Худиев С. Л
ЗАЧЕМ МЫ ВЕРИМ В БОГА?
О величайшем открытии, которое человек может совершить
В юности многие мечтают об открытиях. Неоткрытые острова давно кончились, и люди мечтают о чем-то, что они найдут в глубинах океана или на других планетах.
Мало кто из нас окажется на других планетах; но мы можем открыть нечто несравненно большее: Бога, духовный мир, жизнь вечную и блаженную.
В рассказе Герберта Уэллса «Страна слепых» герой попадает в отрезанную от внешнего мира горную долину, населенную людьми, уже много поколений пораженными наследственной слепотой. Долина отличается плодородием и мягким, благоприятным климатом, так что ее слепые обитатели вполне приспособились к своей жизни в вечной темноте. Память о мире, откуда некогда пришли их предки, сохранилась в виде полузабытых мифов. Путешественник пытается рассказать о мире за пределами их долины, но им его речь кажется полной бессмыслицей. Эти люди никогда не видели ни зеленой травы, по которой они ступают, ни звездного неба у них над головами, ни сверкающих горных пиков, окружающих долину. Они живут в очень небольшом мире, доступном их чувствам, – и не верят в существование чего-то еще.
В знаменитом мифе древнегреческого философа Платона речь идет об узниках, сидящих в пещере, которые могут судить о реальных предметах только по теням, которые они отбрасывают на стены пещеры. Все, что доступно их восприятию, весь их мир – это тени, так что для человека, освободившегося из пещеры, встреча с реальностью будет почти невыносимым потрясением.
Оба этих литературных образа объединяет одно: люди могут быть лишены самого важного измерения их жизни, жить, как слепые, как узники в пещере, и почти не осознавать этого. Огромный, таинственный и непостижимый мир духовной реальности остается за пределами их жизни. В нашей стране людям десятилетиями внушали, что пещера – это единственная реальность, и теперь, когда это давление уже давно прекратилось, люди просто привыкли жить в пещере. Им трудно поверить, что, кроме пещеры, есть что-то еще. Да, многие смутно чувствуют, что пещера – это еще не все; а некоторые даже с уверенностью говорят об огромном и сияющем мире за ее пределами. Но чаще всего люди отмахиваются от таких разговоров, даже считают их вредными, отвлекающими от благоустройства нашего подземелья.
Мореплаватель, вступающий на землю нового континента, или космонавт, выходящий в открытый космос, переживают менее удивительное открытие, чем человек, открывающий реальность духовного мира; как внезапно прозревший он обнаруживает, что трава, по которой он ходил все это время, изумрудно-зеленая, снег на горных вершинах – белый, а небо – синее. Он с внезапным содроганием видит пропасти, по краю которых ходил все это время, и с радостным трепетом – гостеприимные долины, полные удивительных чудес. Привычка жить с закрытыми глазами тянет его назад, но он уже не может жить, как раньше.
И христианская жизнь – это жизнь в соприкосновении с духовной реальностью. Иногда Бог дает нам осознать ее очень ясно; иногда мы должны «ходить верою, а не видением» и просто хранить верность однажды принятому решению.
Мы начинаем понимать, что мир гораздо больше привычной нам пещеры, в нем есть вещи неизмеримо более прекрасные чем все, чего мы когда-либо желали, и невыразимо более страшные, чем все, чего мы когда-либо боялись; не только мир, в котором мы живем, но и мы, люди, гораздо больше, чем смели себе в этом признаться; мы призваны к вечной жизни – не просто к бесконечной, а к качественно иной; причем эта новая, совершенно другая жизнь начинается уже сейчас.
Единственное животное, задающее вопросы
Если бы мы могли взглянуть на нашу планету отстраненно, глазами ученого, исследующего жизнь в этом уголке вселенной, мы бы увидели множество видов жизни, объединенных общими признаками, – все они взаимодействуют с окружающей средой, добывая из нее пищу; все они избегают дискомфорта и стремятся к комфорту; все они наделены мощным стремлением к самосохранению и продолжению рода. Все они обречены умереть – от голода, от когтей и клыков других существ, и – изредка – от старости.
Это можно сказать про котов и собак, медведей и мышей, лосей и лис, но среди всех этих существ есть один вид, который отличает странная аномалия. Эти животные, как и все остальные, ищут пищи, безопасности и продолжения рода; но у них есть загадочные потребности и стремления, выходящие очень далеко за эти рамки. Эти стремления не связаны ни с пищей, ни с размножением, ни даже с безопасностью; но они настолько сильны, что могут заставить их отказаться от всего этого.
Этот аномальный биологический вид называется Homo Sapiens; вы сразу распознаете его представителей по одному ключевому признаку – они задают вопросы. В Интернете вы не видите лица вашего собеседника; вы можете ничего не знать про его пол или возраст, цвет волос или глаз; он (или она) может выбрать себе картинку с изображением какого-нибудь животного – глуповатого медведя, трогательного котенка, печальной собаки или забавной обезьяны. Но вы абсолютно точно знаете, что на том конце сети – не котенок и не обезьяна, там может быть только человек. Потому что только человек способен задавать вопросы.
Некоторые из человеческих вопросов связаны с потребностями, которые мы разделяем с другими животными: как мне прокормиться и прокормить свою семью? Как мне выстраивать отношения с противоположным полом? Некоторые вопросы находятся уровнем выше и продиктованы тем, чего у животных нет: стремлением к познанию ради самого познания. Почему изменяются фазы Луны? Почему большинство этих светящихся точек, которые мы видим на ночном небе, неподвижны по отношению друг ко другу, а некоторые – движутся? Почему меняются времена года? Почему происходят приливы и отливы? Это – научные вопросы, и, хотя наука очень много сделала для удовлетворения нашей потребности в пище и безопасности, в ее основании лежит наше стремление к знанию ради знания. Но мы способны задаваться и вопросами более высокого уровня: в чем смысл нашей жизни? В чем смысл мироздания в целом? Почему мы живем и почему обречены умереть? Высшие животные способны бояться смерти – и мы называем это переживание у людей «животным ужасом». Но только люди способны перед лицом смерти задаваться вопросом «почему?».
Одна из величайших фигур в истории нашей цивилизации – Сократ отличался тем, что задавал вопросы о вещах, которые все остальные считали само собой разумеющимися, например, «Что есть справедливость?» или «Что есть красота?». Некоторые из этих вопросов сильно раздражали сограждан – и Сократ оказался перед судом. Его защитительная речь дошла до нас, а с ней и знаменитые слова: «Неисследованная жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой», ставшие девизом всей европейской философии. Что же такое «неисследованная жизнь»? Это жизнь, проходящая как бы в спячке, когда человек просто не задумывается о «больших вопросах», как их тысячелетия спустя назвал немецкий мыслитель Иммануил Кант: «Что я могу знать?», «Что я должен делать?», «На что я могу надеяться?».
Можно жить повседневными радостями и огорчениями, мелкими конфликтами и страстями, как будто под наркозом перемещаясь от рождения к старости и смерти. Но можно проснуться и задуматься: «Что я здесь делаю? Для чего мне дана жизнь? Есть ли у меня надежда на что-то большее?»
Те из нас, кто застал советскую школу (или вуз), помнят, что «основным вопросом философии» объявлялся вопрос о том, что первично – материя или сознание. Похоже, гораздо более удачно основной вопрос философии определяет французский мыслитель Альбер Камю в своем «Эссе об Абсурде»: «Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема… Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, – значит ответить на фундаментальный вопрос философии». В самом деле, стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить? Почему? Стоит ли продолжать этот путь?
Люди часто не задумаваются над этим вопросом; они предпочитают не заглядывать в пропасть, по краю которой ходят все время. Мы можем попробовать на какое-то время укрыться в картонном домике наших повседневных забот, небольших достижений, мелких свар, пока порыв ледяного ветра не унесет его прочь – и мы не столкнемся с хаосом и смертью, которые мы изо всех сил старались не замечать.
«Почему мы живем? Почему мы обречены умереть? Что нам делать со всем этим?» – вопросы, от которых мы не сможем уйти; поэтому давайте не будем прятаться от них. Как говорит тот же Камю, «для человека, который не жульничает с самим собой, действия регулируются тем, что он считает истинным». Давайте попробуем выяснить, что истинно, – и что из этого следует.
Два взгляда на мир
Существуют два взгляда на мир: один предлагает вера, другой – атеизм. Рассмотрим ответ атеизма. Упрек, который можно высказать большинству атеистов, можно высказать большинству из нас вообще – это упрек в поверхностности, в нежелании задумываться. Неверие обычно избегает делать последовательные выводы из своего мировоззрения; как правило, оставив веру, люди продолжают кутаться в лохмотья, оставшиеся от одежд, унесенных из христианского дома. Как будто можно избавиться от веры в Бога, но при этом на чем-то основать веру в человеческое достоинство, разум, добро или светлое будущее. Конечно, люди могут придерживаться сколь угодно противоречивых взглядов, но позвольте нам указать на их внутреннюю бессвязность. Впрочем, возможно, атеисты не захотят слушать упреков христиан; поэтому дадим слово великому атеисту – немецкому мыслителю Фридриху Ницше: «Слышали ли вы о том безумном человеке, который в светлый полдень зажег фонарь, выбежал на рынок и все время кричал: “Я ищу Бога! Я ищу Бога!” Поскольку там собрались как раз многие из тех, кто не верил в Бога, вокруг него раздался хохот. “Он что, пропал?” – сказал один. “Он заблудился, как ребенок”, – сказал другой. “Или спрятался? Боится ли он нас? Пустился ли он в плавание? Отправился в другие страны?” – так кричали и смеялись они вперемешку. Тогда безумец вбежал в толпу и пронзил их взглядом. “Где Бог? – воскликнул он. – Я хочу сказать вам это! Мы его убили – вы и я! Мы все его убийцы! Но как мы сделали это? Как удалось нам выпить море? Кто дал нам губку, чтобы стереть краску со всего горизонта? Что сделали мы, оторвав эту землю от ее солнца? Куда движется она? Куда движемся мы? Прочь от всех солнц? Не падаем ли мы непрерывно? Назад, в сторону, вперед, во всех направлениях? Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы словно в бесконечном Ничто? Не дышит ли на нас пустое пространство?”»
Эту точку зрения хорошо сформулировал, например, французский ученый Жак Моно: «Человек должен наконец пробудиться от тысячелетнего сна, и, пробудившись, он окажется в полном одиночестве, в абсолютной изоляции. Лишь тогда он наконец осознает, что, подобно цыгану, живет на краю чуждого ему мира. Мира, глухого к его музыке, безразличного к его чаяниям, равно как и к его страданиям или преступлениям… Человек наконец сознает свое одиночество в равнодушной бескрайности Вселенной, из которой он возник по воле случая». И, наверное, еще лучше об этом сказал русский поэт Георгий Иванов:
С материалистической точки зрения все человеческие надежды, мечты, надежды и страхи – побочный продукт электрохимических реакций в коре головного мозга, которые навсегда прекратятся в момент физической смерти. Мироздание бесцельно и лишено какого бы то ни было смысла. Как сказал известный атеистический публицист Ричард Докинз, «во вселенной нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла, ничего, кроме слепого, безжалостного безразличия». Слепые и бессмысленные силы, приведшие нас в бытие, так же слепо и бессмысленно нас уничтожат.
Последовательное отрицание Бога делает жизнь «блужданием в бесконечном ничто», где нет ни верха ни низа, ни целей, ни ориентиров; достаточно серьезные и глубокие атеисты давно это обнаружили. У Альбера Камю хватает последовательности признать, что жизнь абсурдна. Его соотечественник, Жан-Поль Сартр, определяет человека как «бесполезную страсть». Пионерское бодрячество – вот избавимся от древних суеверий и запируем на просторе – предлагает игнорировать тот очевидный факт, что этот простор, как только мы оглядимся, оказывается бесконечной ледяной пустыней. На вопросы, которые мы ставим, – почему мы живем? почему умираем? и что нам делать? – просто не существует ответа. Как это сформулировал известный атеистический публицист Кристофер Хитченс, когда ему диагностировали смертельную форму рака: «На дурацкий вопрос “а почему меня?” мироздание едва утруждает себя ответом “а почему нет?”».
Но кроме пионерского бодрячества, которое ищет заглушить трагизм человеческого существования битьем в барабаны и скандированием речёвок, атеизм предлагает и другой вариант – мужественное принятие истины, какой бы удручающей она ни была. Да, Бога нет, жизнь бессмысленна и обречена, но мы будем мужественно смотреть в лицо бездне, бросая вызов неизбежности. Лучше прямо смотреть в лицо суровой реальности, чем искать утешения в религиозных иллюзиях.
Этот подход апеллирует к определенным ценностям: лучше быть мужественным, чем трусливым; лучше быть приверженным истине, чем иллюзии; лучше смотреть в лицо реальности, чем жить в мире фантазий, а вот предаваться самообману – плохо. Беда в том, что эти ценности полностью бессмысленны в атеистической вселенной. Вера в то, что мы имеем нравственное обязательство искать истину, а найдя – хранить ей верность, причем в этом нам следует проявлять стойкость и мужество, является наследием христианского взгляда на мир. В мире, сотворенном Богом, у нас действительно есть объективные нравственные обязательства, одно из которых – искать истину. В христианской картине мира у человека есть подлинное благо и предназначение, которое как раз и состоит в том, чтобы познать истину – то есть живого и истинного Бога – и возрадоваться ей вовеки. Но в атеистическом мироздании истина не является ни личностной, ни благой. В ней нет ничего, кроме «слепого, безжалостного безразличия». У нас нет ни долга ее искать, ни уверенности в том, что найти ее – стоит.
В этом случае бессмысленно говорить о том, что мужество, с которым человек смотрит в лицо унылой реальности, достойно похвалы – достойно в чьих глазах? Никакого высшего Судии, который мог бы судить деяния по их истинному достоинству, нет; наши суждения «это достойно, а это – нет» не соотносятся ни с какой объективной реальностью. Вы можете считать определенный поступок достойным, я – дурацким; спрашивать, кто из нас прав, бессмысленно, потому что в мироздании без Бога просто нет никакого объективного критерия, по которому мы могли бы быть правы или неправы; наши суждения являются одинаково пустым сотрясением воздуха.
Перед лицом космической пустоты бессмысленно молиться и уповать – и точно так же бессмысленно противиться и негодовать. Человек, дерзко бросающий вызов пустоте, ничуть не лучше человека, смиренно обращающего туда молитвы, – там некому принимать ни вызовов, ни молитв, пустота не враг, которому можно бросать вызов, и не друг, с которым можно помириться, – это просто пустота. Мужественное бросание вызовов неодушевленным предметам – такое же дурацкое занятие, как молитвы им; обращаться к такому мужеству как к некой позитивной ценности вполне бессмысленно. Вся та романтика мятежа, к которой нередко обращается атеизм, теряет всякий смысл, если мы принимаем его хоть немного последовательно – ведь в этом случае просто не существует Того, против кого можно было бы поднимать мятеж.