Вот и еще очередной прокол Запада. Ведь изобретая некие якобы чрезмерно древние произведения своих «бардов» они даже название им не удосужились какое-нибудь свое особенное сочинить, но содрали просто-напросто у нас уже существующее – готовое, совершенно не понимая при этом, что оно может на нашем языке означать что-либо конкретное, то есть иметь осмысленный перевод своего звучания.
Такое же онемечивание, то есть внедрение папуасских диких культур, произошло и во всех иных странах, где власть на «белом континенте» захватили красные знамена Ермона картавых Израилевых колен (слово Европа означает: возвращение евреев), произошедших от чернокожих служанок хананеянок жен Якова-Израиля – Ваалы и Зельфы (см.: [198]).
Вот, например, откуда появляется наречие наших учителей по нашей же истории – немцев:
«…только в XVI веке образовался литературный или книжный немецкий язык, вытеснивший употребление наречий и сделавшийся общим языком нации. В основе этого общего языка лег перевод Библии, сделанный Лютером, и первая грамматика немецкого языка, принявшая в руководство язык Лютера, вышла в 1578 году» [377] (с. 7).
Так что на момент, скажем, взятия Иваном Грозным Казани и Астрахани никакого языка у этих сидящих еще по тем временам на дереве папуасцев вообще не существовало. То есть наречия-то, кой какие, все ж имелись, но писать на них они пока не умели. Удивляет?
Удивляет другое. Каким же все-таки образом этот невообразимый сброд наречий и диалектов, получивший свою письменность, чисто к тому времени еще формально, нам сегодня нашу же историю преподает!?
Кстати, вот когда они вообще начинают свои буквы корявыми не привыкшими к этому занятию пальцами только еще пытаться выводить:
«Только в XVIII веке начали упражнять их сочинениями на немецком языке» [377] (с. 8).
Однако ж, лишь спустившись с дерева и переложив из правой руки в левую банан, они тут же берутся за сочинения этих всю плешь нам проевших историй по истории:
«Основоположниками русской исторической науки были немцы, которые со времен Петра I поставили себе задачей создать историю Руси. Они не знали и сотой доли того, что мы знаем теперь, да и не могли знать уже и потому, что некоторые из них, писавших историю Руси, не знали даже русского языка! (Байер, например)…
Выводы, к которым пришли ученые немцы, стали своего рода каноном, в достоверности которого сомневаться считалось что-то вроде святотатства» [140] (с. 84).
И зря кто-то думает, что все вышеизложенное представляет собою какое-то такое недоразумение. Ведь если бы безграмотных немцев, залезших в те эпохи в наши книжные запасники, и действительно интересовала история, то значение ими прочитываемого можно было бы легко выяснить у любого русского человека, не имеющего отношения к верхним классам общества. В конце концов, у любого дьячка: русский народ в те времена разговаривал исключительно на том языке, на котором были написаны наши древние летописи. Но немцев правда совсем не интересовала: им необходимо было, наоборот, подальше ее упрятать. А теория о скопищах остолопов, которыми править могут лишь западные культуртрегеры, аккурат и отрабатывалась ими за достаточно немалые деньги заказчиков новой мировой истории, изобретаемой в ту пору Западом для окончательного разгрома славянства.
Потому систематизации подверглись лишь те отрывки, которые устраивали производимый заказ:
«Основные выводы были сделаны без сличения всех летописей и проверки их по многим спискам. В основу была положена Лаврентьевская летопись, кстати сказать, пестрящая пропусками, ошибками и описками. Крупная, отдельная и оригинальная ветвь русского летописания – новгородские летописи – была оставлена без должного внимания.
Когда за дело взялись более серьезно, теория уже была создана, а потому все новое, становившееся известным, подгоняли под уже принятую схему, а явно несогласное отбрасывали, считая за ошибку, фальшивку, а то и просто замалчивая» [140] (с. 84–85).
К тому же многое в летописях:
«…было понятно не верно из-за того, что понимали текст, исходя из норм современного языка, а старых форм просто не знали» [140] (с. 85).
И это вполне понятно. Ведь разговаривали в те времена наши доморощенные полуиностранцы на каком-то совершенно невообразимом сленге. Эти модники:
«…изъяснялись по-французски лучше, чем по-русски. Учебников древнерусского или славянского языка не было… Естественно, что смысл летописей изменялся при переводе до неузнаваемости» (там же).
Но и вся изобретенная немецкой «наукой» наша «история» представляла собой лоскутки, мало чем между собой сходящиеся даже по смыслу. И чтобы все это можно было как-либо хоть осмыслить:
«…надо было быть русским историком, а их не было. Ученый немец представлялся прямо олимпийцем, и на него смотрели чуть ли ни с благоговением. О серьезной критике их не могло быть и речи: и не было кому критиковать, и небезопасно было критиковать особ, находившихся под самым высоким покровительством, критика могла быть сочтена только “продерзостью”» (там же).
Но и в самой Западной Европе, чтобы придать выдвигаемой теории о городе Глупове какую-либо хоть видимость основы, весь имеющийся компромат следовало запрятать подальше от посторонних глаз. Что и было сделано. Ну, а уже потом, после драки, что называется, кулаками не машут:
«Иностранные источники, содержавшие ценнейшие сведения о Руси, не были вовсе известны, а во многих из них находились как раз прямые указания на ложность норманнской теории» [140] (с. 85–86).
Так что не все, к счастью, даже к сегодняшнему дню безвозвратно утеряно. И, как это ни выглядит странно, аккурат по западным источникам, то есть по мнениям о нас наших же врагов, только и можно сегодня распознать происходящие в те времена события.
Наши же отечественные источники подвергались фальсификациям куда как более тщательно. В наших головах формировалась история города Глупова:
«…на историю давила политика – германскому влиянию в России было выгодно поддерживать в русских убеждение, что без варягов им и теперь не обойтись. Норманнская теория считалась “благонамеренной”, и всякий выступавший против нее подвергался сомнению в “благонадежности” и т. д. Защищать диссертацию на антинорманнскую тему не было возможности: она непременно была бы провалена в совете профессоров» [140] (с. 86).
Вот что на эту тему сообщает профессор Н.П. Загоскин в своей “Истории права русского народа”, 1, 1899, 336–338:
«Вплоть до второй половины текущего столетия учение норманнской школы было господствующим, и авторитет корифеев ее Шлецера – со стороны немецких ученых, Карамзина – со стороны русских писателей, представлялся настолько подавляющим, что поднимать голос против этого учения считалось дерзостью, признаком невежественности и отсутствия эрудиции, объявлялось почти святотатством.
Насмешки и упреки в вандализме устремлялись на головы лиц, которые позволяли себе протестовать против учения норманнизма. Это был какой-то научный террор, с которым было очень трудно бороться» (там же).
Это было сказано еще в «старом добром» 1899-м году. Так что к изобретенной масонами теории Дарвина, «гениальности» Маркса и Эйнштейна следует теперь присовокупить и теорию о тысячелетней рабе – все вышеперечисленные течения созданы из воздуха вольными каменщиками и за баснословные деньги впрыснуты в эти политические мероприятия.
Но в 60-х гг. XX века были раскопаны Новгородские берестяные грамоты, после чего обнаружилось, что вся написанная о нас немцами галиматья оказалась ложью от первого своего слова до последнего. Вот тогда-то и подошли к более пристальному рассмотрению предъявляемых нам исторической наукой документов. И что же?
Обнаружилось, что:
«Лист “Повести временных лет”, на котором (!) основана норманнская теория, является фальшивкой» [36] (с. 252).
Так просто…
Истоки смуты
А вот как в России подготавливалась почва для успешного претворения в жизнь всех вышеперечисленных религиозных течений: марксизма и ленинизма, дарвинизма и норманнизма.
В начале о тайной организации, существование которой четко просматривается при проведении параллели: Иван Федоров («первопечатник») – Гришка Отрепьев – Симеон Полоцкий. Все они засветились непосредственным контактом с руководством тайного ордена «Василия Великого». Руководили же этой организацией на протяжении нами рассматриваемого столетия – князья Острожские.
Вот что сказано об Иване Федорове и Петре Мстиславце после того, как они попали в опалу за печатание крамолы при дворе Ивана Грозного:
«…прибыв в Литву, напечатали много книг, работая под покровительством Литовских вельмож… в местечке Заблудове, близ Белостока, у великого гетмана Григория Александровича Хаткевича, и в городе Остроге у знаменитого ревнителя Православия – князя Константина Константиновича Острожского…» [57] (с. 280).
Однако ж, на поверку, эти самые «ревнители Православия», что Гетман Хаткевич, что князья Острожские, свою враждебность Русскому государству доказали не только печатанием душевредной духовной литературы. Они и воевали против Святой Руси не только в переносном смысле, но и с оружием в руках: убивали русских людей и сжигали русские города.
А самыми главными действующими лицами во всей этой истории являются даже не покровители, а спонсоры этой адовой работы, направленной на подрыв идеалов Святой Руси. Вот что об их деятельности сообщает Нечволодов:
«Иван Федоров, человек семейный и больной, терпел страшную нужду. Он вынужден был заложить жидам все свои типографские снаряды за 411 золотых…» [57] (с. 280).
Вообще-то Иуда, помнится, запросил, между прочим, у них же, всего-то разнесчастных 30 сребреников. Нами же рассматриваемый «герой» оказался куда как более коррумпирован – потребовал сумму денег, в сотни раз превышающую Иудины запросы.
То есть работал наш воспетый историками в веках «первопечатник», после бегства со Святой Руси, в подозрительно узкой близости с теми из иноверцев, за общение с которыми, по правилам VI Трульского собора, что именно во времена Федорова и занес в «Домострой» Силвестр, следовало вообще отлучать от Церкви.
А вот кому досталось в наследство имущество Федорова:
«…и только после его смерти они были выкуплены Галицким Епископом» [57] (с. 280).
И тут, казалось бы, все вернулось на круги своя: Православная Церковь выкупила у иноверцев имущество нашего опального «первопечатника». Но вот кем был этот архиепископ, поставленный на кафедру в латинской стране, в которую превратилась в те времена Галиция со своим переходом в унию:
«…Православными епископами короли часто назначали угодливых им и Польской знати светских людей, только числившихся православными, по духу же совершенно преданных Латинству; точно также раздавались и игуменства в монастырях; все это, разумеется, вносило сильную порчу…» [57] (с. 281).
То есть печатный станок, после финансовых махинаций, оставшихся за кадром, достался представителю враждебной нам униатской церкви, с вероисповеданием Руси ничего общего не имеющей. Да и предшествующие покровители дела Федорова, подрывающего устои Православия, были к нам не менее враждебны:
«…князь Василий – Константин Константинович Острожский… воевал с полками Иоанна в Северской Украине.
Таким образом, оба князя Острожские – отец и сын, будучи Русскими людьми и горячо преданные Православию, могли служить Польским королям, и при этом вести ожесточенную войну с Православным Московским Государством» [57] (с. 282).
И это все притом, что именно при короле Стефане Батории, за которого они столь преданно против Святой Руси с оружием в руках сражались, начались:
«…открытые гонения на нашу церковь» [57] (с. 281).
Интересно, что еще за полвека до того, как отец и сын Острожские, пригревшие Ивана Федорова, с оружием в руках воевали против Святорусского государства, отличился и их предшественник (дед? прадед?) в сражении при реке Ведроше в 1501 г., где:
«Литовская армия, потеряв 8 тыс. убитыми, оказалась зажата со всех сторон… Почти все воеводы вместе с самим князем Острожским были взяты в плен» [243] (с. 29).
И вот как тесно переплела история родоначальника рассматриваемого нами гнездовья «ревнителей Православия» с еще одним масоном тех же времен. Вот что сказано о единоверце князя Острожского именно в год его пленения, когда заинтересованными в том лицами, несмотря на явное поражение, писалась ложная история Русской западной украины. В своем трактате, ложно объявлявшем о якобы принадлежности Новгорода и Пскова Польше:
«Уже к 1501 г. [сочинитель “Трактата о двух Сарматиях” Матвей] Меховский пользовался громкой известностью, как врач, и был придворным врачом и астрологом Сигизмунда I польского и Владислава чешско-венгерского» [264] (с. 5).
«Совершенно очевидны астрологические увлечения нашего автора: он ими даже несколько щеголяет, тщательно отмечая явления комет-предвестниц, цитируя Птолемея, его арабского комментатора и Пьетро д’Абано.
Во время Меховского астрология считалась наукой… [но] Между нею и церковной верой есть несомненное противоречие, сказавшееся, например, в судьбе Пьетро д’Абано. Он был таким же астрологом, как Меховский, попал за это в руки инквизиции с обвинением в занятиях магией, и только смерть избавила его от осуждения, а может быть и от костра» [264] (с. 34).
Но Меховский костра уже не боится, являясь придворным астрологом сразу у двух королей. И все потому, что его деятельность на посту придворного мага вполне соответствует и его утверждениям, что якобы «Новгород и Псков – литовские города» [264] (с. 12):
«Король Владислав поручил великое княжество Литовское и Самагиттское двоюродному брату своему, Александру Витольду, и тот, человек энергичный и смелый в бою, присоединил к Литве княжество Псков, называемое Плесковией, а затем – другое княжество Новгородское…» [264] (с. 104).
Так что уже во времена своих ужасных поражений, в данном случае при Ведроше, которое потерпел предок князей Острожских, пишутся легенды, в данном случае Матвеем Меховским, о неких якобы правах Польши на наши западные украины.
Таким образом, корни придворного масонства нами разбираемой Литвы теперь выявлены. А вот кто наряду с Федоровым и князьями Острожскими подхватил эстафету предательства уже при Иоанне Грозном:
«Наряду с Константином Острожским, другим большим ревнителем Православия в Польско-Литовском государстве был наш изменник – князь Андрей Курбский» [57] (с. 282).
Третьим же изменником, оказавшимся участником разбираемой нами истории, является гетман Мазепа. Именно в его тайном казнохранилище была обнаружена золотая медаль с изображением князя Василия-Константина Константиновича Острожского, сопровожденная латинской надписью:
«Константин Константинович… князь Острожский, воевода Киевский, маршалок земли Волынской…» [57] (с. 282).
Ну, и его сын теперь четвертым замыкает разбираемый нами круг весьма странных ревнителей Православия, преданность которому, по мнению все того же Нечволодова, он доказывал следующим образом:
«…Константин Константинович Острожский, сын победителя под Оршей, опустошил Северскую область до Стародуба и Почепа…» [57].
И тут совершенно не требуется гадать, чтобы определить настоящее вероисповедание разбираемых нами «ревнителей» Православия. Именно для борьбы с ними и их хозяевами: