УЭЛЛС. Та же история со Стивеном Крейном. Вы заглядывали к ним в Брид?
ФОРД. Вроде бы все у них неплохо, с учетом обстоятельств. Кора взяла в дом любовницу бедного умершего Гарольда Фредерика и всех его незаконнорожденных детей, и свору диких собак, и еще Бог знает кого. Не могу представить себе, как Крейну удается работать в таком аду. Но зиму они, во всяком случае, пережили. А это уже тянет на чудо. И Кора такая находчивая. Кровать с пологом на четырех столбиках, в которой они спят, она вернула в дом из курятника. Подозреваю, вместе с курами.
КОНРАД. Как насчет полировать его кий.
ФОРД. Что?
КОНРАД. Могу я сказать, что она обожала полировать мужчин кий?
ФОРД. Нет. Сожалею. Это из той же оперы.
КОНРАД. Оперы? Да кто говорит об опере? Англичане все безумные?
ФОРД. Если на то пошло, да. И в этом главная прелесть.
КОНРАД. Может, мне лучше писать на немецком?
(Свет медленно меркнет, и мы слышим приближение грозы).
4
Прикосновения здесь запрещены
(Звуки грозы, девушка плачет в темноте. Дом, ночь. Появляется СТИВЕН, с лампой, маленький круг света в темноте. Свет падает на МАРТИ).
СТИВЕН. Ох. Извините. Могу я вам чем-то помочь?
МАРТИ. Не думаю, что кто-нибудь может мне помочь.
СТИВЕН. Вы укрылись в доме от грозы?
МАРТИ. Полагаю, что да, в какой-то момент.
СТИВЕН. Кора никогда не запирает двери. Считает, что это невежливо по отношению к грабителям, да и в любом случае красть у нас нечего, если только кому-то нужны тараканы. Вы, вероятно, постучали, но мы вас не слышали за всем этим небесным грохотом, а дворецкий к этому часу уже пьян в стельку. Вы дрожите. Вам холодно?
МАРТИ. Мне всегда холодно.
СТИВЕН. Позвольте накинуть вам что-нибудь на плечи.
МАРТИ. Не поможет. И вы не должны касаться меня. Прикосновения здесь запрещены.
СТИВЕН. В смысле, в Англии? Жаль, что никто мне этого не сказал до того, как я переехал сюда.
МАРТИ. Вы очень бледный, как призрак. Вы призрак?
СТИВЕН. Вроде бы нет. Еще нет. Я – Стивен Крейн. Мы арендовали этот особняк у Моретона Фривена. А вы…
МАРТИ. Я – служанка.
СТИВЕН. Чья служанка? Где?
МАРТИ. Здесь, естественно.
СТИВЕН. Кора наняла еще одну служанку? Что ж, это прекрасно. У нас уже работает так много людей, и никто, похоже, ничего не делает, но это, в принципе, справедливо, потому что мы все равно им не платим.
МАРТИ. Кто такая Кора? И почему она вежлива по отношению к грабителям?
СТИВЕН. Я не знаю, как ответить на любой из этих вопросов. Если вы не наша служанка, то чья? Вы работаете у нашего арендатора, владельца особняка?
МАРТИ. У Огра.
СТИВЕН. У Огра? Вы работаете у Огра?
МАРТИ. Если он застанет меня с вами, то, скорее всего, убьет вас. У него жуткий характер.
СТИВЕН. Но огров нет. Это не сказка. Это Брид-Плейс, Суссекс, глубокая ночь, и я, похоже, наткнулся на безумную девушку, оказавшуюся в нашем доме.
МАРТИ. Это не ваш дом. Он принадлежит Огру. Здесь все принадлежит ему.
СТИВЕН. Откуда вы пришли? Сбежали из дурдома, который чуть дальше по дороге?
МАРТИ. Я пришла отсюда.
СТИВЕН. Но где вы живете? Где ваш дом?
МАРТИ. Здесь.
СТИВЕН. Здесь вы не живете. Здесь живу я.
МАРТИ. Это ненадолго. Вам лучше уехать из этого места, пока не поздно. В этом месте случаются всякие ужасы.
СТИВЕН. Правда? Какие ужасы случались с вами?
МАРТИ. Неописуемые.
(Пауза. Гром. Шум дождя. СЧТИВЕН смотрит на нее).
СТИВЕН. Ладно, кем бы вы ни были, я не могу выгнать вас из дома в такую грозу, правда?
МАРТИ. Он выгнал.
СТИВЕН. Он выгнал вас из дома в грозу?
МАРТИ. Да.
СТИВЕН. Огр?
МАРТИ. Да.
СТИВЕН. На самом деле никакого Огра нет.
МАРТИ. Возможно, вы его еще не видели. Но вы знаете, что он здесь. Вы знали с того самого момента, как вошли в этот дом? Вы чувствуете, что он здесь, так?
СТИВЕН. Я думаю, с вами случилось что-то ужасное. Могу я вам как-нибудь помочь?
МАРТИ. Вы добрый. Но у вас затравленные глаза. Вам действительно нужно уехать отсюда как можно скорее. Это жуткое место.
СТИВЕН. Тогда почему вы здесь?
МАРТИ. Я уехать не могу.
СТИВЕН. Почему? Что вас останавливает? Гроза?
МАРТИ. У вас какой-то особенный выговор. Как у иностранца.
СТИВЕН. Я особенный. Американец. Мы все особенные.
МАРТИ. Американец? Это кто?
СТИВЕН. Мы все еще пытаемся это понять.
МАРТИ. Должно быть, вы приехали из каких-то глухих краев.
СТИВЕН. Это да. Но в тех краях есть своя привлекательность.
МАРТИ. Это место полно тьмы. Надежда здесь не живет. Никто не сможет спасти вас здесь. Даже король.
СТИВЕН. Какой король? Король кошек?
МАРТИ. Король Англии, разумеется.
СТИВЕН. Нет никакого короля Англии.
МАРТИ. Нельзя так говорить. Это измена. Вас повесят.
СТИВЕН. Не думаю, что меня за это повесят. Короля здесь нет давным-давно. Есть королева. Очень старая королева.
МАРТИ. Нет, королева была молодой, и очень красивой, пока король не отрубил ей голову.
СТИВЕН. Король отрубил ей голову? Вы про короля червей?
МАРТИ. Я про короля Генриха. Вы действительно такой тупой? Потому что выглядите интеллигентным, но, похоже, ничего не знаете.
СТИВЕН. Так вы про Генриха Восьмого? По вашему, вы живете во времена Генриха Восьмого?
МАРТИ. Это не совсем время. Это не совсем жизнь. Когда я пытаюсь думать об этом, мысли путаются. Слишком много перешептывания в моей голове.
СТИВЕН. У меня создается впечатление, что вы – призрак.
МАРТИ. Правда?
СТИВЕН. Ладно. Подыграю вам. Генрих Восьмой жил три с половиной столетия тому назад, а вы выглядите не старше девятнадцати. Если вы – призрак, тогда умерли здесь, в этом доме?
МАРТИ. Дуб. Во дворе.
СТИВЕН. Вы умерли под дубом?
МАРТИ. Не под. Он послужил виселицей.
СТИВЕН. Вас повесили на дубе? Как жестоко и грубо. Кто и почему это сделал?
МАРТИ. Я думаю, жестоко и грубо задавать бедной девушке такие вопросы, касающиеся подробностей ее смерти. Все американцы такие грубые?
СТИВЕН. В большинстве они еще хуже. Если вы не можете сказать, за что вас повесили, едва ли я смогу принять ваше утверждение, что вы – призрак.
МАРТИ. Я не утверждала, что я – призрак. Для меня все не так. Совершенно иначе.
СТИВЕН. Так за что вас повесили?
МАРТИ. Я любила ее.
СТИВЕН. Вас повесили, потому что вы кого-то любили?
МАРТИ. Я любила ее. Да. (Начинает плакать).
СТИВЕН. Хорошо. Извините. Не плачьте.
МАРТИ. Вы мне не верите. А вот когда станет слишком поздно, вы мне поверите. Мужчины всегда ждут, пока не становится слишком поздно.
СТИВЕН (инстинктивно делает шаг к ней, чтобы обнять и утешить). Я, правда, не хотел вас расстраивать.
МАРТИ (избегает его объятья). Не прикасайтесь ко мне. Я сказала, здесь прикосновения запрещены. Обратите внимание.
СТИВЕН. Извините. Я просто хотел…
МАРТИ. Прислушайтесь. Вы слышите?
СТИВЕН. Что?
МАРТИ. Он идет. Я должна бежать.
СТИВЕН. Кто идет? Куда бежать?
МАРТИ. Не могу столкнуться с ним лицом к лицу. Не могу.
СТИВЕН. Нельзя выходить из дома в такую грозу. Это верная смерть.
МАРТИ. Вам нужно уехать отсюда, как можно быстрее. Вы пожалеете, если не уедите.
(Убегает в тени. Молния, гром, завывания ветра).
СТИВЕН. Подождите. Куда вы? Как вас зовут?
(Ветер задувает лампу. Темнота).
5
Может, он полон костей
(Поют птицы, смеются и бегают дети, лают собаки. Свет падает на СТИВЕНА, который на авансцене, сидит на стуле, пишет в блокноте с черным переплетом. Весна. КОРА направляется к нему, выглядит очаровательной и такой домашней в широкополой шляпе и садовых перчатках, несет в руках небольшой, явно старый, в земле, ящик из дерева и металла).
КОРА. После дождя тут действительно рай.
СТИВЕН. Я только что видел змея. С синими глазами.
КОРА. Змей я не боюсь. В свое время доводилось иметь с ними дело. Из дома ты хорошо смотришься, когда сидишь на лужайке и пишешь. Я подглядывала за тобой из спальни. Потом вышла, что посадить цветы, и вот что отрыла.
СТИВЕН (все пишет, не отрывая глаз от блокнота). Череп Йорика?
КОРА. Не могу открыть. Этот ящик слишком долго пролежал в земле. Посмотри. (Останавливается за спинкой стула, наклоняется вперед, так что ящик оказывается над блокнотом, заслоняя его. С неохотой СТИВЕН перестает писать). Что это может быть?
СТИВЕН. Это ящик.
КОРА. Я знаю, что ящик, но что, по-твоему, в нем?
СТИВЕН. Не знаю. Открой и посмотри.
КОРА. Не могу открыть. Ключа нет.
СТИВЕН. Ты перепачкаешь землей блокнот.
(Берет ящик, осматривает).
КОРА. Какой восхитительный день. Видишь, Стиви? Зиму мы пережили, а теперь весна, на лужайке кролики. Все выглядит таким невинным. Меня всегда тянуло к невинности. Меня она зачаровывает и немного ужасает. Тетя тянет к невинности?
СТИВЕН. Только к ее иллюзии. Это невероятно старый ящик.
КОРА. Ты можешь открыть его ломиком.
СТИВЕН. Нет у меня ломика. Только карандаш.
КОРА. В одном из сараев наверняка хранятся старые инструменты.
СТИВЕН. В этих сараях пауки с твою голову.
КОРА. Думаю, меня так зачаровывает невинность, потому что сама я никогда невинной не была.
СТИВЕН. Ты совершенно невинна, по-своему. Это первое, что я в тебе заметил. Нет, пожалуй, второе.
КОРА. Ты думаешь, я невинна? Довольно странно говорить такое о женщине, за плечами которой два замужества и много чего с этим связанного.
СТИВЕН. Но в этом большая часть твоей невинности. Белокурая богиня Кора. Все еще в поиске, всегда в поиске, чего? Она не знает. Возможно, ломика.
КОРА. Я больше ничего не ищу. Нашла, что искала. А ты?
СТИВЕН. Вероятно, и я.
КОРА. Обожаю писателей. Они такие милые лжецы.
СТИВЕН. Но не очень хорошие. (Трясет ящик). Что-то там гремит. Может, он полон костей? (Ставит рядом со стулом).
КОРА. Мне нравится то, что ты пишешь, но я так отчаянно скучаю по тебе, когда ты пишешь. Ты словно в Африке.
СТИВЕН. В Африке мне наверняка работалось бы лучше. Это место просто дурдом. Лакей напивается с кухаркой. Садовник такой старый, что едва стоит на ногах. Горничные – законченные шлюхи, а рожденные вне брака дети моего бедного умершего друга носятся, как скаковые лошади, и орут, как баньши, гоняясь за стаей диких собак.
КОРА. Но здесь чудесно. Посмотри на эти маленькие цветы. Пурпурные и белые. Такие хрупкие в обрамлении зеленой травы. Меня неудержимо тянет к тому, что хрупкое. Хот я самая не хрупкая.
СТИВЕН. Да. Ты невинная, но не хрупкая. Мне это нравится.
(Рывком усаживает ее себе на колени).
КОРА. О-о-о-о-о! Соблюдай приличия. Призраки смотрят.
СТИВЕН. Даже если смотрит сам Господь Бог, мне без разницы. Хотя я уверен, что он не смотрит.
(Долгий поцелуй).
КОРА. Знаешь, почему я влюбилась в тебя?
СТИВЕН. Я всегда исходил из того, что ты была пьяна.
КОРА. Это да, но не только. Твои глаза. Такие огромные и такие прекрасные. И в них так много грусти. Заглянуть в твои глаза все равно, что посмотреть в бездну.
СТИВЕН. Когда ты смотришь в бездну, бездна смотрит на тебя.
КОРА. И что это, черт побери, означает?
СТИВЕН. Ты должна спросить у Ницше. Он сказал это первым.
КОРА. Я не влюблена в Ницше, и это хорошо, потому что его усы наверняка отвратительно пахнут, когда идет дождь.
СТИВЕН. Не думаю, что Ницше волнует, как пахнут его усы. Он совершенно выжил из ума.
КОРА. От того, что слишком много писал?
СТИВЕН. Нет, он один раз побывал в борделе, случайно, когда был очень молодым, вернулся домой с сифилисом, и эти маленькие твари с тех самых пор выгрызают ему мозг.
КОРА. Мы не допускали ничего такого в «Отеле снов». У нас жил врач, который постоянно осматривал девочек. Он был самым счастливым пьяницей на свете. Ох, Стиви, ты такой худой. Мне хочется хоть немного тебя откормить. У тебя такие длинные, прекрасные кисти. Я прижимаю их к своей груди, и они такие холодные. Твои глаза пугают меня. А меня мало что пугает. Когда мы занимаемся любовью, ты никогда не закрываешь глаза. Они прожигают во мне дыры. Никто и никогда не занимался со мной любовью со столь широко открытыми глазами. У тебя глаза Христа в аду.
СТИВЕН. Я должен отдать их ему, когда он вернется?
КОРА. Готова спорить, ты был озорным мальчишкой. Озорным мальчишкой с небесно-синими глазами и дьяволом внутри. У большинства маньяков-убийц синие глаза, знаешь ли. Но я приручила тебя, так?
СТИВЕН. Ты сожалеешь?
КОРА. В сожаления я не верю. В отличие от тебя. Ты становишься все более задумчивым. Надеюсь, нет у тебя желания рвануть куда-нибудь навстречу новым приключениям и погибнуть?
СТИВЕН. Ты начинаешь скучать?
КОРА. Нет. Это невероятное приключение – изображать респектабельную особу. Быть принятой в приличном обществе, во всяком случае, в этом пусть довольно узком писательском кругу. Это восхитительно, общаться с такими людьми, как Киплинг и Уэллс. Но твоя задумчивость тревожит меня. Ты чувствуешь, что попал в западню? Со мной?
СТИВЕН. Неволя – естественное состояние творческого человека. Изоляция – непременное условие для того, чтобы произвести что-то на свет божий. Первую часть жизни мы проводим в стремлении вырваться из чрева, а остаток – отчаянно пытаясь в него вернуться.
КОРА (вставая и поднимая СТИВЕНА). Пойдем в спальню, и я позволю тебе вернуться в мое чрево.
СТИВЕН. Это невероятно привлекательное предложение, но я действительно должен закончить этот рассказ в ближайшие день-два, чтобы отослать в «Пинкер» и получить какие-то деньги.
КОРА. Ох, Стивен, я сделала что-то ужасное.
СТИВЕН. Надеюсь, ты не пыталась вновь сварить баранину? Я готов жить, как англичане, но наотрез отказываюсь есть, как они.
КОРА. Нет, все гораздо хуже. Я пригласила Конрадов на выходные.
СТИВЕН. Кора, ты обещала!
КОРА. Не могу понять, почему ты их не любишь. Он – потрясающий писатель.
СТИВЕН. Я очень люблю Конрадов. Я просто не хочу, чтобы здесь постоянно толпились люди.
КОРА. Нам повезло, что они вообще согласились приехать, после того, как ты вел себя в последний раз.
СТИВЕН. А что я сделал? Я ничего не сделал.
КОРА. Ты весь вечер просидел на полу, лопоча с их младенцем. Они наверняка решили, что ты безумен.
СТИВЕН. Почему они могли так решить?
КОРА. А кто, как не безумец, мог уделить весь вечер общению с младенцем вместо того, чтобы поговорить о чем-то серьезном с Джозефом Конрадом?
СТИВЕН. Родители обычно ничего не имеют против, если кому-то нравятся их дети. Я бы не уделял младенцу столько внимания, если бы у нас были один или два свои.
КОРА. Дети? У нас?
СТИВЕН. Неужели это такая дикая идея?
КОРА. Но зачем?
СТИВЕН. Что значит, зачем?
КОРА. С какой целью?
СТИВЕН. Да причем здесь цель? Хотя бы из удовольствия создать новое существо и наблюдать, как оно играет. Что плохого в детях? Тебе нравятся дети Фредерика.
КОРА. Я люблю чужих детей, потому что всегда могу от них уйти, если они начинают сводить меня с ума, но, убей Бог, не могу понять, зачем нам с тобой нужны свои дети? У тебя есть твоя работа, у меня – моя. Ты постоянно жалуешься, что у тебя нет времени писать. А столько времени у тебя будет, если вокруг будут бегать наши отпрыски, с нескончаемыми криками и просьбами? Чего ты вдруг задумался о детях?
СТИВЕН. Я задумался не вдруг. Я часто думал о детях. Они меня завораживают. Я постоянно задаюсь вопросом, а о чем они думают? Они гораздо ближе к другому месту.
КОРА. Какому другому месту?
СТИВЕН. Нашему предыдущему занятию. Театру, в котором мы играли до того, как появились здесь.
КОРА. Я понятия не имею, что это значит. Младенец орет, сосет, блюет, писает, испражняется с невероятной частотой, воняет, немножко спит, проделывает все это вновь. Он ни о чем не думает.
СТИВЕН. Откуда ты это знаешь?
КОРА. Есть вещественные доказательства того, что он все время ссыт и срет. С чего ты решил, что он еще и думает?
СТИВЕН. Потому что он – человеческое существо.
КОРА. Знаешь, не совсем.
СТИВЕН. Кстати, я почти что помню.
КОРА. Помнишь что?
СТИВЕН. Если бы я мог вспомнить, я бы объяснил. Но не могу, теперь. Хотя вроде бы припоминаю, что все помнил, когда был ребенком. Но младенческие воспоминания ускользают все дальше и дальше по мере того, как человек становится старше. Совсем как у Вордсворта.
КОРА. Совсем это не похоже на Вордсворта. Вордсворт не был безумцем. И я уверена, не стал бы он весь вечер сидеть на полу, корча рожицы младенцу.