Ощущение вины не покидало Быстрова, и, столкнувшись с Алексеевым при выходе из подъезда, он уклонился от рукопожатия и поторопился прочь, на ходу размазывая следы напомаженного рта. Не видел длительного блекло-стеклянного взгляда в спину.
В тот же день, вечером, переживания выплеснулись в карандашных эскизах, отражающих скорее психическое состояние самого Быстрого, чем портретное сходство с супругами Алексеевыми. Но в главном он не мог ошибиться – Марина Тихоновна является носительницей неукротимой мрачной энергии, опасной в своих проявлениях и, несомненно, – привлекательной для изучения. Не случайно он с увлеченностью, достойной лучшего применения, не задумываясь о последствиях, воспользовался отсутствием Сергея Петровича, чтобы только убедиться в правильности своих предположений. Прошли сожаления, творческое вдохновение оправдывало моральные потери.
И о чем сожалеть?
Воскресные размышления и работа над эскизами не прошли напрасно, следующий день принес с собой красочность восприятия, духовную насыщенность и приятность в ожидании часа, когда он сможет опять прикоснуться к бумаге в поисках единственно правильного графического и цветового решения неповторимого образа.
Быстров автоматически сортировал газеты и письма, забыв о присутствии сотрудниц, с недоумением воспринимающих несвойственную ему деловитую отстраненность и непривычную замкнутость – и это в оживленной обстановке. Вздрогнул, когда услышал над собой голос Александры Григорьевны.
– Ваня, как у тебя на участке, никто не жалуется? У нас ведь как… старички, многие больные, у них радости-то – вовремя получить газетку. Любят поговорить о болячках.
– Как сказать… никто не обижается.
– Зайди ко мне! – Она тут же повернулась и поторопилась к своему кабинету.
Когда Иван Быстров вошел вслед за ней, то увидел начальницу в настроении, далеком от рабочей озабоченности. Можно сказать, даже в несколько фривольной позе. Заулыбалась, движением руки показала на стул с другой стороны письменного стола.
– Я только пришла, и звонок… Знаешь ли, интересуются люди. Они ведь меня помнят с первого появления здесь, а тут позвонила Марина Алексеева… спросила о тебе и просила… Просила! Думаю, тебя не затруднит, если почту будешь отдавать ей лично в руки. Ну, вот! – Александра Григорьевна не переставала улыбаться. – Да, возьми и эту газетку – тоже передай. Я сама прочитала, а ее порадует внимание. Как-никак, женщина своеобразная – все замечает, тебя расхваливала.
Теперь Быстров обратил внимание на иронию в голосе, да и улыбка обрела хитрую змеевидность.
– Мне показалось…
– Согласна с тобой, так ведь не очень надорвешься.
– Хорошо.
Нельзя сказать, чтобы он обрадовался неожиданной просьбе Александры Григорьевны, но представлялась возможность нормализовать отношения с Алексеевой и, соответственно, не стыдиться встреч с Сергеем Петровичем. Когда покидал кабинет начальницы, спиной чувствовал ее пристальный взгляд, не оставляющий сомнений в осведомленности Александры Григорьевны относительно нездоровой психики клиентки.
Как бы в подтверждение его мыслям у подъезда повстречался Сергей Петрович. Беспокойный взгляд, полурасстегнутая старенькая дубленка и выбивающийся шарф наилучшим образом отражали семейную обстановку, чему виной, несомненно, являлась Марина Тихоновна со своим необузданным характером. Не воспринималась возможность предстать одновременно перед супругами – мучеником и его мучительницей. Неприятную окраску встрече придавал результат его последнего появления в квартире Алексеевых.
– Ты вот что… – Сергей Петрович положил руку на плечо Ивана, – не томись, а выложи, как на духу. Я вижу, у тебя с Мариной произошел эксцесс. Но ты не мучайся, выскажи, что произошло.
Иван не мог дальше терпеть незаслуженного – так ему казалось – великодушия, он убрал с плеча руку, прокашлялся и, наконец-то, выдавил нелегкие слова.
– Она предает вас.
– Ну!?
– Экспансивная женщина, готовая, простите… готовая броситься на первого встречного, – экспромтом выпалил Быстров.
– И только? – безрадостно рассмеялся Сергей Петрович. – Могу представить, как она тебя напугала. А теперь советую не брать в голову и забыть. Видишь, нет у женщины тормозов… Давай-ка присядем на скамейку, понежимся на солнышке. – Он тронул ткань спортивного костюма на Быстрове. – Надеюсь, не замерзнешь.
– Как вы можете!? – обескуражено повел головой Иван, садясь рядом. – Жить в одной квартире, делить постель…
– Прекрати! Все не просто. И мне нелегко, поверь. Для меня она – несчастная больная женщина, и живу я с ней исключительно для ее блага. И бросить не могу по причине обычной гуманности. Ты сначала выслушай, потом делай выводы.
– А надо?
– Если ты намерен и дальше работать на своем участке, тебе предстоит не раз с ней повстречаться. Она не упустит шанса, обязательно начнет тебя отслеживать, подстраивать нечаянные встречи. Твоя задача – не породить в ней глупые иллюзии, деликатно избежать конфликта.
– Что если прямо объясню?
– В ней проснется бес. – Сергей Петрович горько усмехнулся. – Убьет тебя. Я же сказал, она без тормозов… Считает себя неотразимой, а чтобы запретить…
– И что же, никакой управы?
– Управы, говоришь… лечилась она… в психушке. А так женщина нормальная, готовая к общению и милосердию. Ко всем людям тянется, не только к тебе. Часто церковь посещает. В ее восприятии мир представляется обителью всеобщей любви. Таких долго в изоляции не держат – выпустили. И что ты думаешь… После магазина вернулся, давненько это было, а она вокруг стола за Маргаритой бегает… с кухонным ножом. Нелегко с ней справиться… Дочка и теперь заикается. Ей тогда семнадцать исполнилось. Как полагается, торт на столе… появлению матери обрадовалась – наивная девчонка.
– Не спроста же.
– А как же! Маргарита посмела выпроводить своего приятеля – это Виктора, значит. Видишь ли, Маринка на него глаз положила. И что ей в голову взбрело… Теперь понимаешь? У нее в сознании заложена программа, уже ничто не может изменить. При отсутствии отвлекающих факторов в любой, даже самый неподходящий, момент могут возобладать темные инстинкты.
Молчание и подавленность Быстрова указывали на его обостренное восприятие, хотя исповедальность Сергея Петровича вызывала двоякие мысли. Зачем, спрашивается, сохранять семью при существующей опасности драматической развязки. И перспективы никакой.
– Я уже смирился, – отреагировал Сергей Петрович на сочувствующий взгляд. – От судьбы не уйдешь. – Тут он совсем понизил голос, одновременно склоняясь к уху почтальона. – А знаешь, какая она бывает в сексуальных проявлениях!.. Клеопатре далеко. Ради ночи с ней жизни не жалко, а я, слава богу, разменял с ней третий десяток.
– Она такая старая!? – не сдержал удивления Быстров. – Простите, хотел сказать: в возрасте. Но какая энергия! И внешность.
– Я бы сам не дал ей больше тридцати.
По всем признакам, Сергей Петрович заразился сумасшествием – мог запросто обсуждать с посторонним человеком интимные подробности своей личной жизни, смирился с риском когда-нибудь не проснуться – в прямом смысле. Или он разыгрывает спектакль. Тогда с какой целью? В любом случае Иван окунулся в непонятные и поэтому любопытные семейные отношения, в которых присутствует своеобразная гармония, недоступная нормальным людям, а значит – желанная. Желанная? Стоило задуматься над неожиданной откровенностью Алексеева. А может, они оба разыгрывают один спектакль, договорившись о разделении ролей.
– Уже то хорошо, что ваша дочь обрела свободу.
– От чего? – Сергей Петрович зашелся в клокочущем смехе; неожиданно поперхнулся и раскашлялся, прикрыв рот ладонью. – У нее наследственность. И страстей невпроворот, поэтому с Виктором живут на вулкане, никогда не расстанутся. Бабы друг дружку понимают с полвзгляда, при мне почти не разговаривают.
Из всего сказанного безымянным писателем выходило одно из двух: или он намеренно искажает семейные отношения, или у самого Сергея Петровича не все в порядке с головой. Налицо явное противоречие: с одной стороны безгласное взаимопонимание, с другой – сумасбродство Марины Тихоновны, доводящее нечастного мужа до бегства из собственной квартиры. Если Иван Быстров в начале беседы мог сомневаться в истинной подоплеке словесной авантюры Алексеева, то в результате утвердился в ее целевой направленности. Почтальон становился участником событий, возникающих в больном воображении Сергея Петровича, и необходимым персонажем еще не написанной им книги, реалистичность которой подтвердит или отвергнет сам Быстров своими последующими поступками. Однако! В такой ситуации трудно определиться с жертвой, и себя Иван Быстров не исключал из возможных литературных объектов для умерщвления. Охваченный творческим зудом, мысленно возвращался к мольберту, на котором продолжал конкретизироваться карикатурный образ Алексеева. А Марина… почему-то образ экстравагантной женщины усложнялся и становился все более притягательным.
– Вы чего-то не договариваете.
– А!? – Сергей Петрович вернулся из своего, только ему понятного, мира, отчаянно замотал головой. – Говорить не надо, сам все видишь. Невозможно это видеть, омерзительно это. Еще омерзительней государственная власть, допускающая омерзительность.
Его реакция не имела и тени наигранности, если побагровел, и пена смазала уголки рта. Надо выводить человека из психологического шока, иначе близко до инфаркта, а мерзость останется не конкретизированной.
– Ради бога, уточните, что имеете в виду.
– Как-нибудь в другой раз, – успокаиваясь, выдохнул Сергей Петрович. – Мил человек, не все сразу. Простенький вопрос: ты видел, чтобы действительно умные люди стучали себя в грудь, доказывая собственное превосходство? Вот! А гориллы стучат, как и полагается низкому интеллекту.
III
Как начинающий журналист Леня Мухин стал формулировать для себя наблюдаемые явления и происходящие с ним события. В его представлении есть множество людей, но нет видимой связи между ними, общение так себе – на поваленном стволе тополя под развесистыми ветвями, за партией домино за рассохшимся столом в центре двора или в привычно ежедневных приветствиях. Но, как у всяких живых организмов, существуют общие для всех глубинные корни, связывающие их на подсознательном уровне, что и определяется понятием – общество. А люди, безвременно ушедшие из жизни, оказались отторгнутыми, лишними в клубке человеческих судеб. На первый взгляд все выглядит пристойно. И – смерть.
По стечению обстоятельств не представлялось случая побеседовать с почтальоном, тот проживал в соседнем квартале и попадал в поле зрения мимолетно – всегда с корреспонденцией в руках или сумкой под мышкой. Спортивный костюм Быстрова с красными лампасами и такими же полосками на рукавах уже всем примелькался, стал отличительным признаком кипучей жизни двора, нерастраченной энергии и непреходящего оптимизма. Одно его появление наводило стариков на мысли о вечной молодости, поднимало настроение. Опять же в уверенности почтальона виделся ключик к пониманию психологии погибших людей. Не случайно на него указал Петька Рябов – знал или догадывался о доступе почтальона к тайникам человеческих отношений. Благодаря особенностям профессии, Иван Быстров естественным образом становился носителем не только почты, но и бесценной информации. И Мухин решился.
– Есть газета на продажу!? – крикнул он вдогонку.
И ничего, Быстров остановился, круто повернулся, через мгновение оказался рядом.
– Вот! – Он профессиональным движением выдернул из черной холщовой сумки «Ведомости», развернулся в намерении продолжить марафон. – С программой. Читай на здоровье!
– Давно бегаешь? – попытался удержать почтальона Мухин. – Хотел бы тоже пристроиться.
– Ничего нет проще, – усмехнулся Быстров, стрельнув взглядом в нагловатого парня. – Осталось купить крепкие кроссовки.
– Я серьезно, – улыбнулся на иронию Мухин. – Ты сродни кинозвездам, все тебя знают, здороваются, советуются. На такой работе соскучиться невозможно.
– И никакого риска, – добавил Быстров.
– Это как?
– Мое общение с людьми связано с исполнением трудовых обязанностей для их личной пользы, а твоя деятельность – это нежелательное проникновение в частную жизнь в интересах неизвестно кого. Так и голову свернуть недолго. Хотя и более весомых аргументов нет, ха-ха, против смены в общем-то интересной работы.
По всему видать, он хорошо наслышан обо всех передвижениях начинающего журналиста, смотрел на парня все более заинтересованно. По разгоряченному бегом лицу прокатывались сменяющиеся эмоции, отражающие ход мыслей, как, впрочем, и сам не стоял спокойно – производил едва уловимые движения. Чтобы не остыть.
– Приходи на почту, поговорим. – Он взглянул на Мухина, набравшего воздуха, чтобы, казалось, выплеснуть все накопившиеся вопросы, жестом остановил возможный поток слов, окончательно отвернулся и трусцой побежал со двора, унося с собой пачку заказной корреспонденции и тайны местных обывателей.
– Спасибо за газету! – крикнул вслед Леня, покоробленный командирской бесцеремонностью почтальона.
С какой стороны внезапно появилась Татьяна, трудно предположить. И – нате! Стоит рядом, придерживая велосипед, побледневшая и… с холодным взглядом. Леня мог поклясться, что минуту назад двор был пустынным, и даже Евдокия Никитична не оживляла своим присутствием в общем-то ограниченную территорию. Странно, что при скромном заработке бабушки девушка имеет шикарный импортный велосипед с крепкой расцвеченной рамой. Обтягивающая нейлоновая экипировка тоже обошлась в немалые деньги, могла быть куплена только в специализированном бутике. Склонила к нему стриженную под «Каре» белокурую головку, протянула руку.
– Молчите! – Она впервые коснулась его, прикрыв ладошкой рот. – Я расскажу, а вы делайте выводы.
Он неосознанно подчинялся ей: шел за радужным велосипедом, садился на облысевший ствол тополя, смотрел под ноги и удивлялся скоротечности времени. Оказывается, на деревьях набухли почки, из черно-рыжей земли брызнула сочная трава, в небесах пуще прежнего заливались жаворонки. Или ему только показалось – так долго ждал объяснения ее негодованию. Она стояла, опираясь на велосипед. Молчание затянулось.
– Я жду.
– Если бы не ваш интерес… Он клеил ко мне! – выпалила девушка. – Неужели после этого вы можете с ним разговаривать?
– Всего-то!? – рассмеялся Леня. – Я-то думал…
Татьяна с удивлением смотрела на его открытый в смехе белозубый рот и, по всей видимости, забыла о причине своего возмущения. Ее улыбка выглядела вымученной, она не могла собраться с мыслями.
– Я не о том… он пролез в личную жизнь, разрушил некоторые семьи… Заглядывает в окна. Меня видел голой, – выдохнула она и прикрыла лицо ладошками.
Повлияла эмоциональность девушки, или за словами крылось нечто большее, но Леня беспокойно заерзал, полируя и без того глянцевую поверхность импровизированной скамьи. Вроде бы ничего особенного, и слова насыщены воздухом, а упали тяжелым грузом. И нет в них убийственного смысла. Скорее всего, они порождали домыслы. Несомненно, на его воображение рассчитывала девушка. И не собиралась ничего пояснять.
– Вы ничего не сказали, – тяжко вздохнул он.
– Простите, мне стыдно признаться… он лапал меня! Перед новым годом… под видом поздравления.
Черт побери, у нее здорово получалось. Только что бледнела, гневно чеканя слова, а теперь зарделась малиновым цветом, не может связать слов.