– Нет-нет! Софья, пожалуйста, присядьте. Вы же подключены.
В этот момент в грудь ударила Волна, горячая и горькая. Из глаз брызнули слезы. Но одновременно ушел последний страх и сомнение. Впервые Соня осознала, что жизни в ней до этого момента было не больше, чем в бумажной розе, которыми на свадьбах украшают лошадиные гривы. В солнечном сплетении словно пробили дыру, но эта боль оживляла. А рядом, в унисон, горело и дышало еще одно существо. Им суждено было вместе стать пеплом и землей, возродиться, расцвести, переплетаясь, дать плоды и снова умереть. Этот союз не по силам было разорвать ни времени, ни смерти. Соня задохнулась от счастья обретения. И тут пылающее небо раскололось, а в уши ворвался голос.
– Я смотрю, вы времени даром не теряете…
Тимофей Шушин, скрестив руки, наблюдал за процессом. Судя по ядовитой усмешке, он уже какое-то время находился в аудитории. Да и черт с ним! Дрожащими руками Соня стянула шлем.
– Я выведу мальчика…
Внутри Эвридики Соня осторожно освободила Ивана от шлема и проводов.
– Все в порядке?
Иван вяло кивнул. Желания расспрашивать не было, хватило бы сил переварить собственные впечатления. Передав мальчика строгой женщине в белом платке, Соня некоторое время стояла у окна в коридоре, пытаясь дождаться, пока пунцовый румянец сойдет с щек. Когда же, наконец, она вернулась в аудиторию, Шушин с Голицыным продолжали спорить.
– …по сравнению с одиночным замером показатели Пегова выросли почти на 15%. Возможно эта девушка – идеальный эталон, нулевая отметка, которая стимулирует резонанс…
– Или полный шлак. Она же музыку ненавидит!
Голос Шушина звучал нарочито сухо, словно ему было неприятно восторженное состояние Леонида.
– Ее жизненный опыт, связанный с музыкой, был отрицательным, поэтому она ее и избегала. Но на самом деле ты же понимаешь, что это удача?
– И с чего вдруг такое счастье на нас свалилось?
Соня решила вмешаться.
– Прошу прощения… Так я могу идти домой?
– Разумеется… Но перед этим не могли бы вы описать свои сегодняшние ощущения? Какие-то конкретные ассоциации у вас возникли?
Серые глаза Голицына смотрели ласково, но с нетерпеливым ожиданием. Шушин демонстративно отвернулся к окну.
– Знаете, я правда устала. Если хотите, могу позже оформить письменный отчет.
Леонид смутился.
– Зачем так себя утруждать? Если реакции нет, ничего страшного. И… завтра вы могли бы еще прийти?
– Разумеется, я буду.
Кивнув, Соня быстро покинула аудиторию.
К счастью, матери дома не было. Бросив шубку и ботики в прихожей, Соня шла через гостиную к большому зеркалу, на ходу расстегивая блузку. Одна из пуговиц отлетела, но Соне было плевать. Рывком вывернув рукава, отшвырнула блузку. Расстегнув юбку, перешагнула через нее. Так же быстро, не жалея волос, выдернула шпильки, избавилась от чулок и белья. Еще шаг, и Соня увидела свое отражение в зеркале. Там стояла светловолосая незнакомка с пунцовыми щеками. В ее глазах словно пылали две электрические дуги из опытов Теслы. Кожа излучала мягкий жемчужный свет, напоминающий о нежном свечении внутри Эвридики.
А еще Соне впервые в жизни хотелось петь…
3
В половине девятого Руссо Балт опять стоял под окнами. Наспех одевшись под подозрительным взглядом матери, Соня слетела вниз по лестнице.
– Как вы себя чувствуете?
Улыбка мешала Соне говорить.
– Знаете, мне начинает казаться, что ваше изобретение полезно не только исполнителям. Я не спала и получаса в эту ночь, и все равно чувствую себя превосходно. Да, и вчера пропела трижды куплет какого-то романса из Нивы. В другое время меня бы вывернуло после первых двух слов. Но… я получила удовольствие, правда!
– Я обязан вас предупредить…
Напряженный тон Голицына Соню удивил. Она была уверена, что они на одной волне, и он также счастлив после пережитого, ведь это он был рядом! Но Леонид, по всей видимости, мучительно подбирал слова.
– Сегодня я планирую прослушать одного человека… Но это может быть опасно. И если вы…
– Аполлон Маевский?
– Откуда вы узнали?
В конце концов, после того, что между ними было, все предыдущие тайны казались не более чем формальностями, через которые необходимо перешагнуть, чтобы идти дальше.
– Я тоже рассказала вам не все. Аполлон Маевский мой отец. Вернее, его настоящее имя – Павел, Аполлон псевдоним, так что я Софья Павловна. После развода мама вернула девичью фамилию, и настояла, чтобы и я стала Весниной. Мы с отцом не общались много лет. Но да, я появилась в вашей лаборатории, чтобы понять, связан ли его дикий поступок с Эвридикой.
Какое-то время Голицын молча рулил.
– И что вы думаете теперь? – спросил он, наконец.
– Думаю, что ваше решение абсолютно правильно. Надо разобраться, прежде чем делать выводы. Но если вы считаете, что мне нельзя доверять…
Голицын вздохнул.
– Я вам верю… Будем искать правду вместе.
В аудитории вполголоса переругивались желтолицый капитан, знакомый Соне по ресторану «Крыша», и Тимофей Шушин. Левая кисть инженера совершала круговые движения, а в повинующейся ей правой вертелось крупное, неправдоподобно алое яблоко.
– Расстояние достаточное. Профессионал справится…
– Может вам, господин капитан, гири на ногах не мешают плавать, и кинжал в зубах петь. Но сталь еще и дает акустические помехи…
– Простите, Тимофей Васильевич, но Василий Андреевич и так пошел на уступки. И я бы на вашем месте оценил подобное снисхождение…
Стальные пальцы протеза задвигались рывками. Несчастный фрукт завертелся быстрей. И в этот момент в аудитории появились Соня с Голицыным.
– Все в порядке?
Голицын сразу ощутил напряжение и кинулся на помощь другу.
– Если не считать, что Маевский будет играть в наручниках, – огрызнулся Шушин. – Люди никогда смычка в руках не держали, им это кажется нормальным.
– Возможно ли создать дополнительное звено, за которое пристегнуть наручник, чтобы расширить амплитуду для правой руки?
Голицын обратился к капитану-месяцу со всей возможной почтительностью.
Вояка был неглуп, и решил ослабить вожжи, протянув Леониду ключ.
– Попробуйте. Я всего лишь пытаюсь соблюдать инструкции. Жду в коридоре.
Желтолицый капитан вразвалочку покинул аудиторию. А Шушин словно только что заметил Софью. Синие глаза вспыхнули отнюдь не дружелюбно.
– Мадемуазель Веснина, какой сюрприз… Вы и сегодня с нами?
И опять Голицын, словно дуэльный секундант, встал между ними.
– Я попросил Софью присутствовать во время замера Маевского, чтобы параллельно отслеживать коррекцию результата. Если у тебя сегодня есть время, мы могли бы сравнить…
Шушин совершил почти неуловимое движение кистью. Алое яблоко взлетело по направлению к Соне. На автомате она поймала фрукт и удивилась, что яблоко оказалось ледяным. Шушин усмехнулся.
– Увы, сегодня никак. Надо быть на заводе. Уверен, все и так получится. Удачи!
Тимофей вышел, не отказав себе в удовольствии хлопнуть дверью. Голицын улыбнулся виновато.
– Прошу прощения…
– Все в порядке. Я уже привыкаю.
Соня, не выдержав, понюхала яблоко. В ее руке оно чуть согрелось и благодарно пахнуло садами и теплым ветром. А на пульте задребезжал звонок. Голицын схватил наушник.
– Да, Аполлон Павлович… Простите за ситуацию с наручниками… Я уже иду разбираться…
– Можно я с вами?
Аполлон Маевский сидел на стуле, прислонив к плечу виолончель. Правая рука висела, пристегнутая наручником к железной скобе. Музыкант раздраженно вертел запястьем, пытаясь разогнать кровь.
– Почему в матерчатом чехле везли? Выстудили инструмент, безухие…
Голицын торопливо доставал моток проволоки и кусачки.
– Простите, Аполлон Павлович, сейчас попытаемся все наладить… Если пропустить под резонаторы проволоку и закрепить наручник там, у вас будет куда больше пространства для маневра…
Голицын суетился вокруг Маевского, воплощая свой план в жизнь. А Соня получила возможность рассмотреть отца. Подсознательно она ожидала увидеть вздорного старикашку. Но Аполлон был на свой лад даже привлекателен. Седеющие волосы по-прежнему поднимались густой волной, открывая высокий лоб. Белки глаз от недосыпания пронизали красные прожилки, на подбородке алели свежие ссадины, как бывает от бритья посторонним непрофессионалом. Но тонкие пальцы и по-юношески длинная шея придавали облику даже какую-то трогательность. Ключом открыв наручник, Голицын очень осторожно перестегнул его на новое место. Рука Маевского, получив новую степень свободы, почти рухнула на колено.
– Спасибо, князь.
– Если бы это было в моих силах, я бы не допустил…
– Ничего, я и с этой штукой сыграю. Канифоль только принесите…
– Конечно, минуту…
Голицын быстро покинул крохотное помещение. А Маевский повернулся к Соне.
– У тебя волосы не как у матери. В нашу породу. – сказал он спокойно.
Соня вспыхнула.
– Думала, ты меня не узнаешь.
Отец кивнул, продолжая крутить кистью, словно их первая встреча за много лет была чем-то само собой разумеющимся и будничным. Соня осторожно прикрыла дверь Эвридики.
– У тебя хорошие отношения с Леонидом Сергеевичем. Зачем ты в него стрелял?
Маевский пожал плечами.
– Скверный анекдот. Сам Леня чудесный молодой человек, но иного способа не допустить распространения заразы я не видел…
Теперь Маевский вертел колки виолончели.
– Варвары, так обращаться с инструментом… Все расшатали…
Соня вздохнула и прислонилась спиной к дверце.
– Я работаю в газете. Не сомневаюсь, что ты не доверяешь журналистам. Но в данном случае, клянусь, расследование максимально объективное и неза…
Чего Соня никак не ожидала от отца, так это юношеской ловкости. Распрямившись, словно освобожденная часовая пружина, Маевский одной рукой оттолкнул виолончель и одновременно толкнул Соню к внутренней стене машины.
– Что ты творишь?!
– Тихо…
Перегородив путь, Маевский стал оставшейся проволокой заматывать дверь изнутри. И вовремя. Снаружи послышались шаги; вернулся Голицын.
– Леонид Сергеич, мне жаль, но выхода другого не вижу, – крикнул Маевский через дверь. – Хотите увидеть помощницу живой, обеспечьте мне побег!
– Софья?! – голос Голицына заметно дрожал, – как вы?
Соня прижималась спиной к тускло переливающейся чешуе резонаторов.
– Хорошо. Но лучше вам сделать, как он говорит…
Маевский, морщась, пытался просунуть кусачки под наручник, чтобы освободиться. Инструмент соскользнул, чиркнув по запястью, но Аполлон ничего не замечал. Словно зверь в клетке, находящийся в плену однообразных движений, он снова и снова дергал рукой, пытаясь освободиться. На пол уже капала кровь.
– Остановись, слышишь? Успокойся! Стой!
Маевский замер, смотря на Соню настороженно, как тигр на дрессировщика. Продев пальцы под наручник, Соня просунула туда свой чистый платок. Кадык на шее отца дернулся.
– Папа, послушай… Я на самом деле хочу понять…
– Хочу, хочу… Все чего-то хотят! – взорвался отец. – Вопрос формулировки своих желаний! Думаешь, я хотел всей этой бульварщины? Я недооценил людскую глупость, признаю, и сам повел себя глупо. И теперь они не оставят меня в покое…
– Они?
– Господи, ты правда в газете работаешь? Наивна, как бабочка-однодневка… Военная разведка, кто еще? Забрали меня еще в больнице, прямо из палаты. А я сдуру еще пытался рассказать, как опасна Эвридика. Конечно, придя в себя, заткнулся. Но механизм-то запущен! И теперь я сдохну в спецбольнице, а они заберут машину и отправят на фронт…
– Зачем?
Маевский вздохнул.
– Эвридика дает все, а потом все отбирает. Чтобы вернуть первое ощущение, с голыми руками на танк пойдешь, да еще улыбаться будешь…
Соня не хотела проявлять эмоции. Но недоверчивая усмешка вылезла сама собой.
– Извини, но у меня тоже есть опыт работы с Эвридикой. И ничего плохого я не заметила. Наоборот, впервые почувствовала себя нормальным человеком.
Глаза отца забегали испуганно.
– Соня, тебе нельзя. Слышишь? Эвридика тебя уничтожит. Отправит обратно в больницу!
Стук в дверь прервал беседу.
– Открывайте. Я все подготовил…
Хотя они пробыли внутри не больше десяти минут, у Сони по возвращению в аудиторию глаза щипало от света. Отец же деловито натягивал пальто Голицына, которое явно было ему коротко.
– Аполлон Павлович, надеюсь, вы осознаете, что ваше бегство не может быть бессрочным. Вас поймают, рано или поздно…
– А я вечно жить не планирую.
Крякнув, Маевский тяжело забрался на подоконник.
– Но если Софью загубите, будет на вашей совести.
– Что вы имеете в виду?
Отец пожал плечами.
– Я думал, вы в курсе, раз ее исследуете.
– Хватит, папа!
Голицын мягко, но решительно отодвинул Соню и кивнул Маевскому, требуя объяснений.
– Врач сказал, это редкая форма амузии, – продолжил Маевский. – Дело дошло до больницы. Если бы вы видели… Кукла, да и только. Не говорит, ни дышит…
Больше терпеть Соня не могла. Проскользнув под локтем Леонида, она двумя руками со всей силы толкнула балансирующего на подоконнике отца.
– Прекрати!
Потеряв равновесие, Маевский полетел вниз. Снег был глубокий, и в другой момент ситуация показалась бы Соне комичной. Но не сейчас, когда серые глаза Голицына пронизывали ее не хуже рентгеновского луча.
– Сколько вы провели в таком состоянии?
– Год.
– И не сочли нужным меня предупредить?
– Слушайте, это было в детстве. Больше это не повторялось. А сейчас, благодаря вашей машине, у меня появилась надежда жить нормально. Поэтому я очень вам благодарна и…
Леонид с грохотом задвинул оконную раму. Опустив шпингалет, повернулся.
– Никаких дальнейших экспериментов не будет, Софья. Ваш отец прав. Это слишком рискованно.
Копыта извозчицкой лошади мерно стукали, и от каждого стука голова все больше болела.
– Остановите!
Соня соскочила напротив аптеки. Может, хоть нюхательные соли помогут прийти в себя. А если не поможет, всегда есть цианид…
У стойки провизора стояла барышня и что-то застенчиво и очень тихо вещала провизору. Пожилой еврей с моноклем в глазу перебил этот шелест.
– Мадемуазель Каган, я знал вашего отца. Это был приличный человек, который, к счастью, уже умер и не может огорчаться из-за проступков дочери. Но в моем заведении, ни в ближайших вы ничего подобного не получите, уверяю вас!
Девушка, покраснев, быстро вышла из аптеки. Секунду помедлив, Соня поспешила следом. Барышня далеко не ушла; стояла на углу, закрывая лицо рукавом изящного пальто. Соня, решившись, подошла.
– Прошу прощения…
Девушка осторожно взглянула на Соню. Не красавица, круглолицая, с еще по-детски пухлыми щеками, теперь еще и красными от стыда и слез.
– Почему бы вам просто не поехать в Рим? Париж? У вас же есть деньги.
Барышня смотрела на Соню ошалело, но потом все-таки улыбнулась.
– Думаете, деньги являются гарантом от всех бед?
– Если бы мне кто-то разбил сердце, но взамен подарил такие вот ботики из нерпы, я бы не отказалась помучаться – абсолютно искренне сказала Соня.
Барышня поколебалась еще секунду, а потом рассмеялась и протянула Соне руку.
– Меня зовут Элла. Элла Каган. Посидим где-нибудь?
Девушки шли по Мясницкой.
– Публичная библиотека Некрасова очень уютная…
Соня вспыхнула от радости, услышав предложение Эллы. Не так-то часто увидишь единомышленницу; ровесницы все больше предпочитали танцы да синема.
– А вы что обычно читаете?
– В основном поэзию – промокая глаза пуховкой, задумалась Элла – Сейчас столько замечательных имен. Но все-таки Володя самый талантливый. Если бы Лили еще не сводила его с ума… Моя сестра всегда получает, что хочет. А заодно забирает все, что хотят другие. Для коллекции…
Элла опять начала всхлипывать. А Соня только сейчас осознала, что обычно многолюдная Мясницкая непривычно тиха и пуста. Ни одного извозчика. Редкие прохожие жмутся к дверям лавок. В лавках окна закрыты ставнями, словно на дворе ночь.