Все стояли за то, чтобы доехать до Никополя, там сойти, переправиться через Днепр, затем, обойдя пешком Александровск, выйти восточнее его на железную дорогу и далее опять продолжать путешествие поездом.
Начинало темнеть, когда двинулся наш эшелон. В удрученном состоянии, нехотя, собирали мы свои мешки, готовясь скоро покинуть теплые, насиженные места и славных, гостеприимных наших хозяев.
В свою очередь, они упорно молчали, будучи отчасти озабочены вопросом: где и как лучше запрятать винтовки, в виду предстоящего обыска.
Наконец, один из них не выдержал и спросил, почему мы собираем вещи?
Долго и настойчиво пришлось объяснять этим добрым старикам, что ехать нам в этом эшелоне в Александровск опасно.
«Мы знаем, – сказал я. – Вы нас большевикам не выдадите, но у нас нет уверенности, что это не сделает кто-либо из казаков, в особенности пулеметной команды. Мы с удовольствием бы ехали и дальше с вами, но боимся, что оставшись, легко попадемся в лапы красногвардейцев, и они, конечно, с нами не станут церемониться».
И сколько сочувствия, сколько искреннего беспокойства за нашу судьбу выразили нам эти простые люди. Вскоре все было готово. Сердечно поблагодарили казаков за их заботу, ласку и гостеприимство и взаимно искренно желали благополучно доехать до места назначения.
Сверху на бекешу я натянул купленный у одного казака старый, весь в заплатах брезентовый плащ, доходивший мне до пола. Придав моей шапке вид папахи, я в новом одеянии походил больше на казака, чем на буржуя, как раньше.
Предполагая, что Никополь в руках большевиков, мы, из-за предосторожности, не доезжая станции, как только поезд замедлил движение, начали на ходу выпрыгивать из вагона, напутствуемые соболезнованием, сочувствием и оханьем наших радушных хозяев.
Было около десяти часов вечера, когда мы, стоя у полотна железной дороги, в полуверсте от станции, с тоскою молча наблюдали, как медленно удалялся наш поезд, пока его не скрыла ночная мгла. Сделалось жутко и мучительно грустно. Резкий, порывистый, холодный ветер, взметавший сухую пыль и пронизывавший насквозь, еще более усиливал тоскливость настроения. Мои спутники приуныли и, видимо, пали духом. Отчаяние одолевало нами. Перед нами, казалось, было два выхода: незаметно пробраться на станцию и там ожидать прихода поезда или эшелона, и с ними ехать дальше, или же – отправиться в город, переночевать там, а затем пешком или на подводе обойдя Александровск, выйти на железную дорогу. Поездка в Александровск нас никак не привлекала. Ходили слухи, что там хозяйничает военно-революционный комитет, едущие подвергаются тщательному осмотру, а подозрительные арестовываются. Обычно обыскиваемых раздевают догола, мужчин и женщин. Золото, деньги и особенно николаевские кредитки конфискуются. Платье, обувь, даже туалетные принадлежности отбираются по произволу, смотря, что понравится. Красногвардейцы тут же откровенно примеряют шубы, обувь, шапки, что не подходит – отдают, что приходится впору – забирают. В общем, несчастных пассажиров обирают с откровенным цинизмом и совершенно безнаказанно. О протесте нельзя и думать, а для ареста достаточно малейшего подозрения. В силу этих соображений первое предположение отпадало. Второе решение – остановка в городе, в известной мере также было сопряжено с опасностью, при условии, что Никополь в руках красных. В конце концов, мы остановились на том, чтобы ночь провести на станции и за это время разузнать о местонахождении ближайшего парома, выяснить название деревень в восточном направлении и рано утром, на рассвете, отправиться в путь пешком. С целью избежать возможных сюрпризов на разведку станции пошли С. Щеглов и прапорщик, как самые молодые. Остальные, усевшись у дороги и кутаясь от холода, с нетерпением ожидали их возвращения. Время тянулось ужасно долго. Уже в душу закрадывалось сомнение, а воображение рисовало мрачные картины, как вдруг шум приближающихся шагов вывел нас из этого состояния, заставив насторожиться. Оказались наши. Они обошли станцию, проникли внутрь, публики ни души, здание не отапливается и не освещается за исключением телеграфной комнаты. Переговорили со сторожем-стариком, но он на вопрос – когда будет поезд, махнул только рукой, сказав: «Когда будет, тогда будет». На замечание – отчего же нет публики, старик сердито ответил: «А кто же тут в холоде ждать будет, все идут в харчевню и там сидят, а не здесь».
Однако главное: кто же в городе – большевики или нет, осталось невыясненным.
Обсудив положение, пришли к выводу, что ночевкой на станции мы можем лишь обратить на себя внимание и вызвать подозрение. Идти в харчевню тоже казалось опасным. Следовательно, приходилось ночь провести в городе, заночевав на постоялом дворе или гостинице. В последнем случае я, если бы оказалось нужным, мог предъявить свой документ «уполномоченного по покупке керосина», а остальные сошли бы за солдат, командированных со мною для сопровождения грузов. Порешив на этом, двинулись в город, ориентируясь на его тусклые, малозаметные огни.
После получасовой ходьбы достигли города. Дальше пошли медленно, с остановками. Прохожие встречались редко и боязливо нас сторонились. Город был погружен в полумрак, видимо, все спало, и тишина ничем не нарушалась. Начали искать пристанище. Всюду, куда мы ни стучали, боязливо с рассчитанной предосторожностью полуоткрывалось окно или дверь, высовывалось заспанное лицо с всклокоченными волосами, внимательно осматривало нас, а затем следовал ответ: «Комнат нет, все занято!» и без дальнейших объяснений отверстие опять плотно запиралось. Мы начинали отчаиваться при мысли, что всю ночь нам предстоит блуждать по незнакомому городу в поисках приюта. Неужели же все так переполнено, что нигде нет ни одной комнаты, думали мы. Невольно явилась мысль, что, быть может, своим внешним видом мы пугаем сторожей, и они, боясь пускать в гостиницу ночью такую компанию, отказывают нам. Решили тогда испробовать новое средство. Сбросив свой плащ, я в буржуйском виде, оставив остальных в стороне, подошел к весьма солидному зданию с надписью «Гостиница-пансион», куда раньше мы не решились стучаться. К моей великой радости, ответ был удовлетворительный.
«Но со мной, – сказал я, – четверо солдат, командированных за продовольствием. В дороге они износились, сильно загрязнились и в крайнем случае их можно поместить и на кухне на полу». Правда не особенно охотно, но сторож согласился. По моему знаку ввалилась и вся компания, не на шутку перепугавшая сторожа, в душе, вероятно, проклинавшего себя за то, что согласился на мою просьбу.
Гостиница была небольшая, но чистая, принадлежавшая двум, довольно еще молодым сестрам-полькам. Мне отвели достаточно просторную, не лишенную даже некоторого комфорта комнату. Сережа и прапорщик отправились на кухню. Там они разбудили кухарку, быстро завоевали ее доверие, и не прошло получаса, как я был приятно поражен, увидев Сережу, тащившего шумно кипевший пузатый самовар, пускавший тонкие струи кудрявого пара, а следом за ним, с охапкой дров, шел важно прапорщик, начавший тотчас же возиться у печки и старательно раздувать огонь. Забыв предосторожность, мы беззаботно болтали, по-детски забавляясь разыгрываемой нами комедией. Наш громкий разговор, смех и непрестанное хождение по коридору разбудили хозяек, и одна из них, как привидение, в каком-то ночном капоте, неожиданно вошла в нашу комнату. Ее непрошеное появление сильно нас озадачило. Мы ясно сознавали, что не в наших выгодах вызывать у нее недовольство или подозрение, наоборот, нам необходимо во что бы то ни стало, любой ценой завоевать симпатии наших хозяев. Представившись, я стал настойчиво уговаривать ее выпить стакан чая и одновременно извинился за поздний наш приход и шум, вероятно, ее разбудивший, причем для вида ругнул «солдат». По-видимому, наш прием ей понравился. После повторных просьб она согласилась выпить чая, сказав при этом, что из-за недостатка сахара теперь приходится часто отказывать себе в этом удовольствии. Воспользовавшись удобным предлогом, я предложил ей принять от нас небольшое количество сахара и чая. Не без колебаний и жеманства она согласилась, и с этого момента наша дружба, казалось, упрочилась. Этот подарок не только подкупил ее расположение, но и развязал ей язык. До глубокой ночи она охотно рассказывала мне о жизни города. Проявляя любопытство, хозяйка, в свою очередь, горела нетерпением узнать все о нас и о цели приезда в Никополь. По заученному шаблону сообщил ей, что я из Подольской губернии, где начался голод и где уже не хватает самого необходимого, командирован на Кавказ за керосином, а солдаты назначены для охраны грузов на обратном пути. Перед Никополем нам передали, что казаки с «кем-то» воюют у Александровска. Мы – люди мирные, в кашу ввязываться не хотели, а потому решили заехать к вам, побыть денек, переправиться на пароме через Днепр и дальше спокойно продолжать путь. О вашей гостинице нам много говорили, рекомендуя ее, как лучшую в городе, мирную, чистую, недорогую, спокойную, где мы можем отдохнуть никем не тревожимые. Мои слова не только не вызвали у нее сомнения, но, думается, окончательно расположили ее к нам. Выразив нам свое сочувствие, хозяйка подтвердила, что три дня тому назад была слышна сильная стрельба у Александровска. Вместе с тем она дала нам несколько деловых советов, указав место парома и кратчайший к нему путь, назвала деревни, через какие мы должны ехать, объяснила, где легче найти подводу, т. е. сообщила нам весьма ценные для нас сведения. В то же время мы узнали, что в Никополе новая власть, заседает местный революционный комитет, но пока особых жестокостей не проявляет.
Пока текла моя мирная беседа с хозяйкой, сидя за столом, украшенным самоваром, а капитан и есаул наслаждались чаепитием, разлегшись на полу, как подобало солдатам, С. Щеглов и прапорщик завоевали симпатии кухарки и горничной. Они досыта их накормили, напоили чаем, приготовили постели, и молодые люди, по их заявлению, ничего не прогадали, отлично выспавшись в теплой комнате, рядом с кухней. Помня мои указания, они хитро, слово за словом, выпытали у своих собеседниц все, что нас интересовало, и их сведения оказались совершенно одинаковыми с данными хозяйкой.
Следующий день было воскресенье. Полагая, что в праздник в деревнях может быть повальное пьянство и буйство, мы решили покинуть Никополь в понедельник, посвятив воскресенье разведке и пополнению наших скудных припасов, необходимых в пути.
Побывали в городе, но не группой, а по одному или по два. Отыскали дорогу к парому, потолкались на базаре, но ничего особенного не нашли. Встречались бродячие солдаты, частью вооруженные, много пьяных, и бросалось в глаза полное отсутствие каких-либо видимых органов охраны и порядка.
Быть может, благодаря добрым отношениям, установившимся между нами и хозяйкой, или просто случайно, но документов в гостинице у нас не спросили.
Весь день мы отдыхали, приводили вещи в порядок и очень огорчались, что за неимением запасной смены белья, мы не можем переменить уже сильно загрязнившееся наше белье, устраивать же в гостинице стирку мы не решались.
Вечером рассчитались за гостиницу, поблагодарили хозяйку и рано легли спать, намереваясь в пять часов утра, т. е. на рассвете, незаметно выйти из города.
Было еще темно, когда мы осторожно, без шума, крадучись, как воры, вышли из гостиницы и направились по знакомой нам дороге к парому. Шли парами, на небольшом расстоянии, я с Сережей, капитан с прапорщиком, а в хвосте угрюмо плелся есаул, ставший в последние дни молчаливым и замкнутым. Эта перемена в нем от нас не ускользнула, но, не зная причину ее, мы полагали, что он переживает какую-то душевную драму, чем делиться с нами не считает нужным.
К парому со всех сторон тянулись люди. Вмешавшись в толпу, мы заняли на нем места и через несколько минут переправились на другую сторону. От места причаливания парома шла только одна дорога, по ней двинулись все. То же сделали и мы с таким расчетом, чтобы избегать надоедливых разговоров и праздных вопросов, а в то же время и не отделяться далеко от толпы, дабы своей изолированностью не привлекать на себя внимание. Часов в 8 утра вдали за холмом слева показалась мельница, а затем немного правее маленькие домики деревни, что в точности соответствовало описанию хозяйки гостиницы и. следовательно, мы находились на верном пути. Умышленно замедлили шаг, позволив другим нас обогнать, и последними подошли к деревне. На наше счастье, в самом ее начале встретили крестьянина, которого я попросил указать, где бы можно было нанять подводу до деревни Федоровки (если память не изменяет, она так называлась). «Да вот мой сосед может вас отвезти», – ответил он, показав на одну хату, а сам, спеша, удалился. Отыскали соседа. Последний согласился, но заломил высокую плату. Долго и упорно торговались, полагая, что этим мы убедим его в нашей несостоятельности и оградим себя от возможных с его стороны подозрений. Наконец, когда обе стороны исчерпали все свои доводы и достаточно утомились, уговорились на плату с головы. В момент отправления вдруг неожиданно крестьянин ошеломил нас вопросом: «А что вы за люди и зачем едете в Федоровку?» Я поспешил ответить, что мы солдаты, возвращаемся с фронта домой, они юзовские, а мы мелитопольские, при этом я неопределенно махнул в воздухе. По железной дороге доехали до Никополя, а дальше поезда не шли. Там встретил наших ребят из с. Дубовки (я назвал село, лежавшее в верстах 50 восточнее Федоровки), ну и порешили добраться до них, а затем по домам. Все это я старался говорить с равнодушным видом, тщательно подбирая соответствующие выражения, не спеша, с большими паузами и постепенно переводя разговор на трудности и неудобства переезда теперь по железной дороге. Не могу сказать, насколько поверил он моему рассказу, но только пытливо оглядев нас еще раз, мужик предложил нам садиться на подводу.
Деревня была большая, и мне показалось, что мы никогда из нее не выберемся. Чем ближе подвигались мы к ее центру – обширной площади, тем более становились предметом общего внимания. Очевидно, присутствие новых, незнакомых лиц в деревне составляло явление незаурядное, вызывавшее крайнее любопытство всех ее обитателей. На каждом шагу слышалось: «Откуда вы – куда держите путь?» – «Какие вы будете?» Приходилось строить приветливую мину и, улыбаясь, отвечать: «С фронта, домой, – мы юзовские». Иные, более энергичные, не ограничивались одними вопросами, подбегали к подводе, останавливали ее, вступали в разговор и с нами, и с нашим возницей. Не проходило и минуты, как нас окружала праздная, жадная до зрелищ толпа, среди которой были и солдаты, и бабы. Те же вопросы, то же испытующее и подозрительное оглядывание нас с ног до головы. Временами становилось жутко: раздавались замечания явно не в нашу пользу и, судя по ним, нельзя было сомневаться, что в наш маскарад они не особенно верят. Обычно положение спасало какое-нибудь шутливое, острое словечко, брошенное в толпу, по поводу кого-либо из присутствующих, чаще бабы, вызывавшее смех и делавшее на момент ее центром общего внимания, – пользуясь этим, мы толкали возницу, подвода трогалась, а мы снимали шапки и надрываясь во все горло кричали: «Прощайте, товарищи». Через 100–200 шагов снова остановка, снова любопытные, иногда злобно пронизывающие взгляды, опять неожиданные, двусмысленные, колкие вопросы.
Для нас это была ужасная и томительная пытка. Еще в начале деревни, мы по многим признакам пришли к выводу, что население ее в известной мере восприняло большевизм и наслаждается наступившей свободой. Приветствие новой власти, угрозы по адресу калединцев и офицеров, проклятия помещикам и контрреволюционерам, слышанные нами, теперь убеждали нас, что мы не ошиблись. Приходилось, поэтому, быть готовым ко всему. Не исключалась возможность, что по требованию какого-либо пьяного солдата нас позовут в комитет для проверки документов и обыска. В этом случае, не говоря уже о документах, меня сильно бы компрометировала моя военная форма (без погон), скрываемая бекешей, и особенно контраст между нею и старым плащом, а кроме того, нас всех – наличие револьверов. Мы сознательно шли на все и в крайности решили дорого продать свою жизнь, для чего держали оружие наготове.
На деревенской площади критичность нашего положения достигла своего кульминационного пункта. Между собравшимися и нами произошел последний, решительный бой. Ободренные предшествовавшими успехами и приобретя уже некоторый опыт, а вместе с тем отчаявшиеся и бившие, так сказать, ва-банк, мы решительно и энергично огрызались, смело отвечая на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, обращали все в шутку и в результате победили. После этого возница круто повернул в боковую малую улицу, где одиночные прохожие не проявляли к нам уже столько любопытства, как раньше. Опасность как будто временно миновала. Мы повеселели, довольные, что так удачно вышли из неприятного положения, грозившего нам в случае осложнения роковыми последствиями. Скоро выехали в поле. Чувствовалось, что все утомлены, говорить не хотелось, да и, кроме того, стесняло присутствие возницы. Заметно потеплело, и дорога становилась топкой.