Ася часто ловила на себе странные взгляды Максима Юрьевича, когда проходила мимо него, ей казалось, что он недоумевает, глядя на нее. Впрочем, трудно было понять этого тренера: его слова «источали елей», а взгляд был острым и безжалостным, как у Учителя.
Как-то раз он подозвал ее к себе и спросил очень вежливо:
– Вы раньше занимались спортом?
– Нет.
– Тогда что вы делаете здесь? – он сделал акцент на слове «здесь».
Ася растерялось, и тренер, видя ее замешательство, продолжил:
– Вам поздно заниматься каратэ, этот стиль требует большой выносливости и физической силы. Могут начаться проблемы с сердцем, суставами. Не надрывайтесь так, отойдите в сторону, отдохните, – он говорил мягко, доверительно, будто пытался урезонить ее.
Ася стояла босиком на холодном деревянном полу навытяжку, смотрела в его двигающийся кадык и думала: «Чего он от меня хочет? Дает понять, что я старуха?» Конечно, этот спортзал и она сама были несовместимы. Но характер не позволял отказаться от начатого. Слишком многое было поставлено на карту. Ася сделала первую в своей жизни попытку доказать мужу и себе, что чего-то может добиться сама, не подумав, что выбранный ею путь окажется таким экстремальным и необычным. К сожалению, другого пути на тот момент она не видела, идти ей было некуда, и стоявший перед ней благополучный во всех отношениях мужчина – сильный и уверенный в себе – этого знать не мог.
– Объясните, чего вы ждете от каратэ? – Максим Юрьевич приблизился к ней на расстояние ладони и почти касался ее груди своим шикарным кимоно. Тонкий аромат дорогого французского одеколона был чужеродным и нелепым. Этот странный тренер смущал ее, как смущал бы любой мужчина, задумавший вдруг поухаживать. Набравшись смелости, она посмотрела в его лицо и ляпнула откровенную чушь, лишь бы не молчать.
– Я хочу стать сильной и научиться управлять собственной волей. Мне не хватает силы воли…
– Вот как? И что вы подразумеваете под силой волей? – Максим Юрьевич склонился к ней, как нагибаются взрослые, чтобы услышать, что лопочет ребенок. Ася почувствовала его мятное дыхание.
– Это когда заставляешь себя делать то, что не хочется, – ее голос сорвался, захотелось отшатнуться и исчезнуть с его глаз, перестать чувствовать этот волнующий аромат, так сильно диссонирующий с его кимоно и местом, где девушки отжимаются на кулаках и бьют, не щадя себя, по макиваре с засохшими пятнами крови на брезентовом покрытии.
Максим Юрьевич рассеянно улыбнулся, окинул ее взглядом с ног до головы и отошел в сторону, потеряв интерес. Асе вдруг представилась роскошная блондинка с кукольными глазами, которая обвивает белыми руками шею Максима Юрьевича каждый раз, когда он переступает порог собственной квартиры. Она встала в стороне, глядя на строй учеников, выполняющих связки ударов и блоков, и стала ругать себя за то, не смогла сказать правильные и нужные слова, не смогла заинтересовать Максима Юрьевича своими знаниями, не привлекла его внимание. Да еще и парфюм знакомый – сама выбирала Глебу на день рождения такой же. В голове, словно заполошные воробьи, вскинулись и замельтешили мысли о собственной несостоятельности, стало обидно до слез.
Подошел Учитель.
– Почему стоите?
– Тренер сказал, что нагрузки слишком велики для меня…
– Глупости! В строй!
Его окрик был грубым, но Ася с облегчением заняла свое место. Смущение исчезло, видение блондинки и Максима Юрьевича испарилось, как туманное наваждение. «Нет, я не поддамся, вы ошибаетесь. Да и кто вы такой, чтобы мне указывать? Это теперь мой спортзал, моя тренировка! Да, я знаю, что выгляжу жалко, но это не ваше дело!» Ее внутренний диалог был тревожным и бесконечным, Ася придумывала запоздалые аргументы и доказывала, доказывала Максиму Юрьевичу свое право поступать именно так, и злилась. «В конце концов, из любой ямы можно выбраться, надо только пробовать. Вы же ничего обо мне не знаете! И, если у меня что-то получится, я действительно изменюсь. Я – этого – хочу!»
Когда тренировка закончилась, она набралась смелости и подошла к Учителю.
– Максим Юрьевич предостерегает меня от физических нагрузок, а вы нет. Почему?
Учитель посмотрел на нее неожиданно внимательным, понимающим взглядом, будто вдруг разглядел что-то хорошее, понятное и близкое ему.
– Он не прав! В человеке самое лучшее проявляется только тогда, когда его прижимают к стене, – Учитель хотел что-то добавить, но к нему подошел старший ученик, и он отвлекся.
Красивая фраза! Слишком красивая! Здесь должен быть подвох. А, может, и нет. Но размышляла Ася недолго и пришла к выводу, что такое отношение к трудностям – одна из составляющих таинственного ритуала боевых искусств. И поверила в это искренне, потому что другой веры у нее на тот момент не было. Она еще ничего не знала о боевых искусствах.
Перед каждой тренировкой ученики выбегали на стадион, который расположился в самом центре микрорайона. Окруженный тополями и орехами, он практически был скрыт от любопытных взглядов жителей близлежащих пятиэтажек. Бег вокруг футбольного поля оказался для молодой нетренированной женщины крайне изнурительным. Вечерний осенний воздух был резким, холодным, он разрывал легкие, словно воздух чужеродной планеты, наполненный ядовитыми испарениями. Горло жгло огнем, давящая боль в ушах не давала думать, глаза застилали слезы. Хотелось упасть на беговую дорожку, сжать голову руками и разрыдаться. Но она не падала, а бежала на негнущихся ногах за мелькавшими в сумерках белыми кимоно, считала собственные вдохи и выдохи, стараясь не споткнуться. К счастью, Ася была упряма донельзя, и окружающие думали, что она действительно способна бежать, поэтому никто ее не жалел. Она себя – тоже. Потом все возвращались в спортзал и после традиционной разминки приступали к отработке боевой техники. Эти моменты возвращения – в сумерках, по шуршащей опавшей листве, когда разгоряченное тело наслаждалось отдыхом, дыхание восстанавливалось, а октябрьский воздух становился вкусным, – были для нее самыми желанными.
Техника каратэ оказалась очень и очень непростой. Тело на поворотах постоянно бросало в сторону, связки не запоминались, японские названия резали слух и сбивали с толку. Ей было удивительно наблюдать, как старшие ученики не только спокойно держали удар ногой, но и могли присесть на одной ноге раз десять. Их движения были четкими, отточенными, спокойными, будто они родились с такими удивительными умениями и выполняли их всю жизнь, как бегали или дышали. Камнем преткновения оказалась концентрация на ударе, о которой Ася никогда не имела никакого понятия. По воздуху надо было бить так, словно перед тобой живой противник – с полной отдачей. Но откуда было взять эту отдачу, если не только мышцы, но и связки у нее тоже были крайне слабые? «Я не смогу, я не смогу, – говорила себе Ася и тут же возражала. – Делай, дура! Просто делай! Зачем ты сюда пришла? У тебя теперь нет выбора!»
Особенно волнующим моментом оказалась первая работа на макиваре – доске, обитой грубой мешковиной с мягкой подстежкой внутри, которую держал ученик. Все по очереди отрабатывали удары руками и ногами, и Ася с замиранием сердца ждала того момента, когда это придется сделать и ей. Впервые. Удар оказался неправильным, она едва не вывихнула запястье, но никто не обратил на это внимания, ее место тут же занял другой ученик, за ним – следующий. Младшие ученики продолжали с остервенением бить по мешковине, словно собирались превратить ее в отбивную, старшие били направлено и четко. Ася стояла в стороне, потирала ноющую кисть и с завистью наблюдала за ними. «Да, у меня так не получится никогда…»
…Прошел месяц. Несмотря на сложности, она скоро освоилась в спортзале, свыклась с положением самого младшего ученика, даже купила белое кимоно. Когда она надела его первый раз, впервые почувствовала одобрительные взгляды молодых девчонок. Ничем не выделяясь, наравне с восемнадцатилетними студентами, она спокойно выполняла команды старших учеников и старательно мыла полы перед тренировкой. Это было абсолютно нормально – ученики каратэ не имели возраста или пола, их личный авторитет определялся только мастерством. И полы они все, невзирая на пояса, мыли по очереди. Это уравнивание подарило ей, наконец, свободу не чувствовать себя порочной – в кимоно все они были одинаковы, разделение на ущербных женщин и во всех отношениях совершенных мужчин в этом спортзале напрочь исчезло.
Как-то раз перед началом тренировки она подошла к Учителю и протянула ему деньги – оплату за занятия. При этом она была, как всегда, очень вежлива и имела неосторожность улыбнуться. Откуда ей было тогда знать, что эмоции младших учеников и каратэ, по понятиям Учителя, не совместимы? Он побагровел.
– Почему без поклона? Да кто ты такая?.. Как ты смеешь ко мне подходить со своими жалкими…? – дальше пошла нецензурщина.
Привыкшая к самому интеллигентному обращению, Ася в первый момент опешила от его «ты» и втянула голову в плечи. И …удивилась. Но, уже привыкшая к нестандартным ситуациям в спортзале, быстро взяла себя в руки, послушно согнулась в поклоне – чтобы не смотреть на его перекошенное от ярости лицо. Что-то внутри ее мгновенно застыло, закостенело, ожесточилось, но обиды, слез, истерики с последующим уходом, которого так ожидал Учитель, не случилось. Молча выслушав брань, она получила разрешение встать в строй, и спокойно, с достоинством, сделала это, но в будущем пообещала себе быть очень осторожной. Впрочем, ей это не удалось. В последующие два месяца Учитель начал оскорблять Асю постоянно, намереваясь выжить из спортзала, и она к этому быстро привыкла, воспринимая такое его отношение, как часть тренировочной программы. Впрочем, кричал он не только на нее. Кажется, он люто ненавидел весь женский род, но, согласно духу воинских искусств, не имел права отказать особам женского пола в тренировках. В зале действительно все были равны, и он это понимал лучше других.
В школе каратэ, куда волей случая попала Ася, были правила и ритуалы, которые соблюдались неукоснительно. Все действия, слова, поступки старших и младших, отработанные до автоматизма, выстраивали некую призрачную и одновременно прочную реальность, категорически отличную от привычного мира повседневных забот. Одним из таких ритуалов, отработанных до автоматизма, был приход на тренировку. Ученики собирались в маленьком скверике среди многоэтажных домов, перед входом в спортзал. Казалось, что этот сквер со старыми высокими деревьями живет собственной загадочной жизнью, и нет ему никакого дела до маленьких человеческих проблем. Иногда в его ветках цокали и резвились белки, забежавшие сюда из соседнего парка. Иногда залетевший ветер баловался верхушками, и старые натруженные ветви скрипели, тяжело раскачиваясь в стороны. Но чаще всего здесь было очень тихо: дома стояли к скверу своими задними, глухими стенами, и люди не беспокоили деревья ненужным вмешательством. В общем, заповедное место, и священнодействие начиналось именно здесь.
Ученики подтягивались неспешно. Сначала возле черного входа в спортзал начинали одиноко маячить одна или две фигуры – как правило, старшие. Они были такими же молчаливыми, как и деревья, изредка тихо переговаривались. Потом по одному подтягивались остальные. Они шли друг за другом цепочкой, словно проникали на вражескую территорию, занимали свои места и начинали шепотом обсуждать дела. Последними обычно приходили молодые, но они были еще непугаными, веселыми. Именно с их приходом сквер оживал. Но эта странная феерия продолжалась очень непродолжительное время, потому что приход Учителя моментально обрывал все звуки. Даже первогодки замолкали, устремляли на него напряженные взгляды, и с этого торжественного момента – шествия Учителя через сквер – фактически начиналась тренировка. Он медленно доставал из кармана большой амбарный ключ, вставлял в замок, отмыкал его, входил первым, и черный зев открытой двери втягивал в себя притихших учеников. Потом дверь захлопывалась, закрывалась на засов, старый сквер снова засыпал. И только неясный желтый свет, загоравшийся в высоких спортзальных окнах, закрытых густой металлической сеткой, свидетельствовал о том, что внутри есть живые души.
Еще одним правилом было не говорить об Учителе. В его сторону боялись смотреть, к нему опасались обращаться по пустяковым вопросам. В зависимости от настроения он мог наказать, оскорбить, унизить – это Ася на себе испытала в полной мере. Или мог дать короткие, но дельные разъяснения по технике. Мог поговорить по-дружески, и такие беседы становилась лучшей наградой для его старших подопечных. С учениками первых месяцев обучения он не разговаривал вообще. Младшими занимались старшие, в функции Учителя входило наблюдение за порядком в зале и наведение этого порядка. Никаких лишних разговоров, никаких улыбок и тем более смеха, никаких эмоций.
Правда, иногда он читал долгие нотации ученикам, стоявшим перед ним строгим строем, – об отношении к старшему и младшему, о морали и нравственности. Эти беседы казались Асе правильными, но слова были жесткими, словно мораль и нравственность надо было насаждать только силой, ибо, по мнению Учителя, люди безвозвратно погрязли в пороках. Ей думалось, что в этих речах не хватало сострадания, будто Учитель глубоко презирал этот мир вместе со всем, что по нему бегает, ходит, ползает и летает. Но это не могло быть правдой, нельзя жить в такой ненависти. Возможно, это был его стиль поведения, тщательно отработанная система защиты от излишнего панибратства приходящих в спортзал извне – таким оказалось единственное логическое объяснение, которое Асе удалось найти. Все новенькие хотели чуда, но чудес в воинских искусствах, как она уже поняла, просто так не бывает. Настоящее чудо – сам ученик, а не его умение отбиться от хулиганов. И до этого было потрясающе далеко. Поэтому, а грубость Учителя сразу отпугивала гордецов, здесь мало кто задерживался.
Несмотря на это, старшие ученики относились к своему Учителю с глубоким почтением, радовались редким беседам с ним, с удовольствием выполняли все его поручения. Еще не понимая причины этих взаимоотношений, Ася чувствовала исходящую от Учителя силу и легко подчинялась ей, не рассуждая, хорошо это или плохо. Да, было обидно, когда он кричал. Но когда он был спокоен, такое же спокойствие овладевало и ею, наполняя сердце ожиданием неизведанной ранее тайны. Иногда она думала о том, что именно такой наставник ей и был нужен – не позволявший приближаться, но при этом контролирующий весь процесс тренировок. Так, по крайней мере, она могла быть предоставлена самой себе, что Асю очень устраивало. Конечно, она пока осматривалась, и, словно напуганный зверек, готова была дать деру в случае опасности. Но опасности не было, было сильное моральное давление, жесткий контроль, а к этому Ася привыкла давно.
На Востоке испокон веков каждый учитель был носителем истины, передаваемой ученику. И это касалось не только боевых искусств, но и целительства, наук, любых видов мастерства. Асе очень понравилась легенда о китайском мастере фарфоровых кукол, которых был знаменит на всю страну. Говорили, что сам Мастер был жесток и капризен, но, несмотря на это, у него было огромное количество учеников, к нему приходили учиться даже из других государств, но никто так и не смог делать кукол с таким человеческим выражением лиц, как сам Мастер. Когда пришло время умирать, Мастер решил передать свое искусство только одному ученику, который из года в год, находясь с ним рядом, терпеливо искал истину. Но, несмотря на все усилия и бесконечные опыты, его куклы получались безжизненными. Мастер попросил его сделать еще одну куклу, дождался, когда ученик вытащит ее из печи, а потом одним движением пальца слегка прижал кукле подбородок и поддел его вверх. Выражение лица куклы сразу изменилось – она слегка заулыбалась, ее черты оживились, исчезла та самая правильность, которая всех кукол в руках ученика делала одинаковыми и мертвыми. Вот так произошло настоящее чудо, вот так Мастер передал свой секрет и благополучно отошел в мир иной.