– Надолго ли вы к нам, Авад Шаклович?
– Это зависит от здоровья князя Камышева, сударыня, – при этих словах Алена опустила голову: значит, гость был поверенным деда. – Простите, если я вас огорчил.
– О нет, что вы! – девушка грустно улыбнулась.
Как она поняла, маркиз извинялся, что ранил ее чувства, напомнив о печальном состоянии дедушки. Несмотря на то, что огорчало ее нечто иное, графиня приняла вид монашеского повиновения немилосердной судьбе:
– Все мы подвластны воле божьей!
– Как вы правы, сударыня! – отозвался де Конн, странно ухмыльнувшись. – Но я слышал о салоне, который ваша милость содержит. Вас не давит печаль!
– Не желаете ли вы посетить его? – тут же оживилась графиня. – Салон собирается вечерами по пятницам. Я буду очень рада вашему согласию.
– Обязательно побываю, но не на этой неделе, – на мгновение что-то странное вспыхнуло в непроницаемых глазах гостя. – Увы, служба князю накладывает на мои обязанности печать послушания. Я должен немедля взяться за его дела.
Молодая графиня участливо склонила головку. Ей надо было поразмыслить со своей компанией о том, в каком русле развивать отношения с бурмистром дальше.
– Тогда завтра после полудня мой секретарь познакомит вас с условиями, – промолвила она.
– «Условиями»? – остолбенел де Конн, но Алена уже растворилась в толпе воздыхателей.
В зале появились супруги Камышевы, и после представления новых лиц всех гостей пригласили к обеду. Еды и разговоров было вдоволь. Соседство маркизу составил некто Владимир Касимович Брехтов, презабавный молодой человек, начинающий судебный следователь от канцелярии графа Саблинского. Судя по лихо закрученным усам, бывший военный. С другой стороны сидел племянник Камышихи Михаил Николаевич Савин. Симпатичный, средних лет, выбритый до синевы приземистый человек, юркий и постоянно чего-то нервно ожидающий. Напротив устроился Яков Оркхеим. Он бросал взгляды на бурмистра редко, но прицельно.
– Не видели ли вы господина Спиридонова? – спросил Оркхеима сосед, некий Паскин, учитель арифметики.
– Нет, сударь, не видел, – нехотя отвечал тот. – Да и как же мне видеть вашего башмачника, ежели у меня туфли новые?
Оркхеим намекал на бедность учителя. Тот много пил и, как многие предполагали, пытался продать вещички своей тещи через того самого Спиридонова.
Рядом с ними вели затейливый разговор господа Небрасов, учитель музыки, и Башкин, учитель богословия, иезуит.
Вдруг до слуха маркиза донесся знакомый голос:
– Именно ритуалы являются важной частью религиозной общины, ибо они утверждают древность и наследие от великих культур. Ритуалы должны порождать восхищение и единство среди своих избранников, преданность среди новичков и крепкие устои среди магистров. Избранность, необычность, безделье и скука – вот двигатели современного тайного общества!
Это был тот самый Иван Антонович Наумов, который встретил маркиза прошлой ночью. В экстравагантных кружевах, с замотанной батистовым платком аж до самого подбородка шеей и пышной прической со слегка завитыми локонами. Господин Башкин при сих словах сдержанно крякнул. Судя по всему, камни бросали и в его огород.
– Довольно легко создать секту в месте, где образование – лишь удел монахов, – во весь голос вещал учитель истории, – достаточно разыскать пару папирусов или табличек в пустыне Аравии и потрясти ими перед толпой не умеющих прочитать даже собственное имя рыцарей. Пусть находка эта относится к записям какого-нибудь собирателя налогов или жалобе бессребреника на своего удачливого соседа. Главное, они древние! Их место будет очищено на новом алтаре, и магистр позаботится о том, чтобы в присутствии неграмотной толпы совершались чудеса. А дальше – проще. Когда из черни образовывается группа фанатиков, эти «скрижали» более недоступны для обозрения тем, кто приходит вновь, и только копии открыты для публики. Вот тут-то и рождается новая «религия»! Ее основатели пишут все заново, устанавливают ритуалы, мифы, историю… и все в виде «переводов». Далее они создают учение, и древние письмена уходят в историю. Они либо пропадают, либо уничтожаются в каком-нибудь катаклизме. В любом случае, к тому времени, когда в секте найдется один более-менее грамотный человек, способный раскрыть подлог «древнего послания», сама древность останется лишь в копиях и переводах отцов-основателей… Вот и все!
Одобрительные возгласы. С чего начинался разговор, де Конну так и не удалось узнать, но, очевидно, он шел о новых религиозных течениях, ставших столь популярными с развитием печальных событий в Европе.
После холодных закусок и дюжины увлекательных бесед с соседями маркиз присмотрелся к остальным присутствующим. Рядом с Саблинским – инспектор классов и учитель литературы Восков в компании юного купца Пульина. Они беседовали о торговле и займе денег. Далее – врач Дома Тильков. Он рассказывал сидевшему рядышком Богомольскому о пряностях и водке, крутя в руке небольшой памфлет о настойках. В прошлом квартирмейстер, а ныне воспитатель мальчиков, Богомольский был близорук, ничего рассмотреть не мог, но тщательно скрывал сей недостаток, морща лоб и поддакивая. Врач, человек с выразительно грубыми чертами лица, лысоватый и коренастый, обладал речью быстрой и безостановочной, как скороговорка, чем весьма отталкивал окружающих, ибо те его не понимали.
– А что за вода такая, любезный Авад Шаклович, о которой вас расспрашивал купец Пульин? – отвлек де Конна неожиданный вопрос следователя Брехтова. – Он ею так заинтересован.
– Аква Мираблес, – устало отозвался маркиз. – По существу, это очень хитрая настойка из трав, бергамота или цедры. Прекрасные духи, но полезна при головных болях и иных недугах…
– Видимо, купец подыскивает новый товар, – Брехтов состроил шутовскую мину. – Сам-то ныне занимается собиранием произведений искусств. Говорили, он на коленях вымаливал у старого князя продать ему ту мозаику с собакой, что экспонирована в вестибюле.
– Cave canem? Мозаика той собаки не более чем подделка.
– Да? Странно… Год назад Пульин привозил некоего знатока и тот подтвердил подлинность оной.
В ответ маркиз лишь приподнял брови, но молодой следователь отставать не желал.
– Спокойно ли вам ехалось сюда? – продолжал расспрашивать он. – Слышал я, вы прибыли ночью. Очень тревожно здесь в темное время суток.
– О чем вы?
– О разбойниках и волках…
– И волках?!!
– Зверье здесь особенно лютует! – вдруг присоединился к разговору дворецкий Бакхманн. Он стоял позади бурмистра, наблюдая за работой лакеев. – Первые нападения произошли лет так пятнадцать назад. Пропадает люд, крестьяне, особенно зимой, а у деревень к оттепели находим обглоданные скелеты. Я лично отправлял приказчиков по деревням, чтобы удостовериться в произошедшем. Ужасное зрелище!
– Как же вы определяете, кем именно был несчастный, если, насколько я понимаю, к весне волки растаскивали жертву по всему лесу? – спросил маркиз.
– По остаткам одежд… Мы построили палисадник, но к зиме эти твари становятся злее и нападают с нещадной жестокостью.
– Представьте мне список всех погибших по деревням за последние десять лет, – вздохнул де Конн. – А на скот волки нападают?
– Постоянно! Раньше здесь содержались обширные псарни, но, увы, их закрыли за неимением средств на содержание, да и никто ни охотой, ни травлей ныне не занимается.
Маркиз ненадолго призадумался.
– Знаете что, Владимир Касимович, – наконец он обратился к следователю Брехтову, – охота мне прокатиться по деревням князя и поспрашивать о волках, о характере их нападений. Может, можно будет изучить повадки зверя и найти способ защититься.
– Ради бога, ваша милость! – отозвался с другого конца стола граф Саблинский. – Но не лучше было бы истребить всех этих бестий?
– Посмотрим, граф. Не составит ли господин следователь мне компанию? – маркиз глянул на Брехтова. – Скажем, послезавтра, в четверг с утра? Беру на себя все приготовления к поездке.
– Ну, раз так, почему бы и нет? – ответил тот без всякого энтузиазма. Его день был испорчен.
После обеда к маркизу, как и обещала Алена, явился ее секретарь с письменным прибором и небольшой тетрадью в руках. Клим Павлович Тавельн. Вида он всегда был напыщенного и столь важного, что ему можно было бы отвести место секретаря Коммерц-коллегии.
Тавельн устроился за маленьким письменным столом библиотеки. Де Конн по традиции оказывал гостю как представителю молодой хозяйки самый теплый прием. Он присел напротив и обратился в слух. Клим Павлович скрупулезно готовился к зачитыванию правил приема в салон и поднял голову лишь на десятой минуте.
– Происхождение? – резко выпалил он.
– Простите? – растерянно переспросил маркиз.
– Где родились, спрашиваю? – грубо отозвался секретарь.
– Место моего рождения, увы, для меня загадка.
– Вам есть шестнадцать лет?
– Есть.
– Есть ли братья, сестры? – поморщился секретарь.
– Есть… – маркиз не уточнил свой ответ даже после долгого взгляда Тавельна. Из упрямства и недовольства обхождением.
– Ладно, – усмехнулся тот и обратился к тетради. – Кем были до службы у князя Камышева?
– Медиком. Учился в медицинской академии, в Петербурге.
– Ну что ж… – скрип пера и перевернутая страница. – Ответьте, будет ли верным утверждение в том, что большинство болезней происходит от нервного расстройства?
Де Конн не ожидал подобного вопроса и как-то недоуменно переспросил:
– А кому принадлежит сие утверждение?
Вместо ответа секретарь чиркнул что-то в тетради.
– Верно ли утверждение, что употребление красного вина полезно при поедании мяса?
Бурмистр попытался понять направленность вопросов и их отношение к участию в жизни салона графини Алены.
– Смотря в каком количестве… – холодно произнес он.
Снова резкий росчерк пера и перевернутая страница.
– А правда ли, что худой кажется выше толстого?
– Это зависит от пропорции головы к телу.
Пауза. Жесткий взгляд секретаря.
– Я спрашиваю «Правда ли?», а вы отвечайте «да» или «нет»!
– Это спорный вопрос, – сохраняя спокойствие, ответил де Конн, но Шарапе уже виделось, как хозяин приказывает ему привязать барчука к скамье, содрать штаны и подать трехвостку.
– Ну, тогда закончим с утверждениями, – с полным отсутствием симпатии отозвался секретарь. – А что будет при вашем мнении лучше для больного астмой? Горный воздух или морской?
– Чистый, теплый и влажный.
Секретарь помолчал несколько секунд, быстро выводя что-то в своей тетради.
– Обнаженные статуи богов античности, по-вашему, олицетворение невинности или разврата?
Маркиз вздохнул.
– Если учесть то, что большинство обнаженных скульптур располагалось не в храмах, а в частных домах, а значит, натурщиками были, скорее всего, хозяева или их любовники, то ответ напрашивается сам собой.
Замысловатые ответы бурмистра заставили секретаря задуматься. Через минуту он тряхнул головой.
– Салон у нас не «светский» и потому предназначен не для чириканья, а для умствования, – неожиданно резко выпалил он. – В нем нет места пошлым анекдотам, двусмысленным сказкам, извращенным вкусам, смысловым пряностям, скабрезностям и вольностям.
Де Конн согласно кивнул, скорее из приличия, нежели из осмысления сказанного.
– Чинность и благопристойность не должны нарушаться даже в самых темных уголках салона, – продолжал секретарь и, заметив приподнявшиеся брови маркиза, уточнил: – Салон наш открыт допоздна, и расходятся его участники только с теми, кто живет в одной с ним или с ней половине.
– Ох, никаких парочек?
– Да-с! Ее светлости не нужны «салонные таланты», но дикость и незнание правил общения не приветствуются… Надеюсь, вы приучены к правилам поведения, как то: вести беседу за столом, крутить вальсы с дамами и подавать им при выходе пальто?
Было ли последнее вопросом или издевкой, де Конна не интересовало.
– Сударь, я в полной мере обладаю всеми необходимыми манерами и физическими навыками, как то: ходить, стоять, сидеть и танцевать, – холодно ответствовал он. – Вот разве что кланяться… Очевидный недостаток в сем упражнении имею.
Секретарь встал. Он был на голову ниже де Конна, но его горделиво-напыщенная осанка с легкостью покрывала сей изъян.
– Я закончил мое с вами ознакомление. О результатах вам сообщат позднее. Думаю, графине будет приятно, если вы окажете ей визит перед тем, как появитесь в салоне.
– Разумеется, я дам ей знать.
Маркиз слегка склонил голову и, выйдя в приемную, проводил секретаря до лестницы. Без слов и лишних жестов – по привычке светской этики.
«Что же за салон такой, ежели за право там быть надо ответить на дюжину глупых вопросов?»
Но это забавляло! Конечно, следовало выпороть спесивого барчука, но необходимость быть ближе к графине пока удерживала бурмистра от расправы над наглецом.
– Хозяин, вам не кажется, что поведение этого мальчишки заслуживает хорошей порки или дуэли? – не выдержал Шарапа.
– Вы правильно заметили, – качнул головой маркиз, – но причину его поведения нам надо искать в среде более взрослых людей, скажем, лет сорока и старше.
Взглянув на вытянувшееся лицо гайдука, маркиз усмехнулся:
– Видите ли, то, что молодой человек продемонстрировал, можно назвать изысканным хамством, поведением очень модным лет этак двадцать назад во Франции, после их кровавой революции.
– Так это чья-то школа!
– Да. К тому же наш Тавельн – один из тех двух, кто оказался на месте убийства Мартына Подольского, и мне надо прощупать его сны, а заодно и проучить. Подготовьте к ночи алтарь, – де Конн сладко потянулся. – Что-нибудь еще?
Шарапа кашлянул и достал из кармана жилета сложенный лист плотной бумаги.
– Я побывал в доме малюток и выяснил, что неделю назад туда поступил малец трех месяцев от роду. Подкидыш с деньгами и вашим фамильным перстнем. Рыжий…
– Ха! – маркиз щелкнул пальцами. – Мы поймали его!
– И еще кое-что, – Шарапа довольно оскалился. – Марфа, кормилица подкидыша, передала мне перечень тех, кто в том доме вскармливался. Взгляните.
После внимательного просмотра списка маркиз поднял брови.
– Занятно! – произнес он. – Очень занятно! Господа Наумов, Оркхеим и Тавельн в этом списке тоже присутствуют. Их кормилицей была некая Супонина… А я-то думал, что они сюда уже подросшими поступили.
Шарапа довольно добавил:
– И, по свидетельствам, они все в разных местах родились…
Глава 10. Пелагея
Утром следующего дня дворецкий Бакхманн был приглашен на завтрак к господину бурмистру. Прием был и дружественный, и деловой одновременно. За столом им компанию составляла юная девушка, большеглазая, смуглая и восхитительная. То ли гречанка, то ли итальянка. Наложницу маркиза звали Мариам. Стройная, даже хрупкая, но богато одетая, она изредка поднимала глаза на своего господина, когда ее просили выбрать блюдо. Она будто спрашивала его разрешения ответить, не произнеся от себя ни слова на протяжении всего завтрака.
Вдоль стола возвышалась стена из пяти лакеев и еще двух гайдуков маркиза, Кабезы и Барыги. Все прибыли прошлой ночью. Такие же огромные и безмолвные, как Шарапа, они внушали щемящую тоску сердцу Бакхманна, подобную той, что испытывает безнадежно заблудившийся в дремучем лесу ребенок. Хотя личный секретарь маркиза Охос и брадобрей Доминик приятно разбавляли это впечатление своим тщедушным видом.
Краснолицый, грузный, уже вспотевший дворецкий, рассеянно покачивая моноклем, расспрашивал хозяина о том, как нравится ему новая челядь, следует ли перенести кухню во дворец, нанять ли побольше слуг для конюшни. Маркиз добродушно удивлялся тому, как здешние помещики любят разводить не в меру большие дворы. Он считал, что чем меньше слуг, тем проще навести порядок… Бакхманн сильно не спорил: он знал, как понравиться хозяину.