– Извини, Босс, но ты ведь знаешь меня: врага – пусть хоть мужчина, хоть женщина – я голыми руками, без никакого оружия, для тебя разорву; не получится – грызть буду оставшимися зубами. Но маленькую, ни в чём не повинную девочку?.. Её я просто не смог. Прости, но это единственное, в чём ты можешь меня упрекнуть. Я ещё в тот вечер хотел тебе представить справедливые возражения, типа, заявить, что не смогу поступиться «пацанской» совестью; но я предположил, что ты либо убьёшь её сам, либо поручишь кому-то другому. Не знаю почему, но я ужасно пожалел ту хлипенькую девчушку и не посмел допустить, чтобы с ней случилось хоть что-то плохое. Эх! – он печально вздохнул. – Вот потому-то я и увёл несмышлёную малютку от вас подальше, спрятал в придоро́жной канаве и велел сидеть тихо-тихо. Я в тот раз, если честно, подумал, что невинная дочка не должна отвечать за проделки мерзопакостного, гнилого папаши: мала она слишком была в то суровое, свирепое время.
– Зато теперь «вертлявая сучонка» подвыросла, – резко оборвал преступный авторитет, – а что, если ей ни с того ни с сего захочется отомстить? Видишь: она и с американским пройдохой специально связалась. От них же, от заморских напыщенных «не́русей», всегда ожидай единственного – больших неприятностей. Однако… – понизился Вацек до зловещего полушепота и прида́л себе заговорщицкий вид, – может не так уж и плохо, что девка «страмная» осталась жива?
– Не понял? – пришла очередь удивляться униженному громиле. – Ты же меня – вот только! – презренным предателем чуть ли не объявил?
– Да, ладно, ты… успокойся, – промолвил Валерий более дружественно, но продолжая выделяться полной таинственностью, – помнишь, когда мы убивали прежнего босса, я ему тогда, поганому выродку, предъявил, что он «закрысил» некие таинственные сокровища, строгий секрет которых ему, по случаю, удалось раздобыть – это когда мы разграбляли затерянную в лесах славянскую деревушку. Я тогда ещё подумал, что он просто не хочет ни с кем делиться, и – если ты не забыл? – подверг его жестким, попросту нечеловеческим, пыткам – мне силой хотелось вырвать ревностно хранимую тайну. Нет! Я не думаю, что после стольких страданий, он смог бы и дальше удерживать любые, даже и самые сокровенные, мысли. Но, знаешь ли, Буйвол, что он мне всё-таки рассказал?
– Нет, – откровенно признался Копылин, выражая крайнее, едва ли не полное удивление, – мне это неизвестно. Ты сам с ним всё время о чём-то шептался; я же только помог его захватить и за весь период продолжительной пытки преспокойненько находился на улице, – необъятный детина на секунду остановился, а затем, как будто бы что-то припомнив, счастливый, воскликнул: – Точно! Ты же сам к нему никого не пускал – сказал, типа, только ты сможешь обойтись с ним «по-пацански», согласно и наших традиций, и его высокого положения.
– Правильно, – согласился босс ивановской мафии, хитро прищуриваясь, – я справедливо предположил, что, если случится избыточное собрание, отпетый мерзавец не посчитает нужным со мной откровенничать, – а более печально, – как же я ошибался, ведь, оказалось, Елисеева Димку мы «убирали» как раз таки за ту непростительную провинность, что он, паскудный негодник, уничтожил истинный документ, разъяснявший, где спрятаны древнерусские несметные ценности. Теперь вот я думаю, что с преждевременным убийством тогда мы немного погорячились – а, знаешь ли почему?
– И тут я не в силах разумно ответить, – не менее честно признался огромный бандит, продолжая стоять и с низко опущенной головой, и с искренне застенчивым видом.
– Теперь я попросту убеждён, – снова нахмурился Вацек, но уже не испытывая по отношению к Буйволу прежнего гнева, а предаваясь памятным размышлениям, ведущим в их славное прошлое, – что Елисеев в то далёкое время не просто уничтожил секретную карту, нет! Он сумел разгадать, где скрыто бесчисленное сокровище. Однако наш прежний босс, который не славился аналитическими способностями – за что он, кстати, и поплатился – не рассмотрел тогда столь значимой перспективы, а велел просто-напросто взять да и Димку убить. Ах! Если бы мы на него в те времена как следует надавили, то мы бы давно уже владели несметным богатством и ни в чём не нуждались.
– Но мы вроде и так не особенно бедствуем, – вырвалось у Копылина, сразу же зажавшего говорливый рот огромной ладонью.
– Я как раз сейчас не об этом, – усмехнулся Вацек невольному движение могучего человека (не без прикрас будет сказано, он просто залоснился от того благоговейного трепета, какой внушал любому, и даже необъятному, тупому громиле), – я размышляю, – он взял короткую паузу, пристально поглядел на преданного соратника и за́дался справедливым вопросом: – Смогу ли я теперь, после того что мне вдруг стало известно, довериться тебе… так же как раньше?
– Ну?.. – Иван виновато насупился и отвел в сторону взгляд, наполненный смущённой стыдливостью. – Ты же знаешь меня давно, словно облупленного… короче, за исключением мало́й девчонки, я не подвёл тебя боле ни разу.
– Хорошо, – окончательно на что-то решившись, деловито промолвил Валерий, – всё равно у меня нет никого, кого бы я взял на важное дело в прямые подельники. В общем, слушай, какая меня посетила диковинная идея, – он приблизился ближе и дальше заговорил заговорщицким полушёпотом: – Тогда наш босс-дурак, являясь человеком недальновидным, не разобрался в сложившейся ситуации досконально. Считая Елисеева гнусным предателем, велел его просто взять да и по-быстрому «замочить» – не спорю, поступил он целиком и полностью справедливо. Однако он, тупой кретин, ни разу не догадался, что, прежде чем привести тот приговор в логичное исполнение, необходимо было гнилого отступника как следует допросить и применить к нему болезненное пристрастие. Эхе-эхе, знай я в те давние времена истинные обстоятельства запутанного, сложного дела – я бы, безусловно, так бы и поступил. Теперь-то чего причитать: надлежащий момент упущен, и достаточно основательно. Между тем мне почему-то кажется, что не всё ещё потеряно до конца. Почему я так думаю? Скорее всего, Димка успел раскрыть страшную тайну маленькой дочке, и теперь она единственный человек, знающий о потерянных древнерусских сокровищах.
– В положенном случае она давно бы ими воспользовалась, – неожиданно для себя самого Копылин высказал здравое замечание, не лишенное осмысленной логики.
– Вот зачем ты мне сейчас об этом сказал?! – предводитель ивановского преступного братства едва не поперхнулся и одарил неизменного сообщника взглядом свирепым, ежели не зловещим (от какого тому вдруг то́тчас же захотелось провалиться на месте). – Хотя-а?.. – сразу найдя решение, через секунду продолжил Валерий. – Если она их достала, мы попросту вырвем у «маленькой сучки» – то! – что принадлежит нам, заметь, по изначальному, первому праву.
Глава V. Допрос с пристрастием и новая жертва
Хотя Денис и считался человеком, подозреваемым в одном из самых жестоких и отвратительных преступлений, но официального обвинения предъявлять ему пока не решались; а доставив предполагаемого маньяка в районный отдел, каждый попросту занялся исполнением основных, повседневных обязанностей. Единственный (кому было надобно больше всех) подполковник Карелин ходил по заинтересованным кабинетам и, страшно нервничая, уговаривал немедленно приступить к активным мероприятиям и основательно допросить «презренного негодяя». Разумные высокопоставленные начальники, зная недалекий ум сумбурного самодура, молчаливо отмахивались, словно бы он являлся какой-нибудь назойливой мухой: они-то прекрасно осознавали, что построить откровенную беседу (на чём?!) на недоказанном домысле в настоящем случае навряд ли получится.
Так Градов и просидел в одном из кабинетов оперативного состава до окончания истекшего дня, а впоследствии остался в районном отделе и на́ ночь. Начальнику поселкового отделения ничего другого не выходило, как «несолоно хлебавши» отправиться отдыхать. Предполагаемый допрос особо опасного преступника отло́жили до утра́: областное управление пообещало выделить сведущих, наиболее профессиональных, сотрудников, которые, сверх прочего, привезут с собой технический полиграф, способный развязывать языки и отпетым молчунам, и прожжённым, матёрым преступникам.
Вот и настал решающий день в судьбе молодого оперуполномоченного, когда от одного неверного слова может поломаться вся его дальнейшая жизнь. Не стоит говорить, что он (немного уже знакомый с действенными методами, какие применяются в органах внутренних дел) чувствовал себя не то чтобы неуютно и неуверенно, но подвергся безотчётному, ни с чем не сравнимому, страху и давно уже прощался и с полицейской карьерой, и со счастливой свободой. На протяжении прошедшей ночи, показавшейся продолжительно долгой, как бы он не пытался, но так и не сомкнул затуманенных, отчасти заплаканных, глаз; к наступившему у́тру невыспавшийся юноша мало того что выглядел вконец перетрусившим, так ещё и выжался словно лимон, утративший всяческую возможность достойно сопротивляться. Как распорядился начальник местного отдела внутренних дел («от греха подальше…»), молодого человека в добровольно-принудительном порядке перевели в одну из одноместных камер, предназначавшихся для временно задержанных лиц. Пусть возмущённая душа юного полицейского и бурно негодовала, но, скрепя сердце, ему пришлось подчиниться.
Он думал, что им займутся с самым рассветом (ну, или чуточку позже?); впрочем, неумолимое время потихонечку шло, а к нему никто не соизволил спускаться. Страшно хотелось и есть и пить, однако про Градова словно забыли, лишив его первостепенных потребностей, необходимых для нормальной жизнедеятельности молодого, всё ещё росшего, организма. По его мнению, пренебрежительное отношение не представлялось чем-нибудь удивительным, ведь другие полицейские теперь его считали не просто неопери́вшимся юношей, не укоренившемся в общественном коллективе, но ещё и (по его убеждению?) жестоким маньяком-убийцей, обманным путем затесавшимся в их дружное полицейское братство.
Вот таким невеселым думкам подвергал себя взволнованный парень, когда в половине одиннадцатого в промозглую «казематку» вошёл начальник уголовного розыска, сопровождаемый оперативником, прибывшим из областного центра, и, разумеется, господином Карелиным.
– Меня зовут Сазонов Михаил Александрович, – представился незнакомый мужчина, казавшийся главным как по чину, так и по званию; без особых предисловий он взял инициативу в искусные, умелые руки: – Я подполковник полиции, курирую преступления, связанные с загадочными убийствами и жестокими изнасилованиями. Как ты, наверное, понимаешь, – старший офицер, по сути, не церемонился, – в ближайшее время нам предстоит и плотно и тесно общаться, пока мы не сдвинемся с мёртвой точки и пока не придём к безоговорочному консенсусу. Первым делом спрошу: есть ли тебе нам в чём-то открыться? Если имеется, то лучше признайся сейчас. В настоящем случае мы ещё как-то сможем тебе помочь, потом же, к общему сожалению, будет намного труднее. Ну так как, существует ли нечто, что сильно тяготит смятенную душу?
Опытный офицер, он отлично знал оперативное дело, проведя на службе в органах внутренних дел лучшие годы изрядно насыщенной жизни. Достигнув тридцатисемилетнего возраста и выследив не одного закоренелого, отъявленного преступника (считавшего себя чересчур хитроумным), Сазонов отлично разбирался и в человеческой психике, и в эмпирической психологии (почему и был назначен на самое ответственное направление в оперативных расследованиях). Статными внешними данными он выдавал привлекательного человека, следившего за подтянутой фигурой и уделявшего немалое время активным занятиям спортом: высокий рост гармонично сочетался с натренированным крепким телосложением; ухоженное лицо отдавало бронзовым оттенком смуглого цвета кожи; серые глаза по краям были чуточку карими, а пронзительным взглядом могли поведать, что их самоотверженный обладатель отличается пытливым умом и расчётливым разумом; нос – в целом прямой, лишь к концу смотрелся несколько вздернутым, передававшим некую капризность волевой, но и ранимой натуры; средние уши представлялись чуть оттопыренными и ничуть не скрывались за чёрными волосами, представленными ухоженной короткой причёской; мясистые губы прикрывались аккуратно подстриженными усами. Строгое одеяние областного сотрудника представлялось дорогим коричневатым костюмом, отлично сочетавшимся с белоснежной рубашкой, украшенной изящным, в небольшую крапинку, галстуком. Глядя на опрятного, превосходно сложённого, человека, складывалась оправданная оценка, что перед тобой находится не просто сотрудник, неплохо знающий розыскное дело, а целиковый кибернетический организм.
Именно такое впечатление и утвердилось в сознании молодого оперативника, вследствие чего поникшая душенька загрустила значительно больше (начинало складываться определенное мнение, что, с помощью его непосредственного руководителя и начальника уголовного розыска, ивановский оперативник сумеет склонить его признаться в чём угодно, к примеру, к разрушению двух башен Всемирного торгового центра, ну, или в крайнем случае к нашумевшему убийству американского Кеннеди). Объятый непобедимым страхом и колотившей нервозной дрожью, молодой человек отчётливо понимал, что помощи ему дожидаться неоткуда, – машинально он замкнулся в себе и приготовился выдерживать сокрушительный психологический натиск, непередаваемый никакими простыми словами. Наверное, именно поэтому на заданный подполковником первый вопрос он ответил и злобно, и неприветливо, сжимаясь словно загнанный в угол дикий зверёк (опустил книзу глаза и насупил лицо) и отображаясь дребезжащими интонациями:
– Я ничего не делал и раскаиваться мне не в чем. Вы собрали́сь «повесить» на меня очередное нераскрывающееся убийство; ну, так что же… дерзайте. На то воля ваша.
– Ты давай здесь не умничай, – грубо оборвал его Герман Петрович, в присутствии областного оперативника не решившийся рыкнуть, по обыкновению, грубо, – следы преступника ведут к твоему поселковому дому, а там обрываются. Сие, «поганый негодник», может означать однозначное – ты и есть тот самый жестокий убийца!
Ивановский подполковник одарил неугомонного начальника остужавшим взглядом, яснее-ясного говорившим, что тот значительно опережает планируемые события, да и просто суётся в чужое дело; можно сказать, региональный офицер уже пожалел, что позволил тому участвовать во время следственного допроса. В любом случае вслух он заносчивому самодуру ничего не сказал, а отвернувшись к Денису, спокойно промолвил:
– Согласишься ли ты – если к тому возникнет необходимость – пройти психофизиологическое исследование и ответить через техническое устройство на интересующие нас простые вопросы?
– Конечно, – не задумываясь, выпалил молодой человек, придавая произнесённым словам как можно большей уверенности, – мне скрывать нечего, и я готов на любые правомерные процедуры, лишь бы доказать вам полную невиновность. Я сам не понимаю, как вдруг стало возможным, что следы маньяка-убийцы привели к моему временному жилищу? Очевидно, меня кто-то слишком сильно желает подставить?.. – пожал он, недоумевая, плечами.