Наибольшее негодование в Аурелии вызывало не что иное, как собственное богатство, ставшее для нее королевским троном и позволившее ей обзавестись целой армией раболепных поклонников, которые, несмотря на все ее таланты и красоту, не обратили бы на нее внимания, будь она бедна.
Считая золото презренным металлом, в глубине души она чувствовала себя оскорбленной, понимая, что для окружающих она сама не значит ничего и что заискивают не перед ней, а перед каждым из тысячи конто12, которыми она обладает.
Ни одному поэту в мире, даже Чаттертону, не принадлежат замечания о деньгах более едкие, чем те, которые срывались с губ очаровательной Аурелии, купавшейся в роскоши.
Достаточно упомянуть всего одну деталь, чтобы раскрыть эту сторону ее характера.
Будучи уверенной, что все до одного поклонники заинтересованы исключительно в том, чтобы завладеть ее богатством, Аурелия, смеясь над ними, определяла, сколько стоит каждый из них. Их заслуги она оценивала в денежном выражении. Говоря финансовым языком, Аурелия котировала поклонников, устанавливая цены, по которым каждого можно было бы выгодно продать на брачном рынке.
Однажды вечером в Казино, Лизия Суарес, близкая подруга Аурелии, желавшая, чтобы та поскорее вышла замуж, шутя упомянула имя Алфредо Морейры, элегантного юноши, недавно вернувшегося из Европы.
– Он весьма хорош, – сказала в ответ Аурелия. – Как жениха я оценила бы его в сто конто. Но мне, Лизия, он не подходит, у меня достаточно средств, чтобы позволить себе более дорогого жениха.
Подобные фразы Аурелии у большинства окружающих вызывали улыбку, потому что воспринимались как остроумные шутки. Однако почтенные дамы, главным образом те, у которых были юные дочери, находили их неуместными в устах порядочной девушки.
Поклонники Аурели знали, во сколько она оценивает каждого из них и какое место они занимают в составленном ею списке. Аурелия не делала из этого тайны. Женихов подобная игра не раздражала, а, напротив, развлекала, особенно тех, чьи акции стремительно росли, вызывая ажиотаж на брачной бирже. Так происходило, если кто-то из претендентов имел счастье чем-либо угодить Аурелии или выполнить ее каприз. Если же кто-то своими поступками вызывал ее неудовольствие, его акции тотчас падали в цене.
Либо алчность притупляла чувства поклонников, либо страсть ослепляла их, но они не замечали холодной язвительности, которую Аурелия направляла против них, ведя с ними нелепую игру. В этой игре им виделось проявление девичьего кокетства, хотя на самом деле она являлась следствием глубокой душевной обиды Аурелии.
Как бы то ни было, игра продолжалась; падение котировок становилось причиной мимолетного огорчения, которое, впрочем, быстро сменялось упрямой надеждой. Никто не хотел выходить из игры, тем более Алфредо Морейра, который, вероятно, возглавлял биржевой список.
Я не стану описывать придворных салонов, посещая которые Аурелия видела у своих ног все наше блестящее общество. Мое намерение состоит лишь в том, чтобы рассказать о душевной драме, определившей судьбу этой женщины.
II
Около девяти часов утра. Лучи жаркого мартовского солнца пробиваются сквозь шторы, закрывающие окна особняка, расположенного в районе Ларанжейрас13.
Мягкий свет, проходящий сквозь зеленую ткань, падает на изящную фигуру Аурелии, тень от которой ложится на стену, оклеенную бархатными алыми обоями. Девушка, расположившаяся на кушетке и смотрящая в сумрак комнаты, кажется погруженной в глубокие раздумья. Теперь, когда она в своем доме, наедине с самой собой, ни в ее лице, ни в ее позе нет той энергии, которая обыкновенно исходит от нее, как огненное сияние от молнии.
Напротив, она исполнена покоя, который в некоторой степени приглушает блеск ее красоты, но вместе с тем придает ей нежности и кротости, делая ее еще более очаровательной.
Сейчас в ее глазах не горят яркие искры, которые обжигают, точно летний зной, когда она появляется в свете. На ее губах нет едкой усмешки, и выражение их передает искренние переживания ее души.
Ее прекрасное лицо тронуто легкой печалью, которая, как считается, украшает тонкие черты. Есть женщины, которых едва уловимая тень печали делает совершенными. Эти уединенные ангелы способны пробудить самую сильную страсть.
Аурелия полностью сосредоточена на своих мыслях. Если бы кто-нибудь увидел ее в этот момент, он никогда бы не догадался, что она, внешне такая спокойная и невозмутимая, обдумывает вопрос, от которого зависит вся ее жизнь, и готовится предпринять непоправимый шаг, жертвуя собственным будущим.
Девушке пришлось прервать свои размышления вскоре после того, как в кабинет кто-то вошел. Это была дона Фирмина Маскареньяс, ее компаньонка. Вдова склонилась над кушеткой, чтобы поцеловать Аурелию в щеку, и только тогда девушка очнулась от мыслей, в которые была погружена.
Она рассеянно посмотрела вокруг, а затем взглянула на маленькие часы на цепочке из темного золота, которые носила на поясе.
Дона Фирмина тем временем поместила свое полное пятидесятилетнее тело в одно из широких кресел с подлокотниками, стоявшее рядом с кушеткой; сидя в нем, она ждала, когда придет время завтрака.
– Должно быть, вы утомились после вчерашнего бала? – спросила вдова Аурелию, изображая нежную заботу, к чему ее обязывало положение компаньонки.
– Вовсе нет. Я чувствую легкую слабость, но, наверное, это из-за жары, – ответила девушка, не желая называть истинной причины своей задумчивости.
– Балы заканчиваются очень поздно, что вредит здоровью. Не иначе как поэтому в Рио-де-Жанейро столь многие девушки страдают чрезмерной худобой и имеют желтоватый цвет лица. Только подумайте, вчера ужин стали подавать в тот час, когда в церкви Святой Терезы готовились к вечерне. А первая кадриль и вовсе началась во время Арагонского звона14! Принимали гостей неплохо, но уж слишком много было суеты…
Продолжая высказывать свои впечатления о вчерашнем вечере, дона Фирмина не сводила глаз с лица Аурелии, по выражению которого стремилась угадать, как та относится к ее словам, и была готова взять их обратно, если они вызовут хотя бы малейшее недовольство девушки.
Аурелия не прерывала дону Фирмину, желая, чтобы убаюкивающие звуки ее речи помогли ей самой отвлечься от занимавших ее мыслей. Девушка слушала компаньонку, не вдумываясь в смысл ее слов; она знала, что дона Фирмина говорит о бале, но не следила за тем, что именно она рассказывает.
Вдруг Аурелия прервала ее:
– Дона Фирмина, как вы находите Амаралзинью?
Компаньонка сделала вид, что вспоминает.
– Амаралзинья? Это та девушка, которая была в синем?
– Да, ее прическу и платье украшали серебряные колосья. Она была одета просто и со вкусом.
– Помню, помню. Очень элегантная особа, – сказала дона Фирмина.
– А кроме того, она имеет прекрасные манеры, превосходно играет на фортепиано и замечательно поет.
– Но редко появляется в свете. Вчера я видела ее впервые; не помню, чтобы мы встречались прежде.
– Вчера был ее первый выход!
Во время этого диалога Аурелия почувствовала, что сокровенные мысли вновь увлекают ее за собой, овладевая ее душой. Однако, противясь этому, она живым и уверенным тоном обратилась к компаньонке:
– Прошу вас ответить на один мой вопрос, дона Фирмина.
– Спрашивайте, Аурелия.
– Пообещайте прежде, что не будете лукавить.
– Лукавить? Да разве есть на свете кто-нибудь честнее меня? Не моя ли честность приносит мне столько неудобств?
Девушка не решалась задать вопрос.
– Говорите, сеньора.
– Кто, по-вашему, красивее: Амаралзинья или я? – сказала наконец Аурелия, слегка побледнев.
– Ну и ну! – ответила, смеясь, компаньонка. – Вы, конечно, шутите, Аурелия? Разве можно Амаралзинью сравнить с вами?
– Скажите честно!
– Есть девушки красивее Амаралзиньи, но и они вам в подметки не годятся.
Вдова назвала имена четырех или пяти девушек, которые тогда были в числе первых красавиц и которых теперь я не помню.
– И все же она так элегантна! – возразила Аурелия и на миг вновь сосредоточилась на своих мыслях.
– Это дело вкуса!
– Как бы то ни было, ее манеры лучше моих, не так ли?
– Что вы, Аурелия? Во всем Рио-де-Жанейро нет девушки, чьи манеры были бы так изящны, как ваши. Да что Рио-де-Жанейро! Такой, как вы, наверное, нет и в самом Париже.
– Спасибо. И это ваша честность, дона Фирмина?
– Да, сеньора. Такова моя честность, и выражается она в том, что я говорю правду и не скрываю ее. К тому же мои слова вам много кто может подтвердить. Вы играете на фортепиано, как Арно15, поете, как примадонна, а своей речью способны очаровать любого чиновника или дипломата. Что удивительного? Когда вы пожелаете, вы говорите так же красиво, как пишут в романах.
– Вас и впрямь нельзя упрекнуть в лести. Мои достоинства вы явно недооцениваете, – ответила девушка, подчеркивая последние слова ироничной улыбкой. – Разве вы не знаете, дона Фирмина, что у меня золотой стиль, наиболее возвышенный из всех возможных, и потому против моего красноречия нельзя устоять? Языком романов, этой низкой прозой, изъясняются только бледные романтические девушки, имеющие обыкновение томно вздыхать. Моя же речь – это поэма, я сама – воплощение поэзии, блистательной и ослепительной.
– Я понимаю, о чем вы; золото все и всех делает красивее и позволяет купить что угодно, даже здоровье. Но заметьте, наиболее преданные почитатели вашей красоты – как раз те, кто не претендует на ваше богатство: одни женаты, другие слишком стары…
– Дона Фирмина, скажите, не кружилась ли у вас голова, когда вы в первый раз почувствовали запах табачного дыма?.. Так вот, золото источает невидимый дым, который опьяняет сильнее, чем тот, что исходит от гаванских сигар или от ужасных папирос, которые курят некоторые юноши. Все люди, окружающие какого-нибудь старого богача, будь то министры, сенаторы или фидалго16, конечно же, не хотят жениться на этом мешке с деньгами – их привлекает его состояние.
– Прямо сейчас вы в очередной раз доказали, насколько вы умны и рассудительны. Кто бы мог подумать, что девушка в вашем возрасте знает больше, чем многие почтенные мужи, учившиеся в университетах и академиях? И это даже к лучшему, поскольку иначе вы наверняка были бы обмануты.
– Обманута я уже была, – шепнула Аурелия, вновь погружаясь в свои мысли.
Дона Фирмина произнесла еще несколько фраз, но поняла, что Аурелия не обращает на нее ни малейшего внимания; должно быть, девушка не желала отвлекаться от размышлений и стремилась полностью сосредоточиться на них.
Тогда, руководствуясь особым чувством такта, свойственным подобострастным особам, к числу которых относилась дона Фирмина, она встала и отошла на несколько шагов от Аурелии – якобы для того, чтобы посмотреть на алебастровые статуэтки и на фарфоровые вазы, стоявшие на столешнице из красного мрамора.
Повернувшись спиной к Аурелии, сидевшей на кушетке, она больше не пыталась понять причин ее задумчивости. Дона Фирмина знала, что в противном случае девушка наверняка рассердилась бы, когда, закончив размышления, увидела бы, что компаньонка вглядывается ей в лицо, желая по нему разгадать ее тайные мысли.
Но не прошло и пяти минут, как в комнате раздался хрустальный звонкий смех Аурелии, звук которого был хорошо знаком доне Фирмине, часто слышавшей его в последнее время. Обернувшись, она посмотрела на Аурелию, на чьих перламутровых губах играла улыбка, напоминавшая о внезапном смехе.
Очнувшись от размышлений, девушка изменилась, как если бы восковая фигура обратилась в прекрасную мраморную статую и поднялась во весь рост, гордая и величественная, сияя белизной отполированного камня.
Аурелия подошла к окнам и порывистым движением распахнула шторы, которые, казалось, были слишком тяжелы для ее изящных, нежных рук.
Поток света хлынул сквозь оконные стекла и заполнил комнату. Девушка подошла ближе к окнам, чтобы искупаться в струях света, которые падали на ее царственное лицо, обрамленное каштановыми волосами, спадавшими ей на плечи, подобно золотому плащу.
Она упивалась светом. Тот, кто в этот миг посмотрел бы на нее, окруженную сиянием, мог бы подумать, что под складками ее батистового пеньюара трепещет пламенная нимфа, саламандра, в которую вдруг обратилась заколдованная фея.
Насладившись солнечным светом, подобно тому как насыщаются им лепестки мака, приобретающие алый цвет от поцелуев солнца, девушка подошла к фортепиано и резко открыла его крышку. После шумного вихря полутонов, промчавшегося над клавишами, раздались возвышенные звуки арии Нормы17, в которой героиня, раскрывая свою ревность, обличает предательство Поллиона.
Усмиряя головокружительную музыку и заставляя ее стать аккомпанементом, девушка начала петь, но с первых нот почувствовала, что исполнять арию, сидя за фортепиано, ей неудобно. Тогда она встала и, сделав несколько шагов, от которых полы ее пеньюара развевались, подобно галльской тунике, вышла в центр комнаты. Вжившись в роль Нормы, она голосом и жестами выразила драму обманутого сердца, которую раньше видела в исполнении Лагранж18.
Гнев преданной женщины, ярость раненой львицы никогда прежде не были выражены более волнующим голосом и более возвышенными жестами, как бы великолепны ни были оперные дивы, ранее исполнявшие арию Нормы. Слова, срывавшиеся с губ Аурелии, были полны силы и гармонии и жалили, подобно змее, особенно если девушка сопровождала их внезапным взмахом нежной руки, тем самым выражая крайнее негодование.
Даже дона Фирмина, прекрасно знавшая, насколько неординарен характер Аурелии, тогда смотрела на нее с удивлением, подозревая, что в жизни девушки произошло нечто очень необычное и важное, чем объяснялись как задумчивость Аурелии, так и порыв чувств, овладевший ею.
С той же стремительностью, с какой прежде она встала с кушетки, Аурелия подбежала к доне Фирмине и схватила ее за запястье, словно представляя, что перед ней Поллион. Так сцена внезапно приобрела комический оттенок и закончилась смехом Аурелии и ее компаньонки.
III
Наступило время завтрака. Девушка и ее компаньонка разместились за столом. Благодаря своей природе и воспитанию Аурелия была умеренна в еде. Это, впрочем, не означает, что она относилась к числу девушек, которые напоминают бабочек, питающихся цветочным нектаром, и считают приемы пищи чем-то недостаточно утонченным и слишком приземленным.
Напротив, Аурелия понимала, что хорошее питание необходимо для красоты и что без него здоровый румянец ее щек исчезнет, а губы лишатся улыбки, подобно тому как увядают нежные лепестки роз. Поэтому за едой девушка не смущалась; она полагала, и не без основания, что во время трапезы ее белые зубы, подобные жемчужинам, не теряют блеска, а губы не утрачивают приятного цвета, когда она подносит к ним дольку фрукта.
Однако на этот раз Аурелия не соблюдала привычной умеренности; хотя она не любила острого и только иногда выпивала несколько капель ликера, теперь она решила попробовать все специи и приправы, какие только были в доме, и завершила трапезу бокалом хереса.
Дона Фирмина, сама не забывая позавтракать, наблюдала за девушкой и все больше убеждалась в том, что в жизни Аурелии произошло некое значимое событие, которое лишило ее свойственного ей спокойствия. Дона Фирмина считала, что это было одно из тех событий, которые оказывают сильное воздействие на любую восемнадцатилетнюю девушку, особенно если она предоставлена самой себе. Вдова не сомневалась, что гордая Аурелия влюбилась, и ей не терпелось узнать имя счастливца, завоевавшего сердце королевы высшего света, столь же обожаемой, сколь холодной и безразличной к своим поклонникам.