Маша пожала плечами.
– Откуда мне знать. Но я точно знаю, что даже конец света я хочу встретить подальше отсюда.
– В Древлестоле?
– Лучше в Дагонпорте33. Или, на худой конец, в Александрополе.
– Ха! С нашими паспортами нам в Дагонпорт никогда не попасть…
– Ну, чисто теоретически. Мы ж не подданные кхмерского монарха. Им, я слышала, в детстве делают особые инъекции патриотизма. Действует всю жизнь. Покинул страну – умер. Их дипломатам и разведчикам приходится постоянно принимать препараты «заглушки». Если перебегут к кенаанитам – без этих нейтрализаторов конец.
– Да, мне кажется, у нас всё не так уж плохо, – заметила Василиса. – Послушаешь по всевещанию34, что в мире творится, и не хочется из дому нос высовывать.
– Ты так говоришь, потому что нигде не была и не знаешь, как там люди живут, – бросила Маша и осеклась, понимая, что обидела подругу.
– Ну, не всем же быть моделями, – кисло проронила Вася.
– Я больше не модель.
В горле Маши стало сухо и колюче, так что ей пришлось несколько раз проглотить слюну, чтобы не расплакаться. В памяти вспыхнули гигаполисы, заполонённые беспилотным транспортом, комфортные небоскрёбы с бассейнами и садами, управляемые искусственным интеллектом, без участия единого человечка. Запретные роскошь и технологии, теперь закрытые для граждан Евразилии, Черкасии и Богоросии после разрыва отношений с Советом по Безопасному и Справедливому развитию. Самое обидное, что международный кризис мог не сказаться на её судьбе. У неё были хорошие данные, и нордманское агентство предлагало ей контракт и вид на жительство, но после исчезновения матери она не могла бросить отца. Так в её модельной карьере была поставлена точка. Однако Маша не теряла надежды однажды превратить эту точку в запятую. Найти способ сбежать из захолустья в цивилизацию.
Она подошла к Василисе и пощекотала её. Та пыталась продолжать дуться, но почти сразу рассмеялась и попыталась ущипнуть Машу.
– Знаешь, к чёрту сегодня учёбу, – сказала Мария. – Пойдём к твоей ведунье?
– А отец тебя не накажет?
– Поругает, конечно. Но он очень отходчивый. К тому же, чего нам у себя на Залесье бояться? Мы и вернёмся раньше него.
Ветер к обеду нагнал серые облака. Срывалась водяная крупа, воздух стал сырее и холоднее. Маша пожертвовала подруге один из своих непромокаемых плащей и сама оделась потеплее.
Фенрир жаждал гулять и всем видом изображал преданность, так что Мария не смогла ему отказать, несмотря на то, что сил у этого мускулистого пса было немеряно, и пристёгнутый к ошейнику легкий поводок был скорее условностью, чем сдерживающим фактором.
Лес принял их троицу в свой вешний шатёр. Влажно-серые стволы деревьев описывали петли вокруг своей оси, раскачиваемые ветром. Листвы еще не было, зато снизу лес уже покрылся жёлто-зелёно-синим ковром из пролесков, диких тюльпанов, нераскрывшейся ещё ряски и других, более редких цветов. Фенрир исследовал носом поваленные после тяжёлой зимы стволы, лежащие в овраге, разрывал лапами почти погребенные землёй руины неизвестного строения, засовывал морду в дыры, вымытые под корнями дерева на склоне. Ёжась от ветра, по дороге девушки плели тугие венки, цветущие на холоде синим пламенем. Вскоре лесная тропа привела их к цели.
Дом был ничем особо не примечательный: стены, сложенные из дикого камня на растворе, деревянная крыша с резными гребешками, деревянный же забор, давно требующий покраски.
Василиса постучалась в калитку. Через полминуты в сенях скрипнула дверь.
– Молчи, чудище! – строго приказала Маша псу, и он изготовился быть вежливым.
«Баба» оказалась вовсе не старой, как представляла Мария. Ей было, казалось, чуть за пятьдесят. Просто во двор она вышла в домашнем, и потому создавалось сходство с пожилыми людьми, которые часто перестают следить за внешностью.
Радунея подошла к калитке, взялась за опору, на которой держались петли и неожиданно отдёрнула руку, словно обжёгшись.
– Здравствуйте! Можете нам погадать сегодня?
Ведунья с сомнением оглядела Василису, которая заметно стеснялась своей просьбы, и одновременно горела ею. Потом с таким же сомнением оглядела Машу, на лице которой трудно было прочитать что-либо определённое. Последним испытующий взгляд пал на Фенрира.
– Бедный пёс, – нехотя сказала она. – Ну, заходите. Вообще-то я больше не гадаю, но время тяжёлое, если что пожертвуете на бедность, так можем попробовать, – добавила она ритуальную фигуру речи.
Василиса достала из пакета нехитрые полагающиеся в таких случаях подношения, в основном продукты. Маша была в замешательстве – она совсем упустила из виду, что за гадание следует заплатить. Поэтому решила, что гадать не будет и успокоилась. Гадалка запустила их в дальнюю комнату, центр которой занимал овальный стол. Девушки сели рядышком на диване, привязанный Фенрир остался ныть на крыльце. Окна были полуприкрыты тяжелыми шторами, но Маша разглядела в восточном углу обычные православные иконы и свечи, чему удивилась. Радунея вынесла из соседней комнаты, скрытой за раздвижной дверью, колоду карт, и Маша удивилась ещё больше – от, казалось бы, несовместимого сочетания православной и древней веры.
– Не очень удачный день сегодня для того чтобы карты раскладывать. Всё сбудется, как в книгу запишется, – проронила она, сортируя и перемешивая карты с узорчатой, словно волнующееся море, рубашкой. – Не боитесь?
Василиса отрицательно покачала головой.
– И что знать хочешь?
– Судьбу свою, – после секундного колебания ответила Василиса.
Радунея протянула ей колоду:
– Подуй.
Василиса дунула, но слишком сильно, верх колоды взметнулся в воздух и осыпался, почему-то, рядом с Машей. Ведунья недовольно поморщилась.
– Карты хотят сначала о тебе говорить, девочка.
– Эм… Но у меня нет вопроса. Я за компанию пришла.
– Как скажешь.
Радунея сложила карты как положено и начала свою работу, обращаясь к Василисе.
– Делаю тебе простой расклад. Называется «весло». Посмотрим, кто правит рукоятью весла, которым движет твоя судьба.
Сначала четыре карты по очереди легли в линию, затем снизу к ним были приставлены ещё две, все рубашками вверх.
– Кедр. Шекель35. Купец. Эшдарта36, – возглашала она, открывая их. – Пять Амфор. Пара Вёсел. Масть Амфор означает приобретения, но и жертвы. Масть Вёсел – труд, низкое происхождение, но также приключения и грубую силу. Скоро и негаданно выйдешь замуж. Эшдарта пошлёт тебе мужа и дитя. Получишь по сердцу своему. Но это всё мирское, а мирское недолговечно. Будет ли муж твой отрадой тебе, или будешь томиться и тяготиться им – кто знает. Не благодари, ты не знаешь, будет тебя радовать то, что сбудется, или нет.
Василиса приоткрыла рот, но заткнулась. Ветер усилился так, что ветви дерева в палисаднике стали царапаться в окно, а сквозняк, струящийся со стороны плохо законопаченного окна, задул несколько свечей на тумбочке в красном углу. Фенрир решил подвыть ветру. Ведунья от неожиданности вздрогнула, и колода снова просыпалась, на этот раз – прямо к ногам Марии.
– Подай карты, – потребовала гадалка. – Придётся выслушать, что они хотят сказать тебе. Сама видишь, у них сообщение для тебя, нужно послушаться.
Маша пожала плечами. Надо так надо.
Радунея смерила её встревоженным взглядом.
– Напрасно кривляешься, девочка. Карты Странников не часто так себя ведут. Если требуют высказаться, нужно отнестись к этому со всей серьёзностью, поскольку сила, которая ими движет, очень древняя и приходит из того места, где наши доли записаны. Вон еще одна, подай.
Маша подобрала карту и протянула её так, как она легла – рисунком наверх.
– Столпы Мелькарта37… – задумчиво протянула Радунея. – Это знак. Странники указывают на то, что я должна сделать самый сильный расклад, потому что в тумане непознанного скрывается что-то важное. Не только для тебя важное.
Она снова попросила подуть. Маша постаралась сделать это аккуратнее чем подруга, наблюдавшая за ней с опаской и некоторой завистью; преуспела. Гадалка принялась вытаскивать карты с таким напряжением, словно это были свинцовые листы, или магнитные пластинки, прилипшие друг к другу.
– Пусть Меч Ганнибала вскроет грядущему чрево, и поведает, что в нём таится, – проговорила она, закончив вытянутый крестообразный расклад. Рисунок на столе действительно напоминал меч, при этом пара карт находилась по сторонам от лезвия. «Ножны» – догадалась Мария.
– В навершии меча Буря, – как будто издалека донёсся до Марии голос. – Планы глупых разрушатся. Рукоять сжимает щупальцем Левиафан. Беды не видно пока, но она уже плывёт под днищем, и вынырнет нежданно. Ошуюю гарды шестёрка Щитов. Люди в доспехах крепки и нельзя им противостать. Одесную десятка Вёсел. Тяготы мирские и люди подлые до исполнения времени. Ножны хранят меч. Двойка Амфор. Мудрость спешит преизобиловать, да голод стучится в дверь. Но извлечено остриё, и Баал восседает в долу меча, неизбежность собою являя. На левой заточенной грани горит Тофет, требуя свою жертву, а на правой – Маяк, давая надежду. Нет, не богатство блестит на лезвии, но святость и жертва. На острие же меча – сам Странник. И девиз его – отправляясь в путешествие, не забудь дорогу домой. Ох, девочка, тот, кого ты ждёшь, не зря на острие.
– Занятно, – выдавила из себя Мария, про себя отметив, что услышанное – какая-то тарабарщина. – Звучит очень таинственно, но совершенно непонятно. И, самое обидное, я никого не жду. Наверное, путешественник – это я. Я хочу уехать отсюда.
– Но ты никуда не уедешь, – с неожиданной сталью в голосе отрезала Радунея. – Не ты покинешь сей град, но к тебе несут волны Странника. Не отсюда твой суженый.
– Допустим, – сказала Маша, пытаясь унять холодок, поднимающий на её коже волосок за волоском. – Но кто же он? И что такое Тофет? Это значит – мне конец?
– Нельзя карты утомлять, – рассудительно произнесла гадалка. – Но, поскольку они сами взяли слово, может они и дадут тебе знать более чётко. Разложим «Волну».
Её руки выполнили необходимые манипуляции, и из уст полился распевный речитатив:
– Вот вниз идёт волна… Элисса там в пучине, и это ты сама. Вверх идёт волна. И вновь на гребне Странника являет нам она. Сокровища Офира провал волны даёт. Фаланга всеоружная, там где волна растёт. Восьмерка там Светильников, где море прогибается, и разрушенье Цура… Волною он смывается!
Радунея отскочила от стола, перевернув стул, и стала совершать руками движения, словно обирая голову от паутины. Девушки бросились к ней, пытаясь поддержать, чтобы женщина не упала.
– Ох, – почти простонала она, усаживаясь на услужливо поднятый стул. – Мне кажется, девочка, это я не тебе гадала.
– В каком смысле? Вы меня пугаете.
– Да мне самой не по себе. По-моему, девчата, лучше вам идти домой. Я не понимаю, что означает этот расклад… Он такой ёмкий и горячий. И что-то, что управляет картами, будто бы само внутри меня говорило.
– И всё-таки, что же означает разрушение Цура? – допытывалась Василиса.
– Я же говорю – не знаю. Но чувствую. Чувствую, что грядёт что-то великое и страшное. И вам лучше сидеть дома и в храм ходить.
– Я думала, вы в нашего Бога не верите, – разочарованно проронила Василиса.
– Напрасно. Ибо сказано в Писании – «и бесы веруют, и трепещут».
Ведунья явно восстановила самообладание и улыбнулась им улыбкой, которую Маша определила как хищную. Девушки без лишних слов поднялись с мест и неловко попятились к выходу. Обуваясь, Мария заметила, что Радунея сидит над раскладом, обхватив руками голову, и раскачивается взад-вперёд. Зрелище было жутковатым, и подруги шмыгнули прочь из дома.
Пришли в себя только когда дом гадалки давно скрылся за покачивающимися силуэтами голых деревьев. Лес, казалось, был взволнован не меньше, чем они сами. И Фенрир стал как-то тосковать, жалобно поглядывая Маше в глаза. Она решила, что пёс грустит оттого, что прогулка заканчивается. Она подумала о возвращении домой и спохватилась – на звонере было несколько пропущенных вызовов от отца. Она поспешно набрала номер. Ратмир Фрейнир ответил, казалось, быстрее, чем завершился первый гудок. По голосу чувствовалось, что отец принял пару чарок полугара, то ли в кабинете у Цепня, то ли по возвращении. Первое значило удачные переговоры, второе – наоборот.
– Маша, я же сказал сидеть дома!
– Пап, да мы и так почти дома. Рядом в лесу гуляем. И с нами Фенрир.
– А почему не отвечала?
– Да не слышала как-то. У меня звонок на приглушённом режиме, а тут такой ветер что-то поднялся.
– Вот именно. Давай домой.
– Хорошо. Василисе домой нужно, я её проведу и назад, ладно?
– Ладно. Но я тебя прошу…
– …быть осторожной.
– Именно.
Мария действительно провела Василису до дома. Но только чтобы избавиться от ненужной компании. Потому что домой она так быстро не собиралась. Отец, скорее всего, уже лёг вздремнуть, оставив ей окно возможностей в пару часов. Чтобы прояснить ситуацию с Германом, этого достаточно.
Залесье раскинулось вдоль лесного массива, клином разделяющего Бугорки на две неравные части. «Олимпик» – одно из мест, где собиралась местная ячейка сопротивления – располагался неподалёку от острия этого клина, ближе к центральным улицам города.
– За мной, – скомандовала Маша и собака послушно помчалась за ней.
Длинноногая и тонкая, Маша бегала очень прилично. В тёплом плаще было жарко, и она мчалась расхристанной, так как мысль о том, что запах пота свалит Германа с ног, пугала её. Ветер подсушил раскисшие было тропы, и подошвы почти не скользили. Ручей. Мост. Беседка у родника. Вон, впереди уже видны качели в городском парке. А вот и парк позади. Всего десять минут напрямик через лес, и она уже почти на месте.
«Олимпик» прятался в подвале тренажерного зала, где юные революционеры сбрасывали свою ярость и протест, монотонно качая железо. Она отдышалась, усмирила Фенрира и прошла по коридору за душевые, раздевалки и туалеты. В зале было немноголюдно. Она постучалась в обшарпанную дверь с криво нацарапанной новокенааницей38 надписью «ПЕКЛО».
Условный стук – два раза, три раза, три раза и снова два раза – должен был известить тех, кто внутри, что за дверью свои.
В приоткрывшейся двери появилась нахмуренная физиономия Рогдая, одного из товарищей Германика.
– Ты чё тут делаешь? – удивился он. – Сегодня тебе с нами нельзя.
– Да нужны вы мне. Герман здесь?
Рогдай столкнулся с дилеммой: с одной стороны, Маша была вхожа в их круг, с другой, сам же Герман наказал сегодня не подпускать её и на пушечный выстрел. Пусть сам разбирается.
– Герман, к тебе пришли.
Опасливо косясь на Фенрира, он охранял дверь, чтобы Маша ненароком не проскользнула внутрь. Фенрир был недоволен, но не протестовал. За дверью разговаривали на повышенных тонах. Басок Добрыни Сруба настаивал на том, что теперь, когда они тайно напечатали на формотворе39 немного оружия, пора занимать здание поместной громады, а там «народ сразу поднимется». Более высокий голос Германа парировал, что отпечатки еще не испытаны, пристрелка не проводилась, а штурмовать громаду или страпориум сейчас, когда в городе полно иностранных военных – смертоубийство, поэтому нужно выжидать. Незнакомый голос долго призывал всех успокоиться, и когда гомон стих, произнёс:
– Я всех вас очень люблю и уважаю. Но не могу не сказать то, что должен. Вы просто мальчишки. Глупцы. Я долго объяснял вам, что мир так не исправить. Я знаю, о чём говорю, мы же у себя пытались не один раз. Нужно готовить другой путь, не имеющий ничего общего с насилием. Но вы не хотите учиться на своих ошибках, вы хотите совершать свои. Я вам не нужен. Прощайте, я ухожу.