Еще с вечера он просмотрел кучу атласов, кучу журналов и был в курсе того, что он может сделать, и на что может рассчитывать больной.
Но его планам не суждено было сбыться. Он уже сидел в кабинете, пил крепкий душистый чай со своей неизменной ассистенткой Тамарой, весело улыбаясь, показывая крепкие белые зубы, рассказывал молодой женщине анекдот. И в это время Тамара тряхнула головой, темные локоны рассыпались по плечам.
– Геннадий Федорович, – она к шефу всегда обращалась по имени-отчеству, – по-моему, «скорая».
– «Скорая»? – спросил Рычагов, встал с кресла, подошел к окну и сквозь планки жалюзи выглянул во двор. – Ты права, – сказал хирург, делая глоток, – точно «скорая», хоть и не наша, – во дворе стоял грязно-зеленый УАЗ. – Слух у тебя, Тамара, прекрасный.
– Да бросьте вы шутить, Геннадий Федорович.
– Нет, нет, я серьезно. Может, ты еще и на скрипке играешь?
– Если бы я играла на скрипке, Геннадий Федорович, тогда мы с вами играли бы дуэтом – вы на своей флейте, а я на скрипке. Но, к сожалению, мне в детстве медведь на ухо наступил.
– Тамара, хотите я сделаю вам операцию?
– Какую?
– Изменю форму ушей.
– Бросьте, бросьте шутить!
Рычагов стоял у окна и смотрел на то, что происходит у машины «скорой помощи», даже поставил чашку на подоконник, рядом с хрустальной вазой с пышным букетом белых роз.
– Кажется, Тамара, сейчас нам будет работа.
– С чего вы взяли, что нам, Геннадий Федорович?
– Мне так кажется, интуиция подсказывает.
– Значит, точно будет, – ответила Тамара и улыбнулась.
А через пять минут Рычагов мыл руки, еще через десять находился в операционной, а на операционном столе лежал Сергей Дорогин с ножевым ранением и черепно-мозговой травмой.
Кроме Рычагова в операционной присутствовали еще два хирурга. Всех, кого смог, Рычагов «поставил под ружье». Прогноз был неутешительным.
– Я бы не брался на вашем месте, Геннадий Федорович, по-моему, его не спасти, – сказал пожилой хирург, снял очки и стал протирать линзы.
– Думаете, Андрей Андреевич?
– Думаю, да. Он потерял слишком много крови, пульс почти нулевой… В общем, я даже не знаю, что здесь можно сделать.
– Буду оперировать. Кстати, кто это, откуда привезли?
– Лежал в реке, – сказал пожилой хирург. – Сколько он там пролежал неизвестно.
– Буду оперировать, – более настойчиво произнес Геннадий Федорович, – Тамара, готовьте операцию.
– Наша помощь вам нужна?
– Вы все еще считаете, что операция бессмысленна?
– Да.
– Нет, вы не нужны мне сейчас.
– Рискуете, слишком сильно рискуете.
– Я всегда рискую. Кстати, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Анестезиолога сюда, будем оперировать.
Случай был необычным. С подобным букетом травм Рычагову сталкиваться раньше не приходилось. Через несколько минут принесли снимок, и Геннадий Федорович принялся его изучать.
Да, ситуация была безнадежной. Но Рычагову почему-то хотелось рискнуть, он и сам не знал из-за чего. Шанс на то, что этот мужчина выживет, был почти нулевым. Но шанс, хоть и ничтожный, все-таки имелся, один из тысячи, но был. И стоило рискнуть, стоило взяться.
Тамара смотрела на Геннадия Федоровича так, как преданный пес смотрит на хозяина.
– Давай, давай, Томочка, готовимся.
– А может не надо, Геннадий Федорович? – спросила женщина.
– Надо, дорогая, надо. Попробуем. Так умрет или под скальпелем умрет, а вдруг спасем?
– Ну, смотрите…
Операция длилась пять часов. И все эти пять часов Геннадий Федорович Рычагов провел на ногах. Когда операция закончилась, он был мокрый. Пот тек по спине, по лицу, и Тамара даже не успевала салфеткой вытирать его.
– Все, – выдохнул Рычагов, покидая операционную и пошатываясь, время от времени приостанавливаясь, направился в свой кабинет. Тамара спешила за ним.
– Ну, что скажешь? – обратился Рычагов к ассистентке, сдирая с лица маску, а с рук перчатки.
– Такого я еще не видела, – не скрывая восхищения произнесла Тамара. – Талант либо есть, либо его нет.
– Сегодня, наверное, мой день, сегодня, наверное, звезды благоприятны ко мне и господь бог помог мне совершить невозможное.
– Так вы думаете, он будет жить?
– Теперь все в его руках, – сказал Рычагов, – если ему самому захочется выжить, то будет жить, а если не захочется, тот тут мы все бессильны. Кстати, Тома, следи и докладывай как он там. Правда, я думаю, он придет в себя дня через два или три, слишком уж ему голову размозжили, да и нож прошел в каком-то миллиметре от сердца. В общем, везучий этот мужик.
– Ему повезло, что вы были на месте, – произнесла Тамара, включая электрочайник.
– Нет, нет, чай потом. Возьми там, в шкафу, коньяк, налей мне вот столько, – и Рычагов, сдвинув три пальца, приложил их к стакану, показал Тамаре сколько наливать. – И себе налей, ты тоже трудилась, как пчелка, наверное, два литра пота с меня вытерла.
– Да ну, Геннадий Федорович, бросьте, бросьте.
– Да ты и сама мокрая, у тебя майка к телу прилипла так, словно ты под дождем была. Никогда раньше не замечал, что бы ты потела.
– Ерунда, сейчас приму душ.
– Нет, вначале давай выпьем, надо снять напряжение.
Тамара достала коньяк, Рычагов подошел к ней, взял из рук бутылку.
– Кстати, Томочка, женщине наливать неприлично, давай этим займусь я.
Рычагов налил и, взяв стакан, передал его Тамаре.
– Ну, за здоровье нашего пациента!
– За вас, Геннадий Федорович, только за вас, за ваши золотые руки.
– Перестань, Тома, ты мне это говоришь почти каждый день.
– Я это могу говорить по десять раз в день, потому что это правда.
– Если ты меня так будешь хвалить, я могу испортиться. Зазнаюсь, перестану практиковать, буду только, как Андрей Андреевич, недовольно морщить лоб, кривить губы, снимать и надевать очки и при этом повторять: «Шансов мало, лучше не браться… Шансов мало, он не жилец…»
– Да нет, что вы!
– Ну, вот и хорошо. Давай за его здоровье, пусть скорее поправляется. Кстати, что у нас еще сегодня?
– Еще три операции плановые.
– Вот отдохну часок, приму душ и за работу.
Буду резать и шить. Или пусть живут, как ты считаешь?
– Ваши шутки, только в морге пересказывать, Геннадий Федорович…
– Да ладно тебе, – Рычагов выпил коньяк и подмигнул Тамаре, – ты как хочешь, а я пошел в душ. Надо все смыть, я липкий, как пиявка.
– Я тоже приму душ.
– Пойдем вместе?
– Бросьте шутить. На работе?
– Нет, я серьезно.
Тамара задумалась. Принимать душ вместе со своим шефом на работе ей уже приходилось, правда, это было полгода тому назад. Тогда Геннадий Федорович буквально спас, буквально воскресил молодого мужчину в сплошных татуировках, исколотого и изрезанного ножами так, что, как говорится, на теле не было живого места. Рычагов его тогда спас. И через месяц татуированный мужчина покинул больницу на шикарном черном «мерседесе».
– Нет, Геннадий Федорович, – не скрывая смущение, сказала Тамара, – в другой раз.
– Ну, как знаешь.
– Знаю.
– Знать и хотеть – вещи разные.
Через пять минут Рычагов уже стоял под упругими теплыми струями, запрокинув голову. Он негромко напевал, покачиваясь из стороны в сторону. Он уже не думал о своем недавнем пациенте, хотя операцию помнил в мельчайших подробностях, каждый шов, каждый разрез. И если бы было нужно, он смог бы воспроизвести ее в деталях всю от начала до конца.
– Ох, как я устал! – поднимая вверх руки, бормотал Рычагов. – Но как здорово, как здорово! – он медленно повернул ручку, и на него обрушились ледяные струи воды. – Как хорошо! Вот так, так, – произносил он, обращаясь к самому себе.
Затем он растерся большим махровым полотенцем, переоделся во все чистое и направился по больничному коридору в реанимационное отделение.
* * *
Во второй половине дня двадцать четвертого сентября светило яркое осеннее солнце. Джип Савелия Мерзлова подъехал к загородному дому, и водитель трижды просигналил. Над железными воротами появилась голова охранника, повертелась, как флюгер в ураган, и после этого ворота отворились.
Джип въехал во двор. Савелий Мерзлов выбрался из салона и осмотрелся по сторонам. Все здесь было как в сказке. Огромный роскошный дом, сад, скамейки, беседки. На пороге дома в теплом свитере и вельветовых брюках появился хозяин – Лев Данилович Бирюковский. Возле его ног крутился рыжий сеттер.
– О, кого мы видим! Савелий Борисович собственной персоной! – радостно произнес Лев Данилович. – Проходи, дорогой, проходи, гостем будешь.
Хоть все эти слова и были произнесены радостным тоном, в глазах хозяина дома таились недоверие и настороженность. Мужчины пожали друг другу руки.
– А ты хорошо выглядишь, Лев Данилович.
– Стараемся, стараемся, – ответил Бирюковский. – Да проходи, что ты топчешься на пороге.
Мужчины вошли в дом. Здесь было на удивление тепло. В огромном камине пылало пламя, рядом с камином, на столике были разложены свежие газеты.
– Читаешь газетенки? – поинтересовался Мерзлов.
– А ты как думал? Надо же следить за событиями в стране и в мире.
– А какая тебе разница, что происходит в мире?
– Как это какая… От того, что происходит в Америке, на другом конце земли, зависит мое благосостояние.
– Ты что, все свои деньги туда вкачал?
– Зачем ты так, Савелий Борисович! Какую-то часть туда, какую-то часть оставил здесь. Кое-чего прикупил там, кое-чего прикупил здесь.
– За что я тебя не люблю, Лев Данилович, так это за то, что ты не конкретен. Говоришь какие-то фразы, а что за ними – не понять.
– Ладно, ладно тебе, лучше расскажи, что у тебя. Кстати, как твоя встреча?
– Встреча, как встреча, как положено. Радушная была встреча.
– Давай немножко выпьем, – ласковым голосом обратился к Мерзлову Бирюковский.
– Сейчас я тебе налью. Располагайся вот здесь, в этом кресле возле камина, погрейся, разденься. А то стоишь, как инспектор из налоговой полиции, осматриваешь, осматриваешь все. Небось, хочешь спросить за какие деньги все куплено? Так я тебе отвечу – за свои, за собственные. Думаешь, украл у народа? Нет! У народа-то денег нет, как украдешь.
Мерзлов расхохотался:
– Ну, и изворотлив же ты, Лев Данилович.
– Уж приходится изворачиваться. Кстати, вот коньячок, вот водочка. Чего желаешь?
– Да я к тебе заехал…
– Знаю зачем, за расписочкой.
– Ну, да, можно сказать и так, – таким же ласковым голосом, как хозяин дома, заговорил Мерзлов.
– Так она готова, вот лежит, смотри, – и Лев Данилович Бирюковский приподнял стопу свежих газет, показал расписку своему гостю. – Расскажи, как там произошло? Где наш дружок?
– Наш дружок, Лев Данилович, уже давным-давно на том свете.
– Нет, не темни, расскажи все как было.
– Сбросили мы его с моста, Лев Данилович, сбросили.
– А он не выплывет? – спросил Бирюковский.
– Ты что, забыл какой мост, какая там высота? Да и упал он прямо возле опоры, на бетон.
– На бетон, говоришь?
– Да, на бетон.
– А перед этим, я надеюсь, вы его…
– Да, – сказал Мерзлов, – перед этим мы его зарезали. Так что сейчас его, наверное, раки объедают.
– Так ты говоришь, не выплывет? Раки, говоришь, его кушают? Кстати, может быть ты, Савелий, хочешь раков? Так у меня есть.
– У нас на базаре куплены?
– Нет из магазина.
– Можно и раков, но лучше в другой раз. Меня интересует расписка.
– Ну, раз интересует, и если ты говоришь, что нашего каскадера раки кушают, возьми ее.
Мерзлов взял лист писчей бумаги и принялся его рассматривать.
– Твоя, твоя.
– Наверное, у тебя таких расписок набралось, Лев Данилович.
– Да, хватает, – перебил гостя хозяин. – Хватает, хватает. Понимаешь, разные люди ко мне приходят, кому десять тысяч надо, кому сто. В общем, приходят, а я, ты же знаешь, человек не жадный и если в состоянии, то всегда помогаю.
– Да знаю я, как ты помогаешь, знаю я твои грабительские проценты.
– Проценты божеские, – ласково произнес Бирюковский, – бывают и покруче.
– Ну и хорошо.
– Давай выпьем.
– Погоди, погоди, – Мерзлов подошел к камину и, держа расписку за край, сунул ее в пламя. Бумага мгновенно занялась.
– Да брось, брось ее в огонь, а то насыплешь пепла на ковер. А ковер дорогой, ручная работа, вновь мне должен будешь.
Мерзлов бросил расписку в огонь и еще несколько мгновений смотрел, как бумага чернеет, а затем рассыпается, превращаясь в пепел.
– Ну вот, значит, я тебе ничего не должен.
– Конечно ничего, – сказал Бирюковский.
– Ну и слава богу, одним долгом меньше.
– А можно подумать, что у тебя, Савелий Борисович, долгов много.
– Хватает. Кстати, сколько ты был должен каскадеру?
– Немного.
– А вот я ему должен больше. И слава богу, что так все закончилось.
– Да, в общем-то, удачно, – Бирюковский в конце концов смог-таки усадить Мерзлова, налил ему коньяка, и мужчины глядя друг на друга выпили. – Скользкий он какой-то был человек и наглый, – ласковым голосом сказал Бирюковский.
– Несговорчивы-ы-й, – растягивая слово, прошептал Лев Данилович. – Я ему и так и эдак объяснял, а он уперся, и ни в какую. Правда, давно это было и много воды с тех пор утекло. Я, честно говоря, надеялся, что он там и останется. Деньги немалые заплатил…
– Не ты один заплатил. Кстати, может ты мне объяснишь, Савелий Борисович, почему он вышел на свободу?
– Вот этого я и не знаю.
– А он не убежал, часом, из тюрьмы?
– Нет, не убежал, выпустили. Все по закону.
– А как же наши люди там? Мы же им деньги передали, чтобы они его там оставили навсегда.
– Что-то не сложилось, я еще не разбирался.
– Так ты разберись, Савелий Борисович, а то как-то впустую не хочется деньги отдавать.
– Разберусь, не волнуйся.
– Деньги они, конечно, нам назад не вернут.
– Деньгами не вернут, это точно, а вот работой мы с них возьмем, – сказал Мерзлов, мелкими глотками смакуя ароматный коньяк.
– Жаль, хотя, в общем-то, деньги не большие, но просто так отдавать бабки я не привык. А вот у меня к тебе есть деловое предложение, – уже другим голосом сказал Бирюковский.
И Мерзлов понял, что сейчас разговор принимает серьезный оборот.