Оставшиеся праздничные дни Женечка провела дома, отказавшись от всех приглашений на ёлки. Ей не хотелось никого видеть, не хотелось разговаривать, а хотелось только чувствовать, проживать то новое, что заполнило её сердце после встречи с Митей. Женечка боялась в развлечениях расплескать новые эмоции, которые накрыли её с головой. Она не задумывалась о природе своих чувств, не давала им названия, а беспечно отдавалась на их милость. Ей хорошо было сидеть рядом с изразцовой печкой в библиотеке отца, читать книги, временами вслушиваясь в полифонию ветра, и мечтать, мечтать, а потом сладко засыпать под вьюгу и зимнюю непогоду в тёплой уютной спаленке.
Откуда ей было знать, что в это самое время, тихо, крадучись, неумолимо, подобно леопарду, готовящемуся к прыжку, приближается Катастрофа, которая растерзает своими клыками всё: родной дом, близких людей, и утопит в крови всю страну.
Спустя всего три года, лёжа без сна в тревожной темноте в далёком чужом городе, к ней придёт непереносимое в своей беспощадности осознание непреодолимой пропасти между прошлым и нынешним: ни кресла у изразцовой печки, ни родных людей, ни ощущения тепла и безопасности родного дома у неё уже не будет никогда.
Сёстры
У Женечки были две сестры. «Точь‑в‑точь, как в пьесе Чехова. Мы с мамой старались», – посмеивался папа’.
Старшая сестра Варя характером и лицом пошла в отца: круглолицая, плотненькая, «сбитенькая», как говаривала её няня, неторопливая в движениях и речи, рассудительная. Любое решение принимала неспешно, рассматривая все «за» и «против», что можно было бы расценить как недостаток уверенности в себе, если бы Варя, однажды придя к какому-то мнению, не уподоблялась скале, которую с места сдвинуть не представлялось возможным никому. Младшенькие (на десять и одиннадцать лет моложе) Женечка с Машей немного побаивались её безапелляционных решений, спорить с которыми им было не под силу.
Маша, по словам родных, пошла больше в покойную мать: то же красивое, бледное, безупречного овала лицо с чётко очерченными бровями. Милая, обаятельная, любящая всех, особенно «сестру – подругу» Женечку. Несмотря на то, что ещё в раннем возрасте Маша стала калекой, редко кто видел её унылой или раздражённой. Её улыбка покоряла с первого взгляда. Девочка всегда с радостью откликалась на любое веселье и шалость. Казалось, она совсем не думает о своём увечии. Маша обожала рисовать до такой степени, что рисовала на всём: любом обрывке бумаги, фантике или – о, ужас, – на полях классных тетрадей. Её картинки с изображением цветов, моря, зарисовки домашних сценок, лошадей, кошек, собак, портретов родных и знакомых отличались бьющей через край любовью к жизни. У Маши в кармане платья всегда можно было обнаружить огрызки карандашей, мелков или перочинный ножик, на всякий случай.
Вопрос, в кого пошла сама Женечка, вызывал постоянные дискуссии среди родных и друзей семьи. В её внешности гармонично соединились черты обоих родителей: курносый нос, выпуклый лоб – папины; ямочки на щеках, серо‑голубые, обрамлённые пушистыми светлыми ресницами, как и у Маши, глаза, красивая форма бровей – от мамы. Однако характером Женечка пошла явно не в них. До смерти мамочки их дом славился хлебосольством, на праздники собирались за большим столом родственники, друзья, друзья друзей и друзья родственников. Женечкина память не сохранила воспоминаний об этих собраниях. Она росла замкнутым, застенчивым и молчаливым ребёнком, но при этом ни в выражении её глаз, ни в повадках не было никакой угрюмости; напротив, в ней чувствовалось расположение к окружающим, которое от смущения она не знала, как выразить. На детских праздниках старалась забиться куда‑нибудь и уже из укрытия с любопытством наблюдать веселье других детей. Если же её пытались выманить из убежища, девочка сердито отбивалась или убегала. В конце концов, домашние смирились с тем, что Женечка ни под каким видом не выйдет в гостиную поздороваться с гостями, а детскому празднику предпочтёт игру с отцом в шахматы или возню с Машей. Отец, по мнению своей старшей дочери Вари, слишком потакал младшим дочерям, предоставляя им свободу практически во всём, что не касалось учёбы. Поэтому он не стал настаивать на обязательном присутствии дочери за праздничным столом или на завязывании дружбы с другими детьми. Женечка любила читать, и читала всё, что хотела, в библиотеке отца. Её любимой детской книгой стала энциклопедия животных – большой фолиант в кожаном переплёте с яркими картинками. Многие сведения о животных Маша запоминала наизусть и могла поразить любого рассказами, например, о пауке‑птицееде.
Отец девочек, Михаил Аркадьевич, был известным в городе юристом, служил несколько лет мировым судьёй, а затем открыл частную практику. Потеряв рано жену, он более не находил удовольствия в домашних радостях, предпочитая свободное время проводить с друзьями в клубе за бильярдом, отчего всегда чувствовал себя виноватым перед дочками и старался загладить свою вину развлечениями и подарками. Он охотно уступил ответственность за дисциплину в семье Варе. Варвара с большим старанием и строгостью, за которой первоначально скрывала растерянность и опустошённость, затопившие её сердце после смерти мамы, взялась за ведение дома и воспитание сестёр. Она не терпела беспорядка и праздности, поэтому младшие сёстры были всегда чем‑то заняты. Варя просила отца нанимать им преподавателей по рисунку, танцам и фортепьяно, французскому, немецкому и латыни. Она настолько свыклась с ролью наставницы, что не перестала руководить сёстрами даже когда вышла замуж за чиновника из Департамента образования, переехала в его дом и родила ему двоих детей. Дважды в неделю Варя приезжала, чтобы убедиться, что дом живёт по составленному ею распорядку. Все слуги в доме – кухарка Настасья, служанка и садовник – во время таких визитов вытягивались в струнку и уважительно величали её по имени-отчеству. Несмотря на то, что Варя никогда не повышала голоса, в её непоколебимой уверенности в собственном знании «как надо» таилось нечто, заставляющее прислушиваться к её словам. Маленькими Маша и Женя подчинялись ей беспрекословно, а, став постарше, научились прибегать к разным уловкам, чтобы избежать её диктата, но в открытую спорить с ней не дерзали. Конечно, девочки продолжали искренне любить сестру, по сути, заменившую им мать, и относились к Варе с уважением, но настоящей доверительной душевной близости у них не возникло. Другое дело, Женечка с Машей. Они были погодками, у них была общая детская, общая няня, общая гувернантка, общее детство, общее горе – ранняя смерть мамы.
Женечка маму помнила смутно, а Маша – та не помнила её совсем. Когда речь заходила о маме, Женечка видела, нет, скорее чувствовала мамочку рядом. Вот она стоит, трёхлетка, держась за мамин подол, на дорожке в парке. Маминого лица Женечке не видно, оно где‑то там, высоко над ней, она только чувствует тепло маминого колена, запах маминых духов, и ей так радостно, так светло и так безопасно от маминого присутствия. Внезапно мама исчезла из её жизни. Сердечный приступ. Женечка долго не верила, что мамы больше нет. Она никому не задавала вопросов, а взрослым было не до неё. Её детская душа не могла принять такой чудовищной несправедливости. Она продолжала ждать маминого возвращения. С первой выученной молитвой она просила Бога вернуть ей маму, которая «ушла», как говорили взрослые. Её надежда на встречу с мамой обрастала придуманными сказочными историями, что, вероятно, в немалой степени помогло Женечке пережить эту первую в жизни страшную потерю, хотя страхи нет‑нет, а давали о себе знать. Поначалу Женечка боялась оставаться одна. Лет до шести у неё начинались судороги, если папа или Варя неожиданно задерживались где‑то, опаздывали к ужину. К счастью, Маша подрастала, и у Женечки появилась сестра, ставшая самым близким ей человеком. Женечка и Маша практически никогда не расставались, даже на день, с раннего детства вплоть до поступления Женечки в гимназию. В детской спальне их кроватки стояли рядом, и когда кто‑то из девчушек не мог заснуть от страха ли темноты, от дневных ли переживаний, они находили утешение друг в друге. Неудивительно, что Женечка компаниям сверстников предпочитала общество сестры, которая вынуждена была проводить большую часть дня в кресле, потому что с трёх лет не могла ходить без посторонней помощи. Скучно им не было никогда. Сёстры много читали, а затем, под впечатлением от прочитанного, начинали творить сами. Если Женечки по каким‑то причинам не было дома, а сюжет новой истории уже требовал своего оформления, Маша брала карандаш и зарисовывала его, чтобы не забыть. Часто и Женечка вносила свою лепту, на полях рисунков записывая продолжение эпизода или добавляя в него новые подробности. Получалось что‑то вроде самодельной книжки с картинками. Когда очередной альбом заканчивался, его торжественно помещали в большую деревянную, обитую металлическим орнаментом, шкатулку. Шкатулка запиралась на ключ, а ключ хранился в мешочке с орехами, который держала в лапках плюшевая белка. Между девочками был уговор – ничего не скрывать друг от друга, а свои самые важные секреты не поверять никому другому. Единственное, что расстраивало маленькую Женечку, так это то, что с сестрёнкой нельзя было вместе побегать, сходить в гости, покататься на санках и коньках, покупаться в красавице Волге. Зато в любое время можно было попросить у папа’ запрячь коляску и поехать кататься по городу, а то и за его пределы, так как Маше нужен свежий воздух.
Женечке непременно нужно было по несколько раз на дню прибежать, забраться на диван, обнять Машуню и поделиться всем, что на тот момент занимало её головку, затем выслушать Машино мнение: сестра всегда серьёзно вникала во все подробности Женечкиных мыслей и переживаний. Маша неизменно была готова к участию во всех Женечкиных фантазиях и играх. Все главные роли Женечка всегда забирала себе, и Маша никогда с этим не спорила, а просто принимала с радостью, что ей позволили участвовать. Из‑за Машиной проблемы с ногами подвижные игры исключались, но оставалось много другого: кукольный театр, фигурки для которого вырезались тут же из картона; поиски пиратского сокровища в кладовке; строительство замка и кареты для принцессы из диванных подушек, стульев и покрывала с дивана; обустройство жизни на необитаемом острове Робинзона Крузо. Да мало ли чего ещё могли придумать неуёмные девчушки, остававшиеся вечером, после ухода домашних учителей, без присмотра! Машина инвалидность, в каком‑то смысле, обернулась счастьем для Женечки, поскольку уж кто‑кто, а Маша всегда была дома. Страх потери любимого человека у Женечки так до конца и не прошёл, застряв, подобно осколку снаряда, глубоко в душе, но, по крайней мере, годами не напоминал о себе.
Мечта
Женечкина жизнь изменилась с того момента, когда однажды в неё вошла Мечта. Мечта не о какой-нибудь ерунде вроде куклы с закрывающимися глазами, или игрушечной лошадки с настоящей гривой и хвостом, а серьёзная, настоящая. Несколько лет назад отец подарил Женечке на Пасху чудесную коробку с малюсенькими врачебными инструментами, которые выглядели, как настоящие! Женечка бегала по дому и прослушивала лёгкие его обитателей: няни, кухарки, садовника и горничной. Ей так нравилось измерять температуру, щупать пульс и выписывать с серьезным видом «лекарства», что она решила стать врачом, и не просто врачом, а именно хирургом. Ей казалось, что врачи, делающие операции – самые главные герои. Они бесстрашно берутся за скальпель и вступают в борьбу с болезнью, а часто и со смертью, и побеждают! Служить этой высокой цели означало прожить жизнь не напрасно, подняться над обыденностью, предназначенной женщине её круга, сводящейся к «семья‑дом‑общественные обязанности». Глядя на старшую сестру Варю, Женечка радовалась её семейному счастью, но в глубине души испытывала лёгкое превосходство, потому что у сестры не было Тайны и Цели. Существовало ещё одно обстоятельство, которое подпитывало интерес Женечки к медицине: болезнь Маши. В раннем детстве, ещё при маме, Женечка смутно помнила периодические визиты докторов; проводились консилиумы и опробовались всё новые лекарства, но Машино состояние не улучшалось. Как‑то раз Машеньке на ноги надели страшные железные конструкции, и несмотря на то, что каждый шаг причинял ей острую боль, девочку заставляли ходить в них по коридору туда и обратно. Маша старалась терпеть изо всех сил, но удержаться от слёз было невозможно… Эти ежедневные страдания и слёзы становились невыносимы для Женечки, которой казалось, что ей было бы легче, если бы это происходило с ней, а не с Машей. Уж она как‑нибудь бы справилась, она вон какая сильная. Как‑то раз Женечка услышала, как очередной врач, выходя из кабинета отца, замешкался на пороге и сказал: «Медицина тут бессильна. Пока бессильна. Исследования ведутся, но о каком‑то определённом результате говорить рано. Может быть, в будущем…». Женечка стояла несколько минут поражённая – «пока»! Значит, если вдруг изобретут нужное лекарство или выяснят, как исправить ноги сестрёнки, Маша выздоровеет! Возможно, те, кто этим занимаются, не знают, как это необходимо её сестре, и трудятся над исцелением других болезней? Как же быть, как уговорить их сделать лекарство для Маши?
У отца в кабинете, среди большого количества технической литературы, ей попался двухтомный справочник по медицине. В нём за латинскими таинственными красивыми названиями порой скрывались страшные диагнозы, но читать про их лечение было увлекательно. Однако самой интересной оказалась книга по истории медицинских открытий, где описывались болезни, ранее считавшиеся неизлечимыми, но которые, в результате исследований, оказались побеждены. Это наполнило сердце девочки надеждой. «Маша, не бойся, я вырасту, стану врачом и вылечу тебя!» – возбуждённо шептала она сестре на ухо.
– Как? Это будет больно? – спросила заинтересованно Маша.
– Не знаю пока ещё. Но обязательно узнаю. Ты потерпи. Только никому не говори. Это наш секрет.
– Почему секрет? – удивилась Маша, с обожанием глядя на свою, такую умную, сестру.
– Понимаешь, я ещё точно ничего не знаю. Скажу, когда узнаю. Ладно? Всё, спокойной ночи! – и Женечка, поцеловав сестрёнку и подоткнув ей одеяло, отправилась спать.
С тех пор Женечке нравилось засыпать с мыслями об изобретении лекарства от всех серьёзных болезней и дающего долголетие. Она силилась представить, какой тогда будет жизнь Маши, как исчезнут калеки с церковной паперти, какими все станут весёлыми, и дядя Володя (старший папин брат) перестанет всё время ворчать и жаловаться на свой радикулит. Женечке такое будущее казалось вполне возможным, надо только постараться. Как любит повторять папа’: «терпение и труд всё перетрут», а ради такой цели можно отдать всю себя до последней капельки. Надо только выучиться и найти тех врачей, которые работают над этим лекарством. Первое было бы трудно без поддержки взрослых, но вот им‑то, вечным скептикам, говорить хотелось меньше всего. Отец, несомненно, подверг бы серьёзному анализу идею Женечки, убедительно доказав её никчёмность, затем высказал бы свои критические сомнения по поводу всесилия науки в том, что касается области, подконтрольной Богу, и от возникшей у Жени надежды, что в будущем, пусть и отдалённом, медицина победит смерть и все будут здоровы, не осталось бы камня на камне. Вера человека в чудо всегда проигрывает логическим построениям. В богатом воображении девочки картина мира представляла собой битву между Фениксом – жизнью, и Драконом – смертью, и жизнь должна была победить! Однако сидеть и ждать этого они с Машей не будут. В кудрявой головке Женечки стал созревать план действий. Поступив в гимназию, она сразу серьёзно углубилась в учебники по естествознанию и химии, записалась на общедоступные лекции по оказанию первой медицинской помощи. Несмотря на то, что в своём увлечении Женечка была одинока (никто из девочек в гимназическом классе о карьере медика не помышлял), Женечку это не смущало: у неё был постоянный и верный сторонник – Маша. Сестра не только выслушивала рассказы Женечки о найденной ею информации об уникальных операциях и научных открытиях, но и проверяла вызубренные ею формулы по химии, части тела по анатомии и порядок оказания первой помощи при переломах конечностей. Подрастая, Маша стала очень хорошо рисовать – везде в доме висели на стенах её акварельные лилии, полевые букеты и морские пейзажи. Для сестры она нарисовала большую схему анатомического строения человека, кровеносную и пищеварительную системы. Женечке казалось, что ничего красивее ей не встречалось ни на одной художественной выставке, и она повесила плакат над своей кроватью рядом с увеличенной копией «Витрувианского человека» Леонардо да Винчи, сочтя такое соседство вполне оправданным.
Совсем всё сохранить в секрете, конечно, не удалось. И папа’, и старшая сестра Варвара со временем поняли, куда дует ветер, и несмотря на то, что вполне сочувствовали идеям женского равноправия, считали, что такой жизненный путь не для тихони‑домоседки Женечки, не упуская случая невзначай сказать ей об этом. Как‑то отец, после воскресной церковной службы, обсуждая только что услышанную проповедь, заметил: «Похвально, что тебя привлекает идея служения обществу, но, может быть, это не единственный путь? Быть врачом – ответственная и трудная профессия даже для мужчин. Надо много знать. Проводить время над книжками годами. Надеюсь, ты не вознамерилась стать эдаким «синим чулком», скучнейшей занудой с папиросой в зубах, обкуренной опиумом, и лишить меня счастья иметь много внуков?». Женя мотнула головой, опустила голову и сжала губы, чтобы не заплакать. В словах отца ей слышалась насмешка взрослого человека над маленькой глупышкой; неверие в то, что она способна на что‑то мало‑мальски полезное, что её удел – вести дом и воспитывать детей. Михаил Аркадьевич, однако, долго не мог продолжать свои наставления, видя расстройство доченьки, и закончил примирительно: