Причину вспышки пожара Войны Алой и Белой розы Стаббс видел в компромиссах и ошибках Эдуарда III. Отчаянно нуждавшийся в деньгах для ведения Столетней войны правитель в значительной степени принес мощь короны в жертву честолюбию знати через данное ей право сколачивать армии наемников. Еще больше он ослабил корону, разделив королевский патримоний (родовое имущество) между множеством своих отпрысков. Само по себе все это еще не имело необратимых последствий, и королям, правившим в согласии с парламентом, как Генриху IV с его «конституционным экспериментом Ланкастеров», удавалось сглаживать острые углы и шероховатости унаследованной системы правления. Вместе с тем слабые короли, в особенности Генрих VI, не умели сдерживать разрушительные силы внутри государственного механизма, вследствие чего гражданская война сделалась неизбежной. Со своей стороны государи Йоркской династии старались выправить положение не через действия по восстановлению конституционного устройства (и через парламент), а за счет неразборчивости в средствах и насилия. Как считает Стаббс, для вызволения Англии из напастей позднего Средневековья и создания необходимых условий для нового расцвета парламентарной свободы в XVII веке как раз и потребовался деспотизм Тюдоров: «Нация нуждалась в отдыхе и обновлении, в дисциплине и преобразованиях, прежде чем наступит время наслаждаться своими правами первородства» [13].
Столь тягостная картина XV столетия как некоей интерлюдии в ходе развития нации, периода, полного напастей, времени нерешительных королей и своевольных честолюбивых вельмож, продемонстрировала изрядную живучесть. Наиболее полное отображение подобный взгляд нашел в работе другого историка из Оксфорда – Чарльза Пламмера, который в 1885 году, отредактировав трактат «Управление Англией» сэра Джона Фортескью, живописал крушение королевской власти при Генрихе VI. По мнению Пламмера, Война Алой и Белой розы разгорелась из-за обнищания короны и наличия «чрезмерно могущественных подданных», превосходивших короля своими финансовыми и политическими возможностями, а также вследствие всеобщего беззакония, творимого тут и там шайками вооруженных слуг знати. Стараясь подчеркнуть особенность взаимоотношений между сеньорами и их сторонниками, основывавшихся на выплате наличной монеты (в отличие от настоящего феодализма, где основой была служба за земельное держание), Пламмер создал термин «ублюдочный феодализм». Для иллюстрации кошмара английской жизни XV века этот автор, как верный последователь исторической школы Ранке, воспользовался источниками соответствующего периода, например перепиской Пастонов[14].
Англиканский священник Уильям Дентон, тоже выпускник Оксфорда, опубликовал широко читавшуюся историю XV столетия – практически карикатуру на него. Повествование Дентона основывалось на едва ли не истерических баснях авторов эпохи Тюдоров, вроде сэра Томаса Смита. Если верить Дентону, все беды начались с низложения Ричарда II, но потом события, развиваясь по спирали, стали выходить из-под контроля властей из-за злонамеренности морально разложившихся представителей аристократии (разложению их не в последней степени способствовала беспорядочная половая жизнь!).
К наступлению ХХ века общее мнение о Войне Алой и Белой розы и о XV столетии, выработавшееся под воздействием работы Стаббса и драматизированное Пламмером и Дентоном, было отрицательным. Вот как оно обобщено в Британской энциклопедии 1911 года выпуска: «Название, данное череде гражданских войн в Англии, происходивших в период правления Генриха VI, Эдуарда IV и Ричарда III… и отличавшихся неистовством и жестокостью, практически незнакомыми истории английских войн до и после того» [15].
Стаббсианский (виговский) взгляд на события XV столетия продолжал господствовать в исторических умах и в XX веке. Раздавались, правда, голоса отдельных инакомыслящих, но они господствующий взгляд всерьез не подрывали. Еще один священнослужитель, Джон Ричард Грин (1837–1883), современник Стаббса и человек радикальных политических воззрений, в 1874 году издал ставшую чрезвычайно популярной «Краткую историю английского народа». Во взгляде Грина на XV столетие заслуживают внимания два момента. Во-первых, он отмечает особенности «новой монархии» Эдуарда IV и Генриха VII, при которых платежеспособность короны и национальную стабильность удалось восстановить за счет управленческих инноваций и сокращения бюджета, а во‐вторых, оспаривает разрушительное воздействие войны. Политические предпочтения Грина заставляли его вглядываться в опыт и переживания простых подданных, а не королей и знати. Следуя таким путем, он задался вопросом: а было ли XV столетие на самом деле таким мрачным, каким его рисовали Дентон и Пламмер? Пока представители аристократии резали друг друга на полях сражений при Таутоне, Тьюксбери и Босворте, «торговые и сельскохозяйственные классы», как настаивал Грин, «большей частью оставались совершенно в стороне» [16]. Этот автор презирал архивные изыскания и писал в основном для широкой массовой аудитории. Грин никогда заметно не влиял на придерживавшихся академических воззрений современников в Англии, хотя его взгляд на Генриха VII вдохновил американских историков, в особенности Фредерика Дица и Уолтера Ричардсона. Но его труд и доводы до известной степени предвосхитили работу одного из наиболее авторитетных в XX веке историков – Чарльза Летбриджа Кингсфорда (1852–1926).
В свою очередь Кингсфорд тоже, как правило, не затрагивал правительственные документы и ссылался на обильные литературные источники – главным образом народные летописи и частные переписки середины XV столетия. В 1923 году Кингсфорд прочитал так называемые Оксфордские лекции. Спустя два года они были опубликованы под заголовком «Предрассудки и перспективы Англии XV века». Среди прочего в них говорилось, что историки эпохи Тюдоров создали у более поздних поколений ученых «предвзятое отношение» к XV столетию. Со своей стороны Кингсфорд акцентировал внимание на культурном и интеллектуальном духе эпохи, где процветали лолларды, послужившие провозвестниками более позднего протестантизма, где творили авторы из народа, создавая фундамент елизаветинской литературы ближайшего будущего, а царившее в Юго-Западной Англии беззаконие лишь порождало ростки того, что зацвело буйным цветом в образе дерзких первопроходцев эпохи Тюдоров, в частности Дрейка и Рэйли [17].
К. Б. Макфарлейн и война Алой и Белой розы
В середине XX века в Оксфорде нашелся ученый, создавший новую ортодоксальную школу исследований и публикаций по XV столетию, – Кеннет Брюс Макфарлейн (1903–1966). Не столько опубликованными работами, сколько своей преподавательской деятельностью он повлиял на целые поколения историков и видоизменил подходы к вопросам освещения событий Войны Алой и Белой розы [18]. Макфарлейн поставил под вопрос телеологический взгляд Стаббса на XV столетие, основанный на схеме развития английского политического устройства, а также управленческий и институциональный подход, выработанный манчестерской исторической школой во главе с Т. Ф. Таутом. Макфарлейн сосредоточился на общественном положении и личных связях аристократии и прочих землевладельцев. Применительно к методологии Войны Алой и Белой розы его работы имели три последствия.
Первое и самое главное – Макфарлейн бросил вызов сформированному Пламмером понятию «ублюдочного феодализма» и характеристике средневекового нобилитета как изначально выродившегося, жестокого и заведомо неуправляемого класса. Обобщенной картине он предпочел своеобразные портреты отдельных аристократов. Такой подход основывался на исследованиях как личных архивов (записей имущественного состояния и в некоторых случаях писем), так и в равной степени правительственных регистрационных актов и хроник. Опираясь на эти документы, Макфарлейн показал происходящее по-новому, дал возможность, с одной стороны, посмотреть на представителей землевладельческого класса как на единое целое, а с другой – представить их на уровне индивида. В целом нобилитет (определенный как сословие пэров) и мелкое дворянство образовывали земельную аристократию, чьи культурные ценности в широком смысле мало различались между собой, поскольку основывались на понятиях рыцарства и благородства, уважении к королю и сеньору и вере в священное право владения землей. Однако внутри очерченных рамок отдельные землевладельцы пользовались относительной свободой выбора при принятии решения поддерживать или не поддерживать господина в годину политических кризисов. Судьба и успешность индивидов определялись и ограничивались личными талантами, болезнями, экономическими обстоятельствами или попросту отсутствием наследников мужского пола (что было вполне обыденно).
Сосредоточенность на личности подтолкнула Макфарлейна ко второму основополагающему предположению относительно середины XV столетия. По его утверждению, в основе своей структура английского политического устройства не была несостоятельной. Базис и основные институты системы отличались изрядной прочностью и просуществовали, не дав серьезных трещин ни на протяжении всего XV века, ни в большую часть следующего столетия. Речь не только об управленческих, фискальных и юридических, но и о социальных механизмах. Таким образом, Макфарлейн очистил систему от отрицательных коннотаций «ублюдочного феодализма». Принцип выплаты жалованья и раздачи кормлений, по Макфарлейну, вовсе не подрывал общественного порядка и власти сеньоров, а служил компенсацией при умножении держаний и ослаблении традиционных связей, основанных на вассальной присяге и воинской службе.
Позднее ученый привлек внимание к тому факту, что «зубчатые грамоты»[19], или двусторонние договоры, не только связывали стороны при наборе личных армий, определяя обязанности по несению военной службы. Они регулировали отношения между договаривающимися сторонами и в мирное время, когда нанимаемое лицо выполняло те или иные функции во владениях господина, в его свите, в суде и в совете. Лежавшая в основе английского политического устройства социальная и политическая система, основанная в эру позднего Средневековья на обоюдных договорных отношениях добродетельного сеньора с добродетельным слугой, не была неким искажением «чистого» феодализма, но складывалась из-за необходимости приспосабливаться к менявшимся обстоятельствам. Следовательно, проблема, породившая Войну Алой и Белой розы, не имела структурного характера, но вращалась вокруг проблемы эффективности королевской власти и произрастала в особенности из некомпетентности Генриха VI. Словом, Макфарлейн отбросил представление о том, будто еще Эдуард III оставил потомкам слабую в военном, политическом и фискальном плане державу, сделав ее беззащитной и отдав на милость наиболее значимых подданных, оказавшихся богаче и могущественнее самого короля.
Ученый презирал саму идею «сверхмогущественного подданного» (и, следовательно, живучую виговскую легенду о вынужденном подавлении Тюдорами аристократии, неизбежном для возникновения более поздних форм правления). В выступлении в 1964 году перед Британской академией Макфарлейн великолепно обобщил свои умозаключения: «Но на самом деле лишь сверхслабый правитель имел основания страшиться сверхсильных подданных, и если он оказывался сверхслабым, то причиной было его несоответствие занимаемому посту, а не слабость этого поста и предоставляемых им средств» [20]. Поэтому основополагающую причину Войны Алой и Белой розы надлежит искать в несоответствии Генриха VI королевскому сану, а причины возобновления боевых действий в 1469–1471 и 1483–1487 годах – в опрометчивых решениях Эдуарда IV (его женитьба на Елизавете Вудвилл) и Ричарда, герцога Глостера (узурпация трона племянника, Эдуарда V).
В конце концов Макфарлейн отбросил картину «скорбного» XV столетия, изначально написанную авторами эпохи Тюдоров, а затем еще более драматизированную Пламмером и Дентоном. Вместо этого, признавая кровопролитность некоторых сражений и относительно высокий уровень потерь среди аристократов и их слуг, Макфарлейн настаивал на хронологической и географической фрагментарности участия и страданий населения. Переход к войне не был неизбежным, а подданные в основном вовсе не горели желанием резать друг друга и не спешили браться за оружие. Макфарлейн подчеркивал избирательность опыта и свободу выбора собственной судьбы даже у представителей верхушки общественной иерархии. Сэр Генри Вернон, вассал графа Уорика, счел себя в 1471 году вправе проигнорировать призыв господина встать под его знамена в битве при Барнете. Пример далеко не единственный: безоговорочно подчиняться сеньору не пожелали и многие другие. Во второй половине XV столетия тенденция лишь усугубилась, что свидетельствовало о растущем нежелании представителей класса землевладельцев вовлекаться в противоборство соискателей королевского титула.
Несмотря на относительно ограниченный объем опубликованных работ, наследие Макфарлейна и его влияние на изучение истории XV столетия поистине огромны. С 1970-х его оксфордские студенты (а впоследствии их студенты и студенты их студентов) заняли главенствующие позиции в возрождении исследований и письменного освещения эпохи Войны Алой и Белой розы. Джералд Харрисс, преемник Макфарлейна в Оксфордском колледже Магдалины, осуществлял общее руководство группой историков, которые с тех пор и поныне доминируют в изучении и освещении этой темы. Тон и направление их мыслей в значительной мере задавали взгляды самого Макфарлейна. Действительно, многие доводы о природе общественного устройства XV столетия (взаимоотношениях между королем и наиболее важными его подданными, характере движущих сил в недрах английского государственно-политического устройства) в опубликованных ими работах – по сути, аксиомы.
Наиболее непоколебимый тезис из наследия Макфарлейна – наверное, практически повсеместно принятое утверждение о прочности позднесредневекового английского государства. Она позволяла ему успешно приспосабливаться и выживать в условиях социальных и экономических кризисов, таких как, например, разгул эпидемии «черной смерти» или острая нехватка драгоценных металлов середины XV века; справляться с нагрузками, вызванными внутриполитическими конфликтами и необходимостью ведения боевых действий за рубежом. Устоять государству удавалось за счет организованных институтов власти (прежде всего судов общего права и, с середины XIV столетия, парламента), а также в силу преимущественного сходства взглядов у короля, вельмож и большинства политически значимых подданных. Англия преодолевала волны кризисов одну за другой, оставаясь «смешанной монархией» с начала XIV века до введения в 1629 году режима личной власти Карла I. Добиваться этого позволяло партнерство государей и землевладельцев, поддерживавших друг друга в управлении государством, и принятие населением в целом «континуума богатства, положения и власти, который включал в себя двустороннюю концепцию иерархии и общего блага» [21].