидании команды хозяина «Взять!»
– Сходите-ка в приют малюток пансиона и узнайте, кто и когда поступал туда с того самого дня, когда наш экипаж был ограблен разбойниками… С моими деньгами и фамильным перстнем… Скорее всего, рыжий. А если таковой найдется, я без труда узнаю, кто из жителей княжеских деревень отпускается на оброки в Петербург!
Глава 8. Приют малюток
Детинец, или приют малюток, располагался за домашней церковью Дома, рядом с банями и лазаретом.
– Давно вы здесь проживаете?
Этот вопрос Шарапа обратил к розовощекой, чуть полненькой цветущей девушке, прозванной Марфой, кормившей грудью рыжего мальца. Кормилиц в детинце, где содержали только малюток, было всего три, так что найти рыжего малыша было делом легким.
– Кормилицей? – спросила она, одной рукой удерживая кормящегося, другой покачивая люльку с другой малюткой. – Первый раз. Муж мой у Рущука погиб, так я вонна здеся пристроилась пока кормилицей, заодно и воду с озера в Дом ношу.
– Мальчик? – Шарапа кивнул на рыжую голову и улыбнулся. – Не слишком ли большой для кормления грудью?
– Что вы, мужики, в том понимаете? – насупилась Марфа. – Молозивом я кормлю его, не молоком. Моей тоже уж больше года, а все к груди прикладываю.
– Ах, верно, – как можно тише сказал Шарапа, – не болел чтобы. Так?
– Ну, шо-то вроде того.
– А долго ли вы кормите его? – спросил Шарапа, не отрывая взгляда от младенческих губ, впившихся в пышную грудь.
– С неделю, – ответила та, задумалась и утвердительно кивнула головой. – Да. Осьмой день нынча. Подкидыш он. Но семейства, видно, знатного. С деньгами явился и перстнем фамильным. Мы ему вон на шейку повесили…
– Взглянуть можно?
Кормилица вытянула из-под рубашечки ребенка пеньковую веревочку, на конце которой болтался серебряный перстень с тонкой червленой резьбой, увенчанный камнем насыщенного зеленого цвета. По ободу перстня извивался дракон, хватающий себя за хвост.
– Смарагд никак чистейший, – сказала женщина. – Перстень-то старый, родовой: вон, смотрите, трещинки на камне и даже шо-то начертано на изворотной стороне. Ух, интересно посмотреть на папашу его!
– Это почему?
– Так рыжий ведь!
Оба рассмеялись.
– А кто проверяет принадлежность ребенка к роду? – поинтересовался Шарапа.
– Да никто! Раз родители себя называть не желают, то и здесь никому интереса нет. Кто ж проверять будет? – она кивнула на кроватку рыжего постояльца. – Перстень при нем остается, к нему еще и номерок из реестра выдается. На случай переезда или ежели погибнет.
– Погибнет?
– Бывает, погибают, – Марфа смущенно улыбнулась. – Врача нашего Петра Георгиевича во всяких младенческих смертях обвиняют, мол, он-де младенцев в своей лаборатории на жир вытапливает.
– Это зачем?
– Ну как зачем? Для мазей шабашных, – кормилица засмеялась, обнажив крепкие белые зубы. – Он со всякими ядами мази готовит: то для кожных болезней, то для ревматизму. Ну, ясное дело, все нападки на него. А еще утверждают, что живет у него в одной из склянок бес, который помогает излечивать труднобольных.
– Темная слава у вашего доктора, – улыбнулся Шарапа.
– Трудно ему здесь. Порой ночами не спит. Нам его окна отсюдова видны. Все читает и читает.
Шарапа оскалился как можно более дружелюбно, едва сдерживая радость от найденного перстня хозяина. Ох, дотянется он до того рыжего карабинера с большой дороги!
Глава 9. Знакомства
Обед в Доме князя Камышева был необычным. Во-первых, он проходил не в столовой, а в большой зале для танцев. Во-вторых, в нем участвовали новые лица. На них-то и было сведено все внимание владык Дома и их друзей.
Первым из приглашенных к обеду явился маркиз де Конн. Гость был необычен, этим и привлекателен. По выправке человек значительного положения, чья шея привыкла к высокому воротнику. Возраст не определить, так как неподвижное лицо его не отягощалось морщинами. Широк, подтянут, жилист и силен. От рождения смуглое лицо, челюсть широкая, со слегка выступающей нижней губой, переходившей в почти квадратный подбородок. На этом прочном основании возвышался высокий широкий лоб, переливающийся в прямой нос. Под изогнутыми густыми бровями – черные глаза, но со столь странным зеленоватым отсветом, что казались цепкими и неземными. Он выглядел бы грозным и жестким, если бы не губы – небольшие, но полные и ярко очерченные. Благодаря выдающемуся подбородку с глубокой ямкой сластолюбца, маркиз казался дамской части очень мужественным, чего как раз и не хватало в среде местных недорослей. Одежда гостя была и проста, и богата одновременно. Темно-бордовая с золотой расшивкой испанская а-ля франкеса, жилет из лионской парчи, белые кружева и золотая брошь с загадочно-черным камнем. Вместо парика его крупное лицо обрамляли собственные, густые, иссиня-черные волосы без буклей, собранные на затылке в бантик классического образца.
Спутник гостя, поистине гигант, хорошо одетый, но простой в манерах, представлял из себя особо выделяющийся объект. По возрасту не более тридцати, с огромными живыми карими глазами, массивной шеей и развитыми плечами, он напоминал орловского рысака, буйного и необузданного. «Скакун» без всякой застенчивости осматривал дамскую половину. Тех это ничуть не смущало, кроме разве что гувернанток. Острое лицо гиганта напрягалось в ответ на более чем любопытные взгляды девушек, сосредоточившихся на его длинных мускулистых ногах, столь прекрасно сочетавшихся с белыми шелковыми чулками, замшевыми кальсонами, плотно облегавшими бедра, и всем остальным, что заметно выдавалось выше названного. То был Шарапа, гайдук маркиза и его верный спутник.
Графиня Алена, окруженная свояченицами и молодыми обожателями, расположилась у правой стены подле веранды. Она единственная сидела в зале, громко говорила, шутила и по-хозяйски всех оглядывала. По слухам, веселый характер девицы только добавлял масла в огонь юношеских сердец. Да и кого мог оставить равнодушным этот струящийся соловьиной песней голосок, глаза цвета безоблачного неба, свежее круглое личико и улыбка, мимолетная, зовущая?
Лакеи суетились с подносами, дворовые носились по зале, устанавливая столы, стулья, подносы и канделябры. По-видимому, готовилось нечто грандиозное.
Первым, до появления княжеской четы, маркизу представили графа Луку Михайловича Саблинского, председателя местной дворянской управы и следственного пристава. Высокий, белокурый, в гвардейском вицмундире, он выделялся элегантностью истинно русского дворянина. Но особенно Лука Михайлович славился тем, что нес слухи впереди планеты всей. Вот и сейчас его глаза озорно прищурились.
– Рад вашему приезду, Авад Шаклович, – обратился он к гостю по-французски, – премного рад встретиться с самим управляющим его светлости. Одного не понимаю, почему вы решили остановиться здесь? Не лучше было бы распоряжаться делами его светлости в столице?
– В первые месяцы я решил поближе познакомиться с окружением князя, его семьей и здешним укладом жизни, – ответил тот на русском языке, слегка подправив улыбкой холодную мину.
– Вы прекрасно говорите по-русски! – искренне удивился граф. – А мне доложили, что вы прибыли в Петербург всего лишь пару недель назад.
– Да, но я пробыл в дороге из Южной Америки более шести месяцев, – рассмеялся маркиз, – чего вполне бы хватило на изучение любого языка. К тому же я четыре года жил в Петербурге в конце прошлого столетия. Учился в медицинской академии, после чего стал управляющим князевым имуществом за границей, но в его Доме так толком и не побывал.
– О, тогда с возвращением вас, маркиз! – граф крепко похлопал гостя по плечу и потер руки. – Весьма своевременно!
По шустрым глазам графа Саблинского стало ясно, что именно тот имел в виду. Князь Камышев уже одной ногой в ином мире, а свое состояние он не желал оставлять в полное распоряжение ни Камышихе, ни Алене – как он говорил, «двум глупым бабам».
Граф взял собеседника под локоть, наклонился к самому уху и вполголоса произнес:
– Учитывая напряженность в европейских королевствах, ваше умение сохранять собственность князя за рубежом в полной неприкосновенности достойно всяческих похвал. Однако у Аркадия Дмитриевича нет ни прямых, ни нисходящих, ни каких бы там ни было боковых наследников. Он лишил права наследия всех и, говорят, готовится объявить избранником либо совсем постороннее лицо, либо наследника из незаконнорожденных сыновей.
– А таковые имеются?
– Разумеется! Поговаривают, – граф перешел на шепот, – что некоторые из них находятся здесь инкогнито. Ждут оглашения завещания, – де Конн понимающе кивнул головой. – Скажу более, финансы его светлости не так уж крепки, и, ежели не взяться за них со всей сурьезностью, его земли в некоторых губерниях пойдут с молотка в уплату долгов.
– Ах, вот как!
Саблинский цокнул языком.
– А вы знаете, что у князя внучка на выданье? Алена. Сирота и бесприданница. Правда, именно ей принадлежит единственное приличное развлечение в сей деревне. Салон!
– Что за салон?
– Пустая возня барчуков! От нечего делать. Хотя бывают там и серьезные лица. Занимаются гаданием, болтовней и обсуждением новостей.
– Вы там были?
– Я, знаете ли, иногда поглядываю, – замялся Лука Михайлович. – Ничего предосудительного… Жена князя изо всех сил пытается выпихнуть бедняжку из Дома и сватает ее всем, кто подвернется.
– Не родня? – де Конн глянул в сторону молодой графини.
– Купчиха? Нет, не родня. Князь овдовел лет так двадцать назад. Ах, это целая история, ваша милость! Он много путешествовал и остановился здесь… когда же?… в начале восьмидесятых прошлого века. Говорили, что дети Аркадия Дмитриевича, кроме матери Алены, умирали в раннем возрасте. Единственная дочь Валерия вышла замуж за откровенного кутилу, графа Димитрова. Да еще как вышла! Без согласия на то родителей! Приданое ей князь выдал, но в наследстве потомкам отказал.
– Аркадий Дмитриевич удостоил дочь наследства?
– Понимаю ваше удивление! – Саблинский огляделся и потянул маркиза к пустому углу за портьерами: он был рад посудачить о жизни других людей. – Как я слышал, тот самый граф Димитров был знаком с князем до женитьбы.
– Вот оно что… – маркиз снова глянул в сторону Алены.
– Да, говорят, что князь собственно путешествовал с графом, после чего тот, встретив его дочь, так сказать, неожиданно женился.
– Понимаю.
– Но Валерия скончалась лет двенадцать назад. Да, в девяносто девятом. Скверный был год! После царствования здесь графа Димитрова долги, даже за дом в Петербурге, пришлось гасить старому князю. Знаю, плохо говорить о мертвецах…
– Димитров тоже умер?
– Шесть лет назад. Причиной смерти подозревали отравление, но никаких доказательств не нашли, а посему дело осталось открытым.
– Отравление, вы сказали?
Тут Лука Михайлович сотворил на лице значительную мину, воровато оглянулся и склонился над ухом маркиза.
– Он лысел и терял вес, сильно менялся в настроениях…
– Так, то ж не отравление, а…
Граф сжал локоть маркиза, давая понять, что он не закончил изложение фактов. Де Конн понятливо замолк.
– Ясное дело, граф умер от сифилиса, но каково было бы его семье узнать об этом? Я уже не говорю об обществе…
– Ну да, естественно… – маркиз вытянул нижнюю челюсть так, что по его лицу пробежали глубокие вертикальные складки. – Кто еще знает об этом?
– Только врач, князь, я и вы… Как управляющему имением князя, полагаю, вам нужно знать о жизни хозяев.
– Очень признателен. У князя есть общие дети с нынешней женой?
– Нет. Так что будьте настороже, Авад Шаклович, эта купчиха вам неполноценный товар попытается впихнуть. Хотя Алена недурна, очень даже недурна. Но деревня, мой друг! Тоска, дикие нравы и суеверия!
– Суеверия?
– И какие! Здесь верят в заложных покойников и всякую навь и, представьте себе, обвешивают потолки чесноком! Такая вонь!
Оба негромко засмеялись.
На стороне молодой графини начинало зарождаться беспокойство.
– Похоже, наша вольная жизнь подходит к концу, – произнесла одна из подружек Алены, графиня Хилкова, тучная дева в широком платье из муслина. – Они явно говорят о вас, сударыня, маркиз трижды бросил взгляд в вашу сторону.
Лицо Алены помрачнело. Она поднялась и через зал направилась прямо к гостю. Те замолкли и выпрямились. Граф Саблинский представил гостя молодой хозяйке.
– Маркиз, – улыбнулась та, делая реверанс, – ваше сиятельство.
Де Конн поклонился.
– Мадемуазель… – томно протянул он с искренностью художника, увидевшего пред собой статую богини. Жестом, достойным особы королевской крови, коснулся губами пальчиков ее протянутой руки, произнес несколько восхищенных фраз на французском и добавил по-русски: – Весьма польщен! Ничего сверх нормы установленного поведения, деликатно и неизмеримо тонко. Алена порозовела и приняла предложение маркиза взять его под руку.