– О своём рабе. Его зовут Мекатли. Не пробегал ли он мимо? Куда он скрылся? – допытывался человек в красном плаще.
– Мимо нас пробежал юноша. Он не называл своего имени, – ответил жрец.
– На нём был ошейник?
– Он так быстро бежал, что я не заметил на нём ошейника, – сказал жрец.
– Так куда он побежал? – вытирая пот со лба, снова спросил человек в красном плаще. – К сожалению, я не так быстро бегаю, чтобы поймать этого длинноногого молодого негодяя.
– Ты же знаешь, что тот, кто поможет хозяину сбежавшего с рынка раба поймать его, сам станет рабом. Ищи и лови его сам, – посоветовал Олонтетль.
– Мне надо обязательно вернуть этого бездельника. Никто не узнает, что ты скажешь мне про него. Ведь кроме нас на улице никого нет. Сейчас весь народ на рынке, – сказал хозяин раба и указал рукой на пустынную улицу, вдоль которой стояли дома с белыми стенами без окон.
В Заоблачном городе окна жилых строений выходили не на улицу, а во двор.
– Да, сейчас многие жители Миштлиалтепетля на рынке. Наверно все они обсуждают побег от тебя ловкого раба и веселятся от души, – предположил Олонтетль.
– Не смейся надо мной! – прохрипел преследователь раба, и у него от негодования задёргалась правая щека.
– Я не смеюсь, – произнёс Олонтетль.
– Он свернул в ближний проулок? Да? – вопрошал хозяин раба.
– Я не склонен вести с тобой разговор, – ответил Олонтетль.
– Я узнал тебя. Ты жрец Кетцалькоатля, – присмотревшись к Олонтетлю, заявил хозяин сбежавшего раба.
– Я тоже узнал тебя, торговец собачьим мясом. Как же ты привёл на рынок раба и упустил его, Эхекатль?
– Ты совершаешь большую ошибку, отказывая мне в помощи, – процедил сквозь зубы Эхекатль. – У меня есть родственники среди жрецов Теночтитлана и знакомые среди приближённых правителя ацтеков.
– Ты вздумал мне угрожать, Эхекатль? – вскинув брови, спросил Олонтетль. – Ты не боишься гнева Кетцалькоатля?
– Кетцалькоатль – слабый Бог. Он покровитель масеуалли – ничтожеств, простолюдинов, которые не могут взять в плен ни одного воина и ходят с длинными волосами. Я слышал, что Кетцалькоатль боится крови и противится человеческим жертвоприношениям. Он никогда не вернётся! – ухмыльнувшись, сказал Эхекатль.
– Сейчас же умолкни! – с негодованием воскликнул Олонтетль. – Кетцалькоатль – великий Бог!
– Бабочки и колибри – вот чем он питается. Это смешно! Без человеческой крови нормальный Бог не может жить! – выкрикивал Эхекатль.
– С каких пор ты решаешь, без чего не могут жить Боги? – удивился Олонтетль.
– Я же сказал, что у меня есть родичи в Теночтитлане. Во время каждого посещения столицы, я беседую со жрецами. От них я научился высшей мудрости, – сказал Эхекатль.
– У моего мужа Текалотля – наместника правителя ацтеков, тоже есть знатные родственники в Теночтитлане, однако он не кичится этим, как ты, Эхекатль, – вступила в разговор Китлалполь.
– И ты заговорила, чужеземка? Если ты выскочила замуж за наместника правителя ацтеков, это ещё ничего не значит. Ничего, скоро ты узнаешь, где твоё место, чужестранка! – снова ухмыльнулся торговец собачьим мясом.
– На твоём месте я лучше бы побегал по городу и поискал раба, чем угрожать нам с Китлалполь, – посоветовал торговцу Олонтетль.
– Я лучше знаю, что мне делать. Этого негодяя Мекатли мне уже не догнать. Но я постараюсь его изловить. Никуда он из города не денется, – проворчал Эхекатль и, резко развернувшись, направился назад.
Олонтетль посмотрел ему вслед и сказал:
– Вон как разговорился торговец собачьим мясом! Видно что-то произошло, о чём я ещё не знаю.
– Да. Ты ещё не знаешь, Олонтетль, – грустно произнесла Китлалполь.
– Что же мне неизвестно?
– Грядёт война с Тласкалой.
Олонтетль пристально посмотрел на свою спутницу и сказал:
– Для тебя это ужасная новость.
– Мне сейчас нелегко. Я не только переживаю за сородичей, которым предстоит война с ацтеками, но и за своего мужа. Я боюсь за жизнь Текалотля.
– Ты полагаешь, что Мотекусома призовёт его на войну? Но вряд ли правитель ацтеков решит надолго оставить Заоблачный город без своего наместника.
– Текалотлю лучше было бы уйти на войну, чем оставаться здесь. В Миштлиалтепетле у него слишком много врагов. Здесь сильны позиции жрецов. Впрочем, во всех ацтекских городах правят они, а среди них очень мало таких как ты, Олонтетль.
Олонтетль удивлённо взглянул на Китлалполь.
– Да. Среди жрецов мало таких великодушных и добрых, как ты, – произнесла Китлалполь.
Олонтетль отвернулся от своей спутницы и принялся рассматривать булыжники на мостовой.
– Ты очень хороший, Олонтетль! Ты на самом деле веришь в возвращение Кетцалькоатля и больше не собираешься приносить ему кровавые жертвы, полагая что Пернатый Змей не кровавый Бог, как остальные Боги ацтеков.
– Я верю в его возвращение, – проговорил молодой жрец и внимательно посмотрел на свою спутницу. – Я слышал предание о Кетцалькоатле от одного древнего старика, жившего на окраине Теночтитлана. Он рассказывал, что Пернатому Змею для поддержания сил не требовалась кровь и человеческие жизни. Кетцалькоатль был мудрым Богом. Я уверен, что Пернатый Змей возвратится на землю ацтеков и установит здесь свои правила.
– И я верю в скорое возвращение Кетцалькоатля, – проговорила супруга наместника и спросила:
– Как ты думаешь, есть ли на земле место, где не идут войны, и люди не убивают друг друга? Даже в Тескокоалтепетле в последние годы не приносятся человеческие жертвы, но всё равно, воины народа аколуа из города Тескоко участвуют в войнах на стороне Теночтитлана.
– Я хочу верить, что на земле есть мир, где нет войн и убийств, – признался жрец. – Однако Богов, питающих свои убывающие силы человеческой жертвенной кровью, слишком много, а Кетцалькоатль один. Да и из него уже успели сделать Бога, жаждущего смерти и крови.
– Удивительно, как ты стал жрецом с такими мыслями, Олонтетль? Тебе впору бежать в Тескокоалтепетль, где жрецы не приносят в жертву Богам людей.
– Раньше я не задумывался над этими вопросами. А когда стал размышлять, было уже поздно. Жреческая одежда уже стала моей второй кожей. Прошло несколько лет с той поры, когда я стал задумываться над подобными вопросами, и мне, жрецу, с трудом удавалось заставить себя выполнять страшную работу – приносить человеческие жертвы Богам. Думаю, что сам Кетцалькоатль содрогается, видя, что ему в жертву приносят людей. Поэтому я с радостью согласился исполнить просьбу Текалотля и прекратил приносить в жертву людей и даже сократил жертвоприношения бабочек и колибри.
– Иногда ко мне приходят мысли, что кровавые обряды придумали жрецы и властители ацтеков с целью держать в страхе простых граждан и соседние народы, – призналась Китлалполь.
– Но ведь ацтеки Миштлиалтепетля и Теночтитлана без страха и сомнения ложатся на жертвенные камни под обсидиановые ножи жрецов. Лишь пленники всегда с ужасом встречали свою смерть на жертвенном камне, – поморщившись, сказал Олонтетль и добавил:
– Я лишь изредка видел страх и ужас в глазах ацтеков, когда вырывал у них из груди горячие сердца. Большинство же даже счастливо улыбались. Они верили, что, умирая на жертвенном камне, они отправляются к Богам. Раньше я тоже так считал.
– А теперь ты тоже так считаешь?
– Не знаю, – честно сказал Олонтетль. – Я видел не только взрослых людей, которые умирали, когда я вырывал из их груди сердце и бросал его в огонь. Однажды я присутствовал при жертвоприношении детей в храме Тецкатлипоки. Кипактли вырезал у них сердца. Я навсегда запомнил глаза этих детей. Это было ужасно! Они горько плакали и просили их не убивать. Им затыкали тряпками рты, и они умолкали. Ведь считается, что детские слёзы помогают вызвать дождь в сильную засуху. Кипактли обсидиановым ножом вскрывал им грудь и вынимал их маленькие сердца. Я тогда едва не упал в обморок, – признался Олонтетль.
Китлалполь вздрогнула, представив, что чувствовал тогда Олонтетль.
– А как не хотели пленники умирать во имя Богов ацтеков! – продолжил жрец. – Они до последнего момента наделись на чудо, наивно полагая, что им удастся избежать гибели.
Китлалполь снова вздрогнула, вспомнив о своих сородичах – тласкальтеках.
– Всё-таки это странно. Наши Боги давно не снисходили с небес к людям. Ведь мы ничего не знаем про них, а только верим, что им нужны человеческие сердца и кровь, – заметила Китлалполь.
– Полагаю, что должно сохраняться равновесие. Некоторым Богам нужны смерти, а другим Богам – жизни. Однако сложилось так, что Боги, которые любят жизнь, забыты или о них замалчивают наши жрецы, а кровавым Богам мы поклоняемся.
– Мы с тобой обсуждаем опасные вещи, – проговорила Китлалполь, поглядывая по сторонам. – Хорошо, что на улицу не выходят окна домов, а то нас могли бы услышать.
Некоторое время они стояли молча. Китлалполь, прищурив веки, посмотрела на солнце и позвала Олонтетля:
– Что же мы остановились? Идём!
Пройдя по узкому проулку, они вышли на широкую улицу, по которой добрались до большой площади, на которой стоял дом Текалотля. Рядом с большим трёхъярусным домом наместника не было других строений. Перед домом располагался бассейн с красивыми крупными рыбами и был разбит садик с цветущими кустарниками. Все окна этого дома выходили только во двор, окружённый высокой каменной стеной. Китлалполь и Олонтетль подошли к деревянной двери, разукрашенной разноцветным орнаментом. Такие двери были лишь в домах знатных ацтеков. У простых жителей Заоблачного города вход в жилище был завешен куском плотной ткани.
Китлалполь постучала в дверь, которая тотчас же отворилась. На пороге их встретила худая сгорбленная старуха в белой накидке, доходившей ей до колен. Это была старая рабыня Коаксок. Она с удивлением взглянула на Китлалполь и сопровождавшего её жреца.
– А где хозяин? – спросила старуха.
– Не удивляйся. Текалотль направился к Чимолли, – сказала Китлалполь.
– Я хочу сообщить тебе плохую новость, хозяйка, – скрипучим голосом сказала старая рабыня.
– Неужели до тебя дошли слухи о готовящейся войне с Тласкалой? – простодушно удивилась Китлалполь.
– Нет. О таких вещах, как война, рабы узнают последними, – ответила старуха.
– Вот как… – растерянно проговорила Китлалполь. – Тогда считай, что я тебе ничего не говорила.
– Ты знаешь, хозяйка, что я умею молчать, – сказала старуха.
– Тогда о какой неприятности ты собиралась мне поведать? – спросила Китлалполь.
Старуха подозрительно посмотрела на жреца.
– Не бойся говорить при этом жреце. Рассказывай скорее! – нетерпеливо потребовала Китлалполь.
– Жрецы такие люди, что никогда не знаешь, что у них на уме. А на уме у них может быть всякое, и часто – не очень хорошее, – пробормотала старуха.
– Ты слишком много рассуждаешь, Коаксок! Не забывай, что не пристало рабыне обсуждать знатных людей, а уж тем более, жрецов. И не томи меня, рассказывай! – снова потребовала Китлалполь.
– В наш дом пробрался человек, – сообщила старуха.
– Что за человек? И как он смог пробраться в дом? – строго спросила Китлалполь. – Разве дверь не была заперта?
– Дверь была заперта. Да только я подумала, что в неё стучится кто-то из своих, и открыла её. На пороге стоял запыхавшийся юноша в набедренной повязке и с ошейником. Я испугалась – ведь, кроме меня, в доме никого не было. Однако незваный гость не угрожал мне, а стал умолять впустить его в дом, – рассказывала старуха.
– И ты впустила его? – строго спросила Китлалполь.
– Да. Он сказал, что он раб и убежал с рынка от своего хозяина. Услышав это, я решила помочь ему, – кивнула старуха. – Когда он попросил воды, я дала ему напиться. Если ты, хозяйка, решишь его выгнать, то это будет нетрудно сделать. Беглец безоружен. Сейчас вернутся рабы и выставят его за дверь.
– Нет. Пусть он останется. Однако если беглого раба отыщет хозяин, то пойманному не поздоровится. А нам тоже опасно укрывать беглеца. Помогать его ловить никто не имеет права, но и прятать его тоже нельзя, – заметила Китлалполь и приказала Коаксок:
– Проводи меня к беглому рабу. Я хочу с ним переговорить.
– Лучше это сделаю я, – вынимая из-за пояса обсидиановый нож, сказал Олонтетль.
Старуха пошла впереди Китлалполь и Олонтетля, с опаской озираясь на нож, который жрец держал в руке. Пройдя по коридору и через четыре зала, они зашли в небольшую комнату, где у дальней стены на циновке сидел юноша в набедренной повязке. У него были большие испуганные глаза и острый нос с горбинкой. Увидев Олонтетля с ножом в руке, беглый раб вздрогнул и, вскочив на ноги, отступил в угол комнаты.
– Не убивайте меня! Я зашёл в дом, спросив разрешения у этой доброй женщины, – кивнув на Коаксок, проговорил раб.
– Я не собираюсь тебя убивать. Просто я не знаю твоих намерений, – сказал Олонтетль.
– Мне надо скрыться от хозяина. Он недавно пообещал отдать меня в храм для жертвоприношения, – сказал раб.
– За какую же провинность, и в какой храм он собирался тебя отдать? – поинтересовался Олонтетль.
– Он считает, что я недостаточно усердно тружусь, а хотел отдать он меня в храм Тецкатлипоки.
– Какой ужас! – вырвалось у Китлалполь.
– Твой хозяин Эхекатль, а тебя самого зовут Мекатли? Это так? – спросил Олонтетль.
– Да, – проговорил раб и спросил:
– А какому Богу служишь ты, жрец?
– Почему ты решил, что я жрец?
– Ты одет, как жрец, и страшный обсидиановый нож у тебя точно такой же, как и у всех жрецов.
– Что ж, ты проницателен и, кажется, не опасен, – сказал Олонтетль, заткнув нож за пояс. – Так ты спрашивал, какому Богу я служу? Так вот, я служу в храме Кетцалькоатля.
Мекатли облегчённо вздохнул и едва заметно улыбнулся.
– Ты улыбаешься? – удивился Олонтетль.
– Улыбаюсь. Это очень хорошо, что ко мне пришёл именно ты, жрец Пернатого Змея, – сказал беглый раб. – Все в городе говорят, что в последнее время жрец храма Кетцалькоатля прекратил приносить человеческие жертвы и теперь сжигает только колибри и бабочек. А ведь я не бабочка и не колибри. Вот потому я и улыбаюсь.
– Разве ты не считаешь, что отдать своё сердце и кровь во имя одного из Богов ацтеков – это счастье? – пристально посмотрев на юношу, спросил Олонтетль.
– Я слишком люблю свою никчёмную жизнь. А ещё я очень боюсь боли и не переношу вида крови, – признался погрустневший Мекатли.
– Но ведь кровь необходима Богам для того, чтобы не погасло солнце, и луна не упала на землю. Разве ты не знаешь об этом? – прищурившись, спросил жрец.
– Да. Так рассказываете вы, жрецы, – сказал Мекатли.
– Слишком неуверенно ты это произносишь. Кажется, ты сомневаешься? Неужели ты не веришь в силу великих Богов? – сурово спросил Олонтетль.
– Я стараюсь верить, но я ещё порой и размышляю, – признался юноша.
– Вот как? И что же ты надумал, раб? – поинтересовался Олонтетль.
– Я полагаю, что солнце всходило и заходило ещё задолго до того, как люди стали приносить Богам кровавые жертвы. Другие народы, причём не только аколуа, подобные жертвы Богам не приносят. И, если бы не религия ацтеков, то человеческая кровь не стекала бы ручьями с жертвенных камней. И при этом солнце не погасло бы, и луна не упала бы на землю.
– Так ты полагаешь, что человеческие жертвы Богам не требуются? – нахмурившись, спросил жрец.
– Я полагаю, что Боги могли бы насладиться нектаром цветов или, в крайнем случае, дурманящим напитком пульке, Зачем им пить солёную кровь? – глядя в глаза жрецу, спросил юноша.
– Ты достаточно смел, если произносишь такие слова. Такое право есть только у вождей сильных народов, таких, как Несауальпилли из Тескоко. А ты, Мекатли, говорил, что боишься смерти и боли. Или ты просто глуп?
– Лучше считай меня глупцом, жрец. Хотя я и боюсь смерти, но иногда мне хочется поскорее уйти из этого жестокого мира. Мне уже невмоготу оставаться в Миштлиалтепетле, – признался беглый раб.