Зимой, хотя печь и протоплена, но на земляном полу холодновато. Забираюсь на печь, к бабушке под бочок. Прошу: «Бабушка, расскажи сказку». Начинает, сбивается: «Нет, я не умею, вот жаль, дедушка твой не дожил, он много сказок знал». Беру на печь книжку и лампу. Читаю вслух. Замечаю, бабушка закрыла глаза. «Бабушка, – толкаю её в бок, – да ты не спи, слушай…» «Да, я не сплю, я слушаю». Но через минуту раздаётся осторожный храп: она же, бедная, за день так намается с хозяйством – накорми и напои скотину, убери за ними, растопи печь, что-то свари в чугуне… А уже с первыми петухами, этот часа в четыре ночи, надо вставать, доить корову…
Ещё заботы о внуке: связать носки и варежки, или заштопать их – опять сорванец продырявил…
Овец держали не только для мяса, но и для шерсти. Хотя мороки с ней было много. Надо было избавить от репейника, череды и прочих вредных растений, в изобилии цепляющихся за овечек. Из очищенной шерсти бабушка выделяла небольшой комок – кудель. Привязывала её к вертикальной доске прялки, садилась на горизонтальную – донце, защипывала начало нити, наматывала её на веретено, и пошла работа. Одной рукой скручивает нить, другой – вращает веретено. Случится обрыв, бабушка соединяет концы и снова прядёт. А обрывалось часто…
Пыталась учить прясть меня. Но руки не слушались. Веретено «убегало», нить постоянно рвалась. Бабушка в принципе терпеливая, но было жалко терять время. И занимала меня более лёгким – распутывать нить. С веретена, по мере его заполнения, надо было пряжу снимать. Я растопыривал руки, бабушка сматывала на них нить, а уже с рук снимала на клубок.
Крупные вещи бабушка не вязала. Некогда было этим заниматься. Тратила время только на то, без чего не прожить: вязала носки, варежки… И для меня, и для своих детей, что разъехались по стране в поисках счастья.
А как помыть ребёнка в зимнее время? Это летом раздолье – купайся в речке хоть по десять раз в день. Зимой сельских детей практически не купали. Ну, может, один-два раза. Не знаю почему, но в нашем селе никто не имел отдельно стоящей бани, как это обычно водится в русских селениях. Из-за нехватки строительного леса? Дров?
На тихой Вяжле
После долгой зимы весне радовались, как большому подарку. Разве не подарок? Теплеет в доме, в школе, на улице, меньше тратится топлива и керосина, ближе огородный урожай. Бывало, сидишь на подсохшей завалинке, подставляешь лицо ласковым лучам весеннего солнца, и ни о чём не хочется думать, не хочется даже шевелиться – так истосковался за зиму в замкнутом пространстве тесной избы по естественному теплу и свету.
Однако весна приносила не только тепло, но и опасность.
Наша изба, крайняя в селе, стояла на крутой излучине реки, и когда тихая, ленивая летом Вяжля вдруг быстро вспучивалась от весенних вод, то заливала не только наш огород, но и всю долину. А лавина льдин прямёхонько устремлялась на нашу ветхую постройку, неистово била по её бревенчатым бокам. Какой-то весной напор был столь велик, что изба задрожала, готовая развалиться по брёвнышку. Мы проснулись среди ночи, и я увидел, что бабушка не на шутку испугалась, крестилась, призывая Бога и Пресвятую Деву Марию пережить эту напасть. Но, проверив наш дом на прочность, Вяжля успокоилась и устроила нам своими льдинами круговую осаду.
Ночью было страшно, а солнечным днём я шаловливо прыгал с одной икры (так на Тамбовщине называют льдины) на другую, путешествуя как по Северному Ледовитому океану. Ещё было интересно рассматривать льдины – они не такие уж однообразные, как кажутся издалека. Некоторые – как бы слеплены из вертикальных полупрозрачных прутьев, другие – из крупных кусков с замысловатым внутренним рисунком. Или в разных условиях они рождались, на разной глубине, или по соседству с разными подлёдными струями воды?
А ещё был соблазн пососать кусочек этого природного мороженого. Но бабушка запрещала: и опасность застудить горло, и во льду могла быть грязь, зараза, утверждала она.
Подобный весенний бунт смирной Вяжли бывал и раньше. Вот как описывает восьмого апреля 1889 года в своём дневнике схожую ситуацию Михаил Андреевич Заверячев, управляющий имением Боратынских Ильиновкой. Цитирую по той же книге Марины Климковой «История усадьбы Боратынских» (стр. 75):
«…В 4 ч. вечера я заметил, что вода стала значительно прибывать, поспешил на мельницу и глазам моим представилась следующая небывалая картина: сажен 100 выше места, что из Ильиновки, остановились 2 громадные льдины, загородили всю реку, и к ним стал собираться лед, он стоял сплошной массой вплоть до середины Сергиевки и так туго и плотно наставлен, что вода рекой не шла, а пошла улицей в Сергиевке… шедшим по мельничному двору льдом сбило… мост, сшибло со столбов маленький амбарчик, в котор[ом] было 10 чет[вертей] пшена и 100 п[удов] муки; лед громил и мукомольный амбар, но он хотя и ветх, но устоял. Плотину размыло не шибко…
…Сергиевские крестьяне приготовлялись к воде и убирали хлеб и пожитки на подмостья по примеру прошлых лет, но вода обманула их, она поднялась выше прежних и встала 1/2 аршина и затопила».
Своим разливом Вяжля приносила не только опасность, но и незапланированную радость. Однажды она в осеннее половодье затопила всю долину, все луга и огороды в низинке. И сразу ударил мороз. Образовался гигантский каток. Я ездил по нему на снегурках «под парусом»: распахивал пальто и сотни метров катил по ветру!
При всей моей дисциплинированности, я был ребёнком подвижным, шаловливым. И трудно сказать, кто за кем присматривал: то ли я за больной бабушкой, как поручала мне мама, то ли она за внуком-непоседой. А вариантов, когда я мог пострадать и тем принести боль бабушке, было немало.
Даже малая речка Вяжля таила опасность во все времена года.
Я дважды проваливался в речную ледяную воду. Оба эти неприятные события, косвенно связаны со школой.
Зимой, как и летом, нас в перемену выпускали на улицу. В беготне по заснеженному льду реки я не заметил прорубь и провалился одной ногой. Хорошо, что одной. Прорубь была широкой, воду из неё черпали бадьёй. Я, «тощий скелет», мог запросто проскользнуть полностью. А так повезло – только один валенок наполнился водой. Мальчишки помогли её вылить, но с мокрой ногой просидел ещё два урока…
Второй случай был опаснее, и чуть не закончился трагедией.
Поздней осенью (или, может, в начале зимы), когда речка Вяжля уже покрылась довольно толстым льдом, пошли такие дожди, что плотина не выдержала напора, её размыло, и вода упала до уровня летней межени. Русло превратилось в ледяное корыто. И так сохранялось всю зиму. По льду, что лежал на берегу, мы скатывались в сторону обмелевшей реки. Пока идёшь домой – накатаешься вволю. Однажды, в очередной раз скользя по склону, я провалился в ледяную щель – там, где лёд переломился над руслом. Щель замело снегом, и я не заметил её. Чудом успел зацепиться руками за край льда. И до пояса оказался в воде. С большим трудом выкарабкался.
Пока плёлся домой, пальто превратилось в ледяной панцирь. Когда вошёл в избу, бабушка обомлела, с трудом сняла пальто и этим ещё не оттаявшим панцирем жестоко огрела меня. Так она выпустила пар своего гнева и испуга.
И хорошо, что она не видела, как я чуть не утонул летом.
Поскольку на Вяжле смыло плотину, летом речка превратилась в переплюйку. На перекатах – по щиколотку. Но там, на быстрине хорошо ловилась плотва. Крючок у меня был своеобразный – просто загнутая струна гитары (или балалайки). Фабричные крючки в сельской местности тогда были редкостью. А с такого рыба срывается мгновенно, если не успеешь подсечь. К тому же из-за быстрого течения и постоянной ряби трудно по поплавку уследить, когда плотва заглатывает наживку. Тем не менее, рыба ловилась отменно, я увлёкся и неосмотрительно приблизился к краю переката. За ним – омут. Вроде бы до тёмной воды ещё немалое расстояние, но здесь песок оказался не таким плотным, осел и потянул меня за собой. Я оказался на большой глубине. Плавать ещё не умел, испугался, стал судорожно барахтаться, вразнобой двигая всеми конечностями. Погружался с головой, выныривал, чтобы глотнуть воздух, снова опускался в темень омута и… И научился плавать.
И хорошо, что научился. Иначе не знаю, чем бы закончилось следующее приключение, которое случилось через два-три месяца, уже осенью. Пошёл на речку с бидоном. Положил его на воду, отвлёкся, а пустой бидон, подгоняемый ветерком, уплыл. Потеря десятилитрового бидона – это большая потеря. Такой вместительный купить можно было только в далёком от нас городе. Что делать? Размышлял не долго. Хоть и было не выше десяти градусов тепла, но снял всю одежду и бросился в ледяную воду за удалявшейся посудиной… Ведь я уже за лето научился плавать…
Конечно, об этих случаях я бабушке не рассказывал. Опять-таки, не из-за боязни наказания – ну как она меня накажет, ведь не каждый раз ты возвращаешься в мёрзлом пальто? – а чтобы лишний раз не причинить ей боль.
Малолетний труженик
Отрабатывать колхозную повинность бабушке было уже не под силу, да и некогда. Когда вместе с нами ещё жил Миша, он с одиннадцати лет ходил за плугом. С его отъездом кроме меня некому было бабушке подсобить. Я хоть как-то выручал её. Колхоз требовал участия, грозился отрезать часть огорода. Я вместо неё ходил на бескрайные колхозные поля полоть. Трудодни не начисляли, но зато к бабушке особо не приставали.
Вроде, это и не трудная работа – выдёргивать сорняки, но поползай хотя бы полдня под палящим солнцем, в полусогнутом состоянии. А повитель, самый главный сорняк, выдёргивается плохо. Это он в палисаднике может доставить радость своими бело-розовыми цветочками, а в поле – злой враг. Норма была такой: набрал мешок повители – иди с ним домой. А надо было с ним тащиться до дома несколько километров. При суховее это было тяжело. Воздушное марево над степью с миражами – это красиво на картинке. А мне, при моём малом росте, дышать было нечем. Зато получал некое моральное удовлетворение: и трудовую повинность исполнил, и корм для коровки принёс.
Как-то привлекли меня к работе на колхозном току, управлять лошадью.
Конечно, в деревне меня с малолетства сажали на какую-нибудь смирную лошадёнку, но повода в руки не давали. И вот впервые доверили работу на лошади (работу!), когда был уже школьником.
На колхозный ток с полей свозили снопы, молотили. Или с помощью механической молотилки, которую в движение приводили длинными ремнями от дизельного двигателя. А если механизация выходила из строя, бабы брались за цепы, чтобы не терять драгоценное сухое время. Зерно веяли на ветерке, вверх подбрасывая деревянными лопатами. А солому скирдовали.
Пока стог был невысоким, солому подавали наверх вилами, но когда уже было не достать, впрягали лошадку. К ней цепляли длинный канат, перебрасывали его через стог, привязывали к свободному концу кучу соломы, и – нннооо, милая! – я стучал босыми ногами по потным бокам лошадёнки, и она лениво тянула канат с привязанной соломой. Когда пучок оказывался на макушке стога, я останавливал влажное скорее от духоты, чем от физических усилий животное, солому отвязывали, и – в очередной круг.
К полудню моя смиренная четвероногая работница вдруг (устала, что ли, или надоело без хорошего корма работать на колхоз?) заартачилась, взбрыкнула и… понеслась. И понесла меня. На мои крики «тпрру!» она не реагировала, сил как следует натянуть повод у меня не хватило, я сдался, предоставив хулиганке порезвиться. Ни седла, ни стремян не было, мои короткие ноженьки не могли крепко обхватить крутые бока лошадёнки, да и опыта езды не было – я не удержался и плюхнулся прямо под копыта. На току ахнули. Но проказница тут же остановилась надо мной, как вкопанная, и с высоты насмешливо посмотрела на меня: мол, и кто кем управляет?
От травмоопасной работы меня отстранили. Колхоз отказался от такого моего впечатляющего труда на благо общего благополучия.
Да, на общественное благо работал я эпизодически. Был слишком мал. Зато хватало работы дома. Несмотря на возраст.
Как-то весной я даже поработал подпаском… Для кормления частной скотины колхозники обычно на каждое лето нанимали пастуха. Вспоминаю эти резкие «выстрелы» его кнута, когда он спозаранку возле каждой избы напоминал хозяевам, что пора выпускать сонных коров и овец в формирующееся стадо. Потом пастух, пройдя село и собрав всё, до единой головы (он же в ответе за них) своё мычащее войско, гнал его на кормёжку. Или на луга, пока не выжгла их тамбовская жара, или с разрешения колхоза после покоса ржи и пшеницы – на жнивьё, где тоже можно было найти прокорм, хотя и весьма скудный. Когда уже совсем наступала бескормица, единственное что выживало в сушь – это полынь. И тогда мы пили горькое молоко.
Так вот однажды, когда селяне ещё не успели нанять пастуха, они сговорились отправлять скотину на прокорм и охранять его там своими силами. Единственной «силой» от нашего домохозяйства был тогда я. Судя по всему, это делалось каждой ранней весной, добровольно, но до того я был слишком мал, и бабушка ждала, когда появится профессиональный пастух. Теперь мне было уже шесть лет, и бабушка решилась отпустить скотину под моим руководством в общее стадо. Остальные мальчишки постарше, уже «опытные» пастухи», знали, куда гнать бурёнок и овечек, где они могли утолить голод.
Это было весёлое времяпрепровождение. Скотина кормится, мы разжигаем костёр (ещё холодновато), байки, шутки. И непременно – курево. Так в шесть лет я научился курить, накручивая цигарки – из газетной бумаги и листового табака из собственных запасов. Бабушка, естественно, не догадывалась о моём новом увлечении – к вечеру запах даже самого крепкого табака выветривался. Зато была рада, что вся скотина вернулась в целости и сохранности, а у коровы вымя наполнено молоком.
Это важно, что «в целости и сохранности». Мало того, что в стаде нередко возникали драки – попадались строптивые особы (особо агрессивным даже отпиливали рога!). Ежедневно вокруг нас крутились волки. Выгнанные войной из более южных и западных областей, они сгруппировались в большие, агрессивные стаи на Тамбовщине, куда немцы не дошли. Завидев серых разбойников, мы улюлюкали, стучали металлическими предметами. А они, не обращая на нас внимания, кружили по степи, выжидали, когда какая-нибудь заблудившаяся овечка или коровка отобьётся от стада. Не знаю, как пацанам, мне было страшно. Да и поведение наших домашних собак не придавало храбрости: они прижимались к нам, ища у нас защиты, хотя должно было быть наоборот. Но – не той породы…
За неделю пастушества все наши подопечные животные оказались целы и невредимы. Но позже я видел, как стая волков напало на стадо. Это случилось напротив нашего дома на другом берегу Вяжли. Там пасли на жнивье, неподалёку от крайних домов. Несмотря на близость села, на профессионального пастуха и собак-охранников, волки клином врезались в стадо и на хожу хватали жертв. Сколько они успели унести не знаю, но на «поле битвы», как рассказывают, осталось шесть покалеченных овец. Унести их серые разбойники не смогли, а только подрезали…
Нападали оголодавшие волки и на людей. И те гибли. Но один мужичок потом рассказал, как ему удалось спастись. Ехал он по степи в санях. Откуда ни возьмись, появилась волчья стая. Как он ни орал, не махал руками, зверюги всё плотнее сжимали кольцо вокруг них. Лошадь испуганно храпела, но остановилась. Ружья, чтобы отпугнуть, у него не было. Зато была гармошка. Он нечаянно растянул её меха, извлечённый звук насторожил волков. Тогда мужичок давай наяривать, вспоминая весь свой репертуар. И волки отступили. А он, в предынфарктном состоянии добрался до своей деревни.
Во время посиделок у костра на охране домашнего скота я получил первый сексуальный урок. Не наглядный, конечно, – «пастушек» с нами не было. Зато на свободе от взрослого контроля развязываются языки. И мальчишки со смаком рассказывали, как они «заваливали» девчонок. А было-то им, «донжуанам», лет по десять – одиннадцать. И не верилось, что вот этот доходяга «завалил» недоступную Светку.