Но противоречивость, непоследовательность Александра II заключаются не в том, что он не даровал даже самой куцей конституции, он и не обещал ничего подобного. Противоречивость и непоследовательность самодержавного монарха заключается как раз в том, что он всё-таки дал земство, суд, университетский устав, допускал гласность и т. д. Ибо цель и смысл его преобразовательной деятельности – укрепление устоев самодержавия с помощью казённой тяжёлой промышленности и модернизации армии. Но для того, чтобы было на что и кому строить железные дороги, заводы и работать на них, Александр II и его правительство были вынуждены пойти на ликвидацию крепостничества и неизбежно сопровождающие эту акцию реформы. Но этому сопротивлялись дворянство и чиновничество (которые вполне справедливо полагали, что ничего хорошего им это не принесёт) и чтобы провести преобразования приходилось прибегать к мерам, выходящим за рамки самодержавной бюрократической монархии.
Александр II был предан идеям мощного самодержавного военного государства. Он поклялся у гроба отца хранить верность его заветам и последовательно выполнял свою клятву, о чём свидетельствует, в частности, его личная переписка17.
Уровень развития любой страны, её промышленности, торговли, культуры определяется уровнем развития сельского хозяйства. Чем выше производительность труда в аграрной сфере, чем меньше работников в ней занято, тем больше возможностей у страны развиваться во всех отношениях. Но добиться повышения производительности труда в XIX в. можно было только через переход к интенсивным методам хозяйствования. Это невозможно сделать при сохранении крепостного права и его пришлось отменить. Но желание при этом сохранить самодержавие привели к непоследовательности реформ Александра II. Так как социальной опорой самодержавной монархии были землевладельческое дворянство и крестьянство, то было сделано всё возможное для их сохранения. Отсюда привилегии помещиков при проведении реформ, политика поддержки даже самых слабых крестьянских хозяйств в пореформенное время. Это привело к сохранению в целом экстенсивного характера сельского хозяйства России, переход к интенсивным методам шёл крайне медленно. По этим причинам промышленность развивалась медленнее, чем могла и, главное, её развитие шло однобоко, с перекосом в сторону военного производства. Нарастали кризисные моменты в сельском хозяйстве: неспособность большинства дворян-помещиков адаптироваться к новым условиям хозяйствования и массовое их разорение, слишком медленное разложение крестьянского хозяйства сдерживало переток рабочей силы в промышленность, приводило к медленному росту спроса на промышленные товары производственного и потребительского назначения, препятствовало концентрации сельскохозяйственных земель в руках фермеров и аграрных предпринимателей. Все эти факторы замедляли индустриализацию России, придавали ей милитаристский характер и создавали предпосылки революций начала XX в.
С точки зрения обеспечения пахотными и кормовыми угодьями крестьянских хозяйств необходимо различать типы сельскохозяйственного производства.
Во-первых, традиционное семейное потребительское многоотраслевое крестьянское хозяйство, смыслом деятельности которого было обеспечение всем необходимым членов семьи. Такое хозяйство было мелкотоварным (деньги были нужны в основном для уплаты налогов и других обязательных платежей), стремилось к полному замкнутому циклу самообеспечения.
Во-вторых, семейное фермерское хозяйство, пока ещё только возникавшее. Целью фермера является получение прибыли, поэтому его хозяйство является специализированным и занимается производством наиболее выгодной продукции в данной местности и в данное время. Для получения максимальной прибыли фермер вынужден использовать интенсивные методы хозяйствования, а это требует больших вложений для закупки производительного инвентаря, урожайных семян, породистого скота.
В пореформенное время было много переходных форм, но полюса были именно такими. А для разных типов земледельческих хозяйств требовалось разное количество земли при одинаковой численности семьи. Для крестьянского потребительского хозяйства, по определению экстенсивного, земли требовалось меньше, чем для интенсивного фермерского. В тоже время для фермерского хозяйства требовалось разное количество земли в зависимости от специализации: для зернового гораздо больше, чем для животноводческого или овощеводческого.
Без учёта типов земледельческих производств обсуждение проблемы крестьянского малоземелья теряет смысл. Для традиционного, именно крестьянского хозяйства, земли в основном хватало после отмены крепостного права, несмотря на отрезки. Хотя в некоторых регионах, особенно чернозёмных, недостаток земли ощущался изначально. Но по мере роста численности крестьян и увеличения количества семейных разделов проблема начала обостряться, особенно в чисто земледельческих губерниях.
Зарождение и развитие хозяйств фермерского типа шло крайне медленно по причине трудностей с увеличением размеров земельных владений. Тем более что правительство вплоть до Первой российской революции проводило политику сохранения мало и безземельных крестьянских хозяйств, что препятствовало концентрации земли в руках фермеров и аграрных предпринимателей и тем самым тормозило переход сельского хозяйства в целом к капиталистическому типу или индустриальному, другими словами.
Низкий уровень крестьянского производства (именно крестьянского) признаёт и Миронов, как и то, что для повышения продуктивности своего хозяйства крестьянам не хватало земли.
«Аграрный вопрос, – пишет он, – важнейшая проблема, которую не сумели решить ни царское, ни Временное правительство. Именно она создавала колоссальное социальное напряжением в стране. Вследствие низкой производительности труда крестьянство страдало от малоземелья и требовало экспроприировать частновладельческую землю, принадлежавшую некрестьянам, и таким простым способом удовлетворить свои возросшие материальные потребности. Эти вожделения поощрялись важнейшими политическими партиями и отчасти самой верховной властью. Значительная помощь со стороны государства в форме так называемого „царева пайка“, как именовали землепашцы разнообразные пособия и прощения недоимок, также поддерживала иждивенческие настроения и патерналистские надежды крестьян великорусских губерний».
По мнению Миронова, опыт «чёрного передела» в 1917—1918 гг. показал, что посредством захвата чужой собственности решить проблему малоземелья и низких доходов крестьян было невозможно. Что «в среднесрочной и тем более долгосрочной – перспективе повышение благосостояния могла обеспечить только агротехническая революция, требовавшая, однако, времени и огромных средств» и «именно этот курс стало проводить царское правительство, приняв за основу своей политики с 1906 г. Столыпинскую аграрную реформу»18.
В данном случае Миронов опровергает самого себя, свои утверждения об успешности модернизации России под руководством самодержавного государства. Он, как и другие поклонники Столыпина, напрасно возлагает на столыпинскую аграрную реформу большие надежды на решение проблемы крестьянского малоземелья. Агротехническую революцию, действительно крайне необходимую, было невозможно совершить на основе крестьянского хозяйства в силу его небольших размеров. Л. В. Милов убедительно показал, что даже для ведения традиционного семейного потребительского крестьянского хозяйства в России земли требовалось больше, чем в Европе. Для интенсивного предпринимательского хозяйства этот вывод ещё более справедлив. Поэтому ликвидация общинного землевладения и землепользования путём закрепления крестьянских наделов в собственность в тех размерах, которые имели крестьяне, никаких проблем не решала и не создавала возможности для агротехнической революции.
Крестьянское хозяйство к началу XX в. не просто находилось в состоянии глубокого кризиса, оно не просто не имело перспектив для развития, оно исчерпало возможность своего существования. Существование такого хозяйства в течение веков возможно только или при неизменной численности населения, или при наличии свободного фонда необработанных земель, на которые можно отселять «лишних» людей, или при сочетании этих факторов.
Фундаментальные особенности Руси-России заключаются именно в том, что на протяжении веков её численность росла медленно и в тоже время растущее Русское государство имело возможность расширения на юг и восток, на слабозаселённые пространства скотоводов, охотников и рыболовов, где земледелие было слабо развито. Именно эти особенности привели к сохранению крестьянского и помещичьего хозяйства экстенсивного типа, становлению крайних форм феодальной зависимости (обеспечить владения феодалов рабочей силой можно было только силой), неполному отделению ремесла от сельского хозяйства, медленному развитию промышленности, её милитаристской направленности, возникновению и укреплению самодержавной формы правления, которая только и могла защитить интересы феодалов-крепостников.
Но в XIX в. всё изменилось. В районах старого заселения возможности экстенсивного земледелия, даже его сохранения, были полностью исчерпаны, на степных окраинах было возможно только интенсивное земледелие, несовместимое с крестьянским хозяйством. Наметилось и усиливалось отставание в военной мощи, которое невозможно было преодолеть без индустриализации страны и изменения её социальных и политических структур.
Другими словами, Россия встала перед необходимостью индустриализации. А это предусматривает и полную перестройку аграрной сферы: исчезновение помещичьего и крестьянского хозяйств и соответствующих им форм землевладения и хозяйствования.
Более того, Миронов приводит факты, которые рушат все его заявления об успешности модернизации. Считая рост благосостояния населения главным критерием успешности модернизации, он, перечислив доказательства благополучия крестьян, как положительные явления приводит данные переписи 1897 г.: доля крестьянства в населении России составляла 86%, а доля лиц, имеющих главным источником дохода наёмный труд 12%19.
Миронов также прекрасно знает о земледельческих занятиях большинства рабочих: в 1840-1850-х гг. в Москве и Московской губернии, рабочие состояли более чем на 90% из крестьян, тесно связанных с сельским хозяйством. После отмены крепостного права связь рабочих с землёй ослабла, но оставалась существенной. Более 50% рабочих в той или иной степени были связаны с землёй20.
Как ни странно, эти данные расцениваются Мироновым как доказательство успешности модернизации под умелым руководством царского режима. Но о каких успехах модернизации, выражающейся прежде всего в индустриализации, может идти речь при таком преобладании крестьян в общей численности населения и таких тесных связях рабочих с деревней?
То, что крестьянское хозяйство в XIX в. находилось в глубочайшем кризисе и было обречено убедительно демонстрирует сам Миронов.
Утверждение Миронова об успешности модернизации при самодержавии основывается на росте уровня жизни населения без учёта источников доходов. Поэтому он приводит массу сведений об увеличении доходности крестьянских хозяйств, росте потребления крестьян и расширении ассортимента потребляемых ими благ, сокращении числа рабочих дней, вообще трудовой нагрузки сельских жителей в качестве доказательства успехов России в продвижении к современному обществу.
Но это в корне неверный подход. Миронов неоднократно приводит данные о громадном росте отходничества в пореформенный период. Он указывает на более быстрый рост зарплаты у сельскохозяйственных рабочих по сравнению с промышленными и пишет, что это «способствовало повышению жизненного уровня крестьян, значительная доля которых получала дополнительные доходы от продажи своего труда за пределами деревни – в 1861—1870 гг. они взяли 12,9 млн кратковременных билетов и паспортных бланков, в 1891—1900 г. – 71,4 млн, в 1906—1910 гг. – около 80 млн21.
Также положительно оценивается рост крестьянских вкладов в сберкассах в 1880—1900 гг. как важное свидетельство повышения уровня жизни крестьян22. Это действительно означает увеличение денежных доходов у крестьян, но одновременно говорит о разложении именно крестьянского хозяйства, переходе всё большей части крестьян в иные социальные категории – фермеров, промышленных и сельскохозяйственных наёмных рабочих. А часть крестьян уже становилась чистыми пролетариями. Но крестьянство-то исчезало и это порождало мучительные процессы в крестьянской жизни: распад традиционной морали, кризис семьи и родственных отношений. Миронов рассматривает основные концепции революции: марксистско-ленинскую, мальтузианскую, структурно-демографическую, структурную, политические, институциональную и в результате модернизации.
Марксистко-ленинскую концепцию революции Миронов отвергает на том основании, что она исходит из наличия в России в XIX – начале XX в. глобального перманентного кризиса, выражавшегося в снижении уровня жизни населения, особенно рабочих и крестьян; в противоречиях между растущей капиталистической экономикой и архаической политической системой, неспособной меняться и приспосабливаться к новым условиям; в сохранении пережитков сословного строя и крепостничества. Доказательству успешности модернизации в России, выразившейся прежде всего в росте благосостояния населения, и проводившейся государством, посвящена в целом данная работа.
Кризис не всегда является признаком несостоятельности какого-либо режима, «он может быть временным и преходящим, как кризис подросткового возраста у человека, и свидетельствовать о прогрессивном развитии, а не об упадке»23.
И далее Миронов опровергает, как он полагает, основные положения марксистско-ленинской концепции революции данными об успешном экономическом развитии в России в XIX – начале XX в., а также утверждениями о мирной трансформации сословий в социальные группы индустриального общества и превращении политической системы имперской России после 1905 г. в дуалистическую правовую монархию с конституцией, парламентом и гражданскими правами.
Обнищания народа не было, что якобы доказано в этой работе, классовая борьба не была доминирующей формой социальных конфликтов. Правильнее говорить о борьбе групповых интересов, а «застрельщиком» революции был не пролетариат, а интеллигенция.
Не было ни «кризиса верхов», ни «кризиса низов». В годы мировой войны положение народа в России было не хуже, если не лучше, чем в других воюющих странах24.
Для Миронова характерно упрощённое восприятие марксизма. Маркс действительно писал о непрерывном абсолютном и относительном обнищании масс при капитализме, но это положение было опровергнуто самой жизнью уже к концу XIX в. и его последователи не акцентировали на этом внимания и большинство европейских марксистов отказались от него и это стало одним из основных тезисов социал-демократов. И, с точки зрения марксизма, в том числе в ленинской интерпретации, не реформы порождают кризис. Наоборот, всесторонний кризис приводит к необходимости фундаментальных перемен в обществе, которые могут осуществиться путём реформ или революций, в зависимости от способности старой системы к изменениям под давлением кризисных явлений.