– Лапочка, не сердись, я пошутил. Ну что ты, моя маленькая. Живи, как хочешь. Ничего более я так не желаю в жизни, как только видеть тебя и Варю счастливыми. И Машу, – добавил отец, тяжело вздохнув и в глубине души продолжая надеяться, что, по прошествии времени, Женечкины фантазии исчезнут сами собой.
Варя, после своего успешного замужества и рождения первого ребёнка, вообще не понимала, как можно мечтать о чём‑то другом, кроме семейной жизни. Она настойчиво пыталась показать Женечке все прелести материнства и часто приглашала сестру поиграть с малышкой. Женечке нравилось возиться с племяшкой, но Варин образ жизни казался ей однообразным, скучным и даже пустым. Она старательно делала вид, что не замечает усилий старшей сестры наставить её на путь истинный, ведь спорить с Варей было бы сложно, тем более, что и саму Женечку одолевали сомнения в возможности осуществления её мечты, ведь женщин на медицинские курсы брали лишь вольнослушателями. Только Маша бесконечно верила в Женечку. Она готова была слушать рассказы сестрёнки о медицинских экспериментах и опытах, о загадках и новейших гипотезах. Бросалась, как отважный оловянный солдатик с мечом наперевес, чтобы побороть Женечкины сомнения, поддержать и укрепить её веру в себя. Она очень хорошо знала, что в её молчаливой и застенчивой сестрёнке живёт мятежный огонёк, который может со временем превратиться в яркое пламя, достаточно только не дать ему потухнуть.
Даже если бы Женечка хотела объяснить папе и Варе свой не совсем ожидаемый ими выбор жизненного пути, то и тогда не смогла бы выразить свои чувства словами. Сначала это было наивное детское желание помочь Маше, однако по мере того, как Женечка всё больше узнавала из книг о врачах, об их борьбе со смертью, эпидемиями и невежеством, об устройстве человеческого тела, хранившего ещё много загадок, тем больше всё это – тайны и открытия, борьба и победа – притягивало, дарило девушке ощущение значимости цели, возможности бросить вызов и подняться над пыльной обыденностью, ощутить себя в силах пройти через все преграды и, возможно, даже спасти жизнь кому‑то. Биология и химия открывали ей законы природы, позволяли по‑другому взглянуть на жизнь; давали ей в руки ключ, не воспользоваться которым она не могла.
К окончанию гимназии Женечка уже вполне трезво представляла себе трудности, стоявшие на её пути, но какими соблазнительными казались даже они! Три года назад в Петербурге открылся первый в стране женский медицинский университет, однако женщин‑хирургов никто никогда в глаза не видел, а женщин‑докторов можно было и вовсе пересчитать на пальцах двух рук. На то, чтобы стать хирургом и добиться признания своего права заниматься этим делом, у неё уйдут годы тяжких трудов. То Женечка опасалась, что её способностей может не хватить для такой сложной специальности, то боялась дрогнуть под тяжестью разумных и весомых доводов старших, но в то же самое время она чувствовала в себе нечто, что не позволит ей отступить – всё возрастающий интерес к познанию, азарт в погоне за неизведанным. Ночами она тайком читала статьи и лекции С.П. Боткина и И.М. Сеченова. Понимала в прочитанном немногое, но, как ни странно, Женечку это не останавливало. Её невероятно взбудоражила работа Сеченова «Рефлексы головного мозга», в которой автор утверждал, что именно мозг управляет всеми рефлексами организма, но как именно он функционирует, науке предстояло ещё исследовать. Женечка даже разбудила Машу, чтобы прочитать ей несколько страниц. Маша жалобно просила оставить её в покое, и Женечка непонимающе уставилась на сестрёнку: в её голове не укладывалось, как можно спать, не узнав об удивительных исследованиях, приоткрывающих тайну внутреннего содержания наших голов.
Однажды Женечка из газеты узнала, что в Петербурге работает ученица Сеченова Надежда Суслова – первая женщина‑хирург в России! Женечка мечтала познакомиться с ней, но сначала надо было получить образование, и таким образом у девушки появилась ещё одна причина зарыться в учебники.
Со временем Варя и папа’ перестали задавать Женечке вопросы, хотя их обеспокоенность не исчезла. Между тем, Женечка взялась за освоение техник массажа и гимнастики. Каждый день она занималась с Машей, которая, всецело доверяя сестрёнке, старалась делать всё, как та говорила. К удивлению окружающих улучшение, пусть крошечное, было достигнуто – Маша могла теперь стоять без посторенней помощи. Женечка сияющими, ставшими огромными от счастья, глазами смотрела на сестру. Маша стояла! Вдруг Маша сделала что‑то вроде шага, потом попыталась ещё – и упала на руки успевшей подхватить её Женечки. Увидев в глазах Женечки слезы, Маша оттолкнула её руки и снова попыталась встать. Во второй раз ей это удалось лучше. Отдохнув пару мгновений, Маша повторила попытку стоять, не падая. Теперь ей удалось простоять минуты две, а затем Женя вернула её на кровать, устроила среди подушек и окинула сестру задумчивым взглядом. Пробормотав: «возможно, здесь дело в голове», она поспешила из спальни сестры к себе и зарылась в кучу книг. Тем не менее, с той поры Маша стала смелее передвигаться самостоятельно с помощью рук и костылей, не прибегая к посторонней помощи.
«Господи, Машуля, где ты? Как ты? Прости меня, прости. Машенька, умоляю, только живи, только живи!» – шептала Женечка, и даже во сне слёзы текли по щекам, уходя в подушку. Она пыталась молиться, но ничего не получалась. «Как ты, ты могла её оставить? Как?!» – в который раз кричала её измученная душа, обращаясь к Варе. Проснувшись и придя в себя, разум подсказывал ей, что ничего другого, как уйти без Маши, Варя сделать не могла. Она понимала, что Варя страдает не меньше её, а также и то, каких усилий той стоило написать Женечке Письмо.
Митина семья
После каникул знакомство Женечки с Еленой продолжилось, но Митя не всегда мог их сопровождать: учёба в университете и практика в городской больнице, помощь дяде с частным приёмом пациентов не оставляли много времени для встреч. Иногда по воскресеньям молодые люди втроём ходили на городской каток, где под музыку, держась за руки, медленно скользили по льду, не замечая никого вокруг. В первый их приход на каток к Женечке подбежала её одноклассница Ольга, и ничего не оставалось, как представить её своим новым друзьям. Ольга с воодушевлением принялась что‑то рассказывать, не забывая возносить драматический талант Елены и «гениальные» танцевальные способности Мити. Женечка почувствовала себя неловко, Митя сразу сделался рассеянным, одна Елена не скрывала удовольствия от Олиных комплементов. С тех пор, если с ними шла Елена, она обязательно приглашала Ольгу. А вот Женечка с Ольга встречалась теперь лишь на уроках. Даже вместе домой перестали ходить. Это задевало Женечку, но лишь в малой степени, поскольку все её мысли были теперь о Мите.
На Масленице гуляли в городском парке, катались на карусели и слушали оркестр. Время пролетало незаметно, им его всегда было огорчительно мало. Лёгкое пожатие руки, глухой хлопок двери. Вот и всё. Снова сладко‑томительное ожидание следующей встречи.
У Женечки перехватывало дыхание от одного, даже беглого, взгляда на Митю, горячая волна накрывала её с головой, оставляя на щеках пунцовый след. Ни один человек до сих пор не оказывал на Женечку такого, непонятно с чего, тревожного, волнующего впечатления. Её настроение менялось постоянно: то Женечка не могла дождаться следующей встречи с Митей – с надеждой на неё просыпалась по утрам и засыпала ночами – то необъяснимая паника охватывала девушку, и ей хотелось убежать, спрятаться. «Вот почему так? Что со мной происходит? Почему мне так страшно порой, а в другой раз так тепло и покойно?» – размышляла Женечка и ответа не находила. Странным ей казалось и то, что, думая о своём приятеле постоянно, она не нашлась, что ответить на вопрос своей младшей сестрёнки о том, красивый ли Митя. Она вовсе об этом не задумывалась. Были ли у него правильные черты лица? Пожалуй, нет. Нос, тонкий и длинный, придавал юноше в профиль сходство с какой‑то задумчивой птицей. Светлокожий, с пшеничными слегка волнистыми волосами, с тонкой щёточкой усов над верхней губой – одним словом, ничего особенного. Был ли он богатырского сложения? Нет. Хотя Мите в наследство от польского дедушки достался высокий рост, худоба придавала ему совсем мальчишеский вид. Иными словами, мужественности и степенности юноше, может быть, пока не хватало, а между тем, его пытливый, временами озорной взгляд карих, с золотыми крапинками, глаз, порывистость в движениях, обаятельная улыбка, безупречные манеры легко завоёвывали расположение окружающих любого пола и возраста. Для Женечки же Митя был самым что ни на есть особенным. В общении с ней он проявлял заботливое внимание, что, безусловно, льстило и, одновременно, пугало Женечку. Ещё она чувствовала, как между ними порой возникало манящее, сильное до невыносимости, напряжение, требовавшее какого‑то действия, поступка, да чего угодно, лишь бы сбросить с себя этот морок, но внутренний голос нашёптывал, что, даже если бы такое произошло, принесло бы лишь временное облегчение. Девушка отмечала каждый Митин жест, даже если не смотрела в его сторону, улавливала малейшие перемены в настроении, понимала его, ещё даже не озвученные, мысли. Она видела, что и Митя ловит малейшее движение её сердца. Чем бы он ни был занят – разговором ли с гостями, делом ли каким – он всегда располагался так, чтобы видеть Женечку. Иногда девушка изумлялась тому, как они неосознанно повторяют движения друг друга, словно двигаются в некоем танце под только им двоим слышимую мелодию. Женечка тушевалась, но в то же самое время чувствовала себя красивой и особенной, как никогда прежде. Может быть, со стороны это и выглядело по‑детски наивно до глупости, но про себя она называла его «мойпрекрасныйрыцарь». Женечка, разумеется, никогда бы не произнесла подобное вслух, а если бы кто‑то прочитал Митино «тайное имя» в её сердце, умерла бы от стыда, но в своём сердце мы имеем право хранить любое имя, не так ли? Женечке казалось, что «её рыцарь» умеет и знает всё на свете, она гордилась знакомством с ним. У Мити, действительно, был широкий круг интересов, начиная от античной археологии и вплоть до химических опытов, он много читал, прекрасно музицировал, был всегда окружён друзьями и, главное, он учился на медицинском факультете Казанского университета! Женечка могла бесконечно слушать Митины объяснения и рассказы, какой бы темы они не касались, но разговоры о медицине особенно волновали её. Митя умел доходчиво объяснять. В его изложении сложные задачки по химии или математике теряли свой устрашающий вид. Кроме того, общение со студентом‑старшекурсником разрушало ставшие узкими стены домашнего мирка и открывало дверь в ещё не изведанный и манящий круг университетской молодёжи. Увлечённость, горячий интерес к наукам, политике, литературе, музыке незаметно вовлекал в Митин интеллектуальный водоворот всех окружающих. У них дома постоянно собирались студенты с медицинского, естественно‑научного и физико‑математического факультетов. Молодые люди щедро делились друг с другом своими идеями и опытом. Спорили, иногда ссорились, мирились, читали стихи, влюблялись, играли в буриме и в лото. Женечка в разговор вступала редко, но слушала внимательно – эти дискуссии, обсуждения давали ей порой много больше, чем книги и, уж конечно, больше, чем уроки в гимназии. Горизонты медицины раздвигались, предвкушение новых открытий будоражило умы. Примеры врачей, таких как И.Мочутковский, Г.Минх, Н.Вещёва‑Струнина, ставивших опыты на себе, вдохновляли на будущие жертвы ради победы над болезнями. Смерть во имя науки представлялась девушке в романтическом флёре красивых страданий. Женечка тогда не знала, что не бывает красивых смертей и страданий. Ей очень нравилось бывать в доме Бортко. В отличие от её родного дома, где всегда царили лёгкий полумрак и тишина, здесь кипела жизнь, приходили-уходили друзья Мити и Елены, пациенты и коллеги Бориса Львовича; самовар не убирался со стола до позднего вечера. Уютно пахло тестом, корицей, сдобой – её замечательно и в больших количествах, так, чтобы хватило на всех многочисленных посетителей, каждое утро выпекла кухарка Глаша.
Время от времени к их молодёжной компании присоединялся дядя Мити и Елены, Борис Львович. Он знал нескончаемое количество просто смешных и поучительно смешных историй из своего богатого врачебного опыта. Рассказывал он всё это с таким серьёзным и значительным видом, что не смеяться было решительно невозможно. Иногда «на бис» Борис Львович рассказывал о своей встрече с А. П. Чеховым, которого боготворил не только как писателя, но и как врача. «Он – Человек, – любил повторять Борис Львович. – Вот вы думаете, что для хорошего врача достаточно просто много знать? Нет, господа, это необходимо, но сами по себе знания ещё не сделают вас докторами. Тут нужен особый сплав сочувствия к людям, смелости, сомнений, но и уверенности, и решимости победить. Вот Антон Павлович это понимал. Да ещё и души врачевать старался. Царство ему небесное».
Для Женечки, как и для остальных гостей, сам по себе факт знакомства Бориса Львовича с Чеховым вызывал благоговение, но надо признать, что и профессор заслуженно имел репутацию одного из самых известных и уважаемых в городе врачей. Он работал в городской больнице, имел частную практику и преподавал в университете. Две комнатки на первом этаже с отдельным входом, небольшой приёмной с портретом Чехова на стене служили Борису Львовичу для приёма больных в свободное от работы в больнице время. Он принимал всех, вне зависимости от размера кошелька и времени суток. Словно забыв, что по специальности он травматолог, к нему обращались с самыми разнообразными проблемами. Митя, в первый раз представляя Женечку дяде, вскользь упомянул об её интересе к медицине. Борис Львович удивлённо окинул критическим взглядом молоденькую девушку, ещё почти ребенка, стоявшую перед ним потупившись, и ничего не ответил. Женечка была благодарна ему за это молчание, за то, что он не пустился в пространные рассуждения о неуместности подобного увлечения для женщин.