За дверью колокольчиком рассыпается известная мелодия, но никто не торопится раскинуть навстречу объятия. И все равно ощущение одухотворенного присутствия. Он поворачивается медленно, чтобы оставить кому-то шанс. Какой и для чего?
Последовательно складывается внешний облик: сначала дамский кулачок на фоне кожаной куртки болотного цвета, потом – стройные ноги, обтянутые той же кожей, остроносые туфельки на каблучках-иголочках… Он вскидывает голову, смотрит в грустные зеленые глаза. Нет прежней настороженности в предчувствии близкой опасности, неподвижная гладь в бездонных колодцах – среди веера дымчатых волос. Зуева, в свою очередь, внимательно рассматривает его, молча отыскивает в сумочке, опять же болотного цвета, ключи, открывает дверь. Кивком головы приглашает внутрь.
– Вот! – показывает рукой на вешалку, развеивая сказочный мираж, сама скидывает курточку, разувается, удаляется.
Его скромная экипировка не может соперничать с модной импортной одеждой, показушно выставленной у входа. Похоже, его клиентку с ее потерявшимся приятелем можно смело вносить в книгу рекордов Гиннеса по способности выкарабкиваться из любых жизненных хитросплетений. Прохвосты! Он раздраженно бросил плащ на стопку картонных коробок у двери, повернулся в сторону комнаты, а Люба уже возвращается из кухни, куда уносила пакет с провизией. Увидела последний жест, тактично пояснила:
– Не обращайте внимания на это, – она взглянула на фирменную одежду. – Приходится торговать, иногда сама надеваю. Не накладно и эффектно, хотя хвалиться нечем. Рынок завален вещами, а покупателей нет. Месяцами зарплату не выдают.
Степан Михайлович с удивлением слушает невеселое признание. Нет прежней роковой женщины, перед ним уставшая от ежедневных забот добытчица необходимых средств к существованию. Она замечает его сочувствующее понимание, стыдливо краснеет и резко отворачивается. Помня ее вызывающую наглость, он перестает понимать что-либо. Пять лет назад она сама могла смутить кого угодно.
– Что случилось?
– Ничего! Проходите в комнату.
Он прошел по узкому коридорчику и оказался в небольшой комнатке с единственным квадратным окном на восточной стороне. Солнечные лучи падают на старенький диван с красной обивкой, отражаются от полированной мебели, высвечивают многочисленные книжные корешки на полках. Степан Михайлович осторожно присел на край дивана, вытянул затекшие ноги. Обстановка кажется привычной, возможно – он еще вчера открывал дверь в уютную комнатку, сидел у черно-белого экрана телевизора «Весна». И нет ничего удивительного, он видит в окружающей его обстановке знакомую ему психологию хозяйки. Но как бы расценила его ощущения Люсенька?
Судя по живописи и графике на стенах, Вадеев основательно поселился не только в текущей жизни, но и в перспективных замыслах Зуевой. Поэтому не может смириться с его бегством? Уверена в его здравии и, возможно, владеет информацией о месте его пребывания. Тогда обращение к детективу становится вовсе непонятным, как и беспокойство женщины.
– Сын в школе?
– Где же еще! Только в другом городе.
– Вот как!
– Живет у моей сестры с двоюродным братиком. Надо с Валерой определиться, потом тоже туда уедем. Думаю, вы сами этого хотите, поэтому я решилась к вам обратиться.
– Уже не предполагал снова с тобой повстречаться. Прямо-таки, святое семейство.
– Какое семейство!?
– Насколько я догадываюсь, вы оба покинули Чертовку, не дожидаясь катастрофы… и ребенок с вами. Жить да радоваться. Он что же, не доволен тобой?.. Не вижу с твоей стороны активности.
– Знать бы, к чему стремиться! Он заявил, что обязан побыть один. Не может со мной спокойно жить, при мне его преследуют чувство вины и отсутствие вдохновения. О создании семьи и вовсе говорить не приходится, только к сыну испытывает прежнюю привязанность. Сказал, Николке повезло, что он не пошел в своего биологического отца. А сам-то? Хорош, нечего сказать!
– Вот как! А я вижу на стенах неплохие картины.
– Видите ли, он считает, лучшее произведение то, которое еще не создано. Последовательно уходит от прошлого, оставляя в прошлом меня и сына. После Чертовки мы пытались приспособиться к новому общественному устройству. Куда там! Для достижения гармонии ему необходима независимость. Смешно? Сбежал!
– Давно ушел?
– Около полутора лет будет. И я потеряла его из виду.
– Странно.
– Что… странно?
– Столько времени… удивительной выглядит уже твоя привязанность. Если тебе известно…
– Кто может знать наверняка? – Она поморщилась, как от оскомины. – В последнее время ударился в философию, часто поглядывал за окно. Кот – одним словом. Я так и называла его, он не возражал – даже улыбался. А найти и вернуть прошу даже не физическую оболочку, а его человеческую сущность.
– Всего то!? – невольно усмехнулся Степан Михайлович.
Почему-то не удивился необычности заказа. Наоборот, сам он хорошо вписывается в поставленную задачу, высоко оценивает ясность формулировки. Но пора уходить, беседа растравила женщину. Островок, в котором она хотела обрести свою гавань, оказался злой шуткой, с исчезновением Вадеева пропадает смысл собственной жизни, будущее для нее становится неопределенным. И верит Алексину? Верит и спекулирует обладанием информацией, порочащей его честь и достоинство.
– Не стану скрывать, последний раз я видела его рядом с новым местожительством в первых числах сентября. Проследила, но сама показываться не стала. Странным он выглядел. Не заметила в нем прежней отрешенности, появилась давняя, уже забытая, одержимость – будто он возвращается на грешную землю. Это меня и беспокоит. В квартире хозяйничает некто Лариса, а фамилия… Мерзликина. Со слов их соседки, опасная женщина, и я обратилась к вам.
Степан Михайлович получил необходимые сведения и поторопился уйти дальше от гнетущей обстановки, невысказанных требований и бог знает чего еще. На выходе кое-как попал в туфли, зацепил рукой плащ, в прямом смысле выпрыгнул из квартиры. Проходя знакомыми дворами, поймал себя на мысли, что не плохо бы взглянуть в зеркало, посмотреть, что осталось от него после встречи с этой испепеляющей в прошлом женщиной. Испепеляющая? Да, чувствуется внутренний огонь, хотя всеми силами старается скрыть разрушительную энергию. Если дать волю, кого угодно сведет с ума.
Напрашивается вывод об иллюзорности гонорара. И естественно возникает вопрос о судьбе миллионов долларов, имеющих отношение к событиям в Чертовке. Не на них ли рассчитывал Степан Михайлович, когда соглашался с необычным заказом? Черт возьми! Тошно думать о деньгах, он бы не взял их от Зуевой. Есть другой вариант, но об этом потом. По крайней мере, он помолодел на пять лет, ему оказалось доступным дважды ступить в одну и ту же реку. А если те же грабли? Вот как!
Полдень.
Четырехэтажная застройка в старом заводском районе. Одинаковые фасады, привычная серость. Во дворах чумазые ребятишки да группы подвыпивших безработных. Как атрибут бедного, обделенного вниманием чиновников, района – бездомные собаки. Воздух насыщен выхлопными газами и микроскопической пылью, проникающей даже внутрь домов. Убогая архитектура пятидесятых годов, разве что квартиры просторнее, и высота помещений позволяет шире расправить плечи, почувствовать себя свободней.
Дом, в котором поселился Вадеев, ничем не отличается от других, но с торца первый этаж облицован черным мрамором и красным гранитом по цоколю. Кованые решетки на окнах первого этажа и дорогое оформление входа без вывески – характерная черта смутного времени, когда ниоткуда появляются состоятельные фирмы, по понятным причинам не желающие акцентировать на себе внимание.
Степан Михайлович обошел парковку с новенькими иномарками и оказался в тихом уютном дворе. Вошел в первый подъезд, поднялся на третий этаж, протянул руку к дверному звонку. Всего лишь импульс, а дверь сразу же бесшумно открылась.
На фоне темной прихожей ярко высвечивается бледное лицо с тревожным взглядом. И что это за женщина, затмившая свет от лампочки… Нависла над Алексиным, уже приготовилась захлопнуть дверь в ответ на его подозрительно вкрадчивое молчание. Знать бы причину тревожного ожидания.
– Здравствуйте… э-э, барышня! – Ему стало противно от собственного блеяния. Надо взять себя в руки или переквалифицироваться в дворники. – Я к Вадееву. Тут живет?
Женщина не торопится пропускать. Лишь в глазах медленно зарождается слабое облачко, отражающее нечто похожее на мысль.
– Может быть, вы плохо слышите!? – начинает раздражаться Алексин. – Хотел бы видеть Мерзликину.
– А… проходите.
Сказала и не двинулась с места. Сомнамбула, что ли? Степан Михайлович не стал церемониться, потеснил ее плечом, прошел внутрь. Она никак не отреагировала, продолжает смотреть на него, как в телевизор.
– Я Лариса.
– Вы!?
Такого нельзя вынести. Необъятное монументальное изваяние – Мерзликина? Невероятно! Да нет же, обыкновенная. Пухленькая. Маленькие ручки… Что за черт! Во всем-то хочется видеть исключительность.
– С вами что-нибудь случилось?
Он сочувственно тронул ее за плечо, подтолкнул в сторону кухни. Она не упорствовала, проследовала до табуретки у окна. Скромно присела, одернула на коленях махровый халат, замерла в позе доверчивой ученицы. Взгляд остановился на его руке, упертой в край кухонного стола.
– Я по поводу вашего соседа по квартире… Вадеева. – Алексин вынул из внутреннего кармана удостоверение, помахал перед ее лицом, чтобы как-то вывести из заторможенности. – Буду благодарен любой информации о его жизни и деятельности.
Она вздрогнула, и, несмотря на свою массивность, по-детски вскочила с табурета, исчезла за дверью своей комнаты, вернулась с фотографией. Ее лицо оживилось, заметно порозовело, и Степан Михайлович подумал, что у Зуевой, даже при ее неотразимости, есть основания для ревности. Возможно, именно ревностью объясняется ее обеспокоенность судьбой приятеля.
Знакомая картинка. Вадеев держит левой рукой паренька лет восьми, а правой обнимает Зуеву. Мгновенно вспомнилась автокатастрофа. Обгоревшие трупы и счастливые лица на фотографии. Тогда Алексин не подозревал о коварной изворотливости криминальной парочки, пролил жалостливую слезу, мысленно прощаясь с возможностью когда-нибудь познать тайну двоих. Однако они воскресли в новом качестве, построили Чертовку, еще и дров наломали. Каким-то образом фотография попала к Мерзликиной, не Вадеев же ей подарил. Или имеет доступ в его комнату? И уж совсем непонятно, чем вызвано ее смятение и по какой причине подчеркнутая осторожность при встрече незнакомых гостей.
– Он к ней ушел. – Она ткнула пальцем в лицо Зуевой.
– Вот как! Осталось немного – отыскать даму с мальчиком, – усмехнулся Степан Михайлович, понимая безнадежность дальнейших расспросов. – Непременно их найду, ведь я сыщик и друг вашего соседа.
– Да-да, – шепотом пробормотала она, – вы друг, но ничего про него не знаете… и у него есть страшная тайна.
– Ничего не пойму! Человек поселился в коммунальной квартире. Так? – Степан Михайлович уловил кивок. – Купил комнату? Понятно. Но при чем здесь вы? Как у вас оказалась фотография?
– Попросила что-нибудь почитать, и он положил в книгу фотку.
– Могу посмотреть его комнату? Кому-то он должен доверять ключ на время своего длительного отсутствия. – Не сомневайтесь, он бы мне тоже доверил.
Мерзликина ушла и вернулась с ключом. Но когда Алексин открывал дверь, его одолевали сомнения, стоит ли проявлять самоуправство, связанное с проникновением в чужое жилище. Свободный человек не обязан посвящать кого-либо в свои планы или докладывать о месте своего пребывания. Но эта сумасшедшая даже не посмотрела документы. Знать бы причину. И Зуева со своей противоречивой страстью – то она жить не может без Вадеева, то отпускает на все четыре стороны и невозмутимо предполагает его связь с Мерзликиной. В поступках женщин нет убедительности, потому что они сами не стремятся к открытости, а ему отводят в своих сценариях вспомогательную, разведывательную, роль. Никуда Вадеев физически не исчезал, но происходит борьба за его душу. Используют профессионального сыщика в качестве лазутчика? Стал исполнителем чужой интриги и решил заглянуть в его комнату? Последствия можно свалить на Зуеву.
Угнетающая обстановка. Почему, спрашивается, дискомфорт. Пара навесных полок с десятком книг не могут оказывать влияние. Картины? Но их надо внимательно рассматривать. Скорее всего, в комнате материализовались отрицательные эмоции, создана определенная психологическая защита от сторонних людей. И возможность быстро скрыться? От Вадеева можно всего ожидать – достаточно вспомнить Чертовку со всевозможными ловушками. Степан Михайлович прислушивается к бряцанью посуды на кухне. Похоже, умственное состояние хозяйки никак не сказывается на ее бытовых обязанностях. Приоткрыл дверь.
– Мерзликина!
Она появилась сразу во весь рост – так, что от неожиданности сыщик отпрянул внутрь комнаты, потер пальцем висок. Кажется, переутомился. Из-за этих сумасшедших можно самому рехнуться. Он не конкретизируется на ком-либо, всюду ощущается аномалия. Зато ей хоть бы что. Прошла подрагивающей походкой, как если бы невидимый музыкант наигрывал для нее замысловатый танец. Села на диван, откинулась на спинку. По губам скользнула порочная улыбка.
– Что это у вас!? – вскричал Алексин.
– Что? – удивленно вздернула брови Мерзликина.
– Вот эта… улыбка.
– А, – отмахнулась она гибким движением ладони. – Здесь не хватает аленького цветочка.
– Не вы ли будете цветочком, – саркастически усмехнулся Степан Михайлович, взглядом оценивая ее габариты и удивляясь быстрой метаморфозе в ее поведении – этой непонятной веселости. Можно даже предположить, что она водит его за нос. Не случайно доверила ключ.
– Я, – просто ответила она.
– Хорошо. Возможно, вы и правы. А что испытываете в этой комнате?
– Хм, его мысли, если хотите. А впрочем, пожалуйста… Я глубоко страдаю, потому что наэлектризован чувствами, как мартовский кот.
– Так я и поверил. У меня с головой все в порядке.
– Как хотите. – Мерзликина помрачнела и добавила: – Я не обязана отвечать, и вообще – не засиживайтесь, а то он рассердится и накажет… когда вернется.
– Прямо-таки! А вы часто здесь появлялись? Или делили с ним постель, если угодно.
– Зачем? У меня своя комната.
Он протянул руку к полке, пошарил над книгами и вытащил бледно-розовые ажурные трусики. В его сильной руке они съежились – очень похоже на душу Мерзликиной при виде безжалостного жеста сыщика. По всему видать, его уже не дурачили.
– Не надо! – сдавленно прошептала она, протестующе выставив руку с растопыренными пальцами.
– Хватит! – взорвался Степан Михайлович. – Не знаю, не пойму… рассердится, накажет. Развели мистику. А это что!?
Она прижала палец к губам и, крадучись, вышла из комнаты. Занозисто свербит в душе. То, что он попал в сумасшедший дом, виновата добросердечная Люся. Это письмо – корень всех бед. И к нему пришла спасительная мысль: пусть она разбирается в нелепой истории с бегством Вадеева, находит общий язык с Мерзликиной. Хотела работать? Бог в помощь!
Степан Михайлович с понятным удовольствием потирает руки, расправляет плечи и тут же замирает. Он физически ощущает присутствие постороннего человека, слышит дыхание и усталый скрип дивана. Его взгляд инстинктивно мечется в поисках первопричины специфических звуков, останавливается на балконной двери, устремляется в открытое пространство.