На площадку вывалились из лифта трое рабочих и без лишних слов взялись устанавливать дверь на место.
Света всплеснула руками.
– А Юра тут при чем? Почему все шишки ему?
– При том, что хозяева хосписа решили, что если бы не Юра, родня отдала бы им этого ракушника доживать свои пару месяцев, вместе с миллионами без сомнений.
– Откуда они узнали? – спросил я, – ведь это не обязаловка. Родня имеет право оставить больного дома и обеспечить ему уход за свой счет.
Хазин кивнул и налил себе еще полную рюмку коньяка.
– Имеет. Формально. Но районный онколог в ожидании премии – отката от хосписа уже перевел наркотический лист туда. И когда родственники пришли в поликлинику за обезболивающими, им показали большую фигу. Мол, ваши наркотики уже в хосписе. Идите к ним. Там говорят – ничего не дадим, мы отвечаем за каждый блин пластыря и каждую ампулу, привозите сюда больного и оформляйте его собственность на нас. Родня скандалит, грозит судом и поликлинике с онкологом, которому естественно премия обломилась, весьма некислая, и хоспису, который зажилил наркотики. В результате все скрипят зубами, но наркоту отдали, а злобу затаили. А когда родня начала судиться уже между собой, привлекая поликлинику в свидетели, то там узнали, что во всем виноват болтливый врач скорой Свиридов, поэтому сразу накатали заявление в комиссию ДЗМ по этике. А те в прокуратуру! Ну, поликлиника то ничего не может. Ей-то никакой корысти, онколог молчит в тряпочку – доход его неполученный явно левый, а вот хоспис пышет праведным гневом упущенной выгоды и жаждет крови виновного.
Светлана опять заревела, а я обнял ее и спросил:
– Почему его так странно арестовали? СОБР! Дверь вынесли! Могли бы просто вызвать в СК и там арестовать. Он же не бандит и не террорист.
Хазин опрокинул вторую рюмку, вытер слезы.
– Это по инструкции. Они так тренируются. Отрабатывают задержание, – адвокат нашел уцелевшее блюдце с дольками лимона, посыпанными сахарным песком, кинул одну в рот и зажевал коньяк. – Это не шутка. Это правда. Им нужны палки по проведенным операциям. За это «выездные» капают, как и вам. Нет выезда, нет надбавки. А кого они так берут с оружием террориста или врача «скорой» – их начальству нет разницы. «Деньги не пахнут», – процитировал Хазин какого-то римского сенатора, предложившего брать налоги с выгребных ям.
Он помолчал, подождал, пока Света успокоится.
– Послушайте. Все будет хорошо. Через три дня суд. Ничего ему не грозит. От претензий хосписа я отобьюсь. Все это пена. Вы только не суетитесь. Работайте. Деньги еще понадобятся. Посидит пару дней, чистая формальность. – Сообщил он и добавил, – Там сейчас неплохо кормят.
Вот если б он сказал, что денег больше не надо, я бы удивился!
Хазин поднялся и пошел на выход. Оглянулся на меня и чуть кивнул, «выйдем»!?
Я направился следом.
– Разве суд не через пять дней? – мне показалось, что Хазин перепутал дату суда.
У лифта он проговорил негромко.
– Я узнал кое-что. Кто-то там, – он поднял глаза к потолку, – хочет показательный процесс над врачом, который нарушил инструкцию. Сдвинули даты. Телевизионщики уже анонсируют про суд в новостях. Этот кто-то очень хочет по максимуму добиться наказания. На судью давят, на следователя тоже. Взяток давать никому и ни в коем случае нельзя. Они только и ждут, чтобы был еще повод усугубить. Все под контролем СМИ. Я ничего не могу гарантировать. Не сердитесь на меня. Если отделаемся условным сроком – это будет счастье. И я буду доволен. Могут Юру отправить на поселение года на три. Светлане этого пока говорить не надо. Я перед процессом сам ей все объясню, а пока разузнаю в деталях, что еще можно сделать. Есть ли условия для сделки с обвинением? Пока не вижу. Да, если ему предложат кого-то из начальства или коллег заложить – это надо сделать, за это ему скостят много.
Я ничего не ответил. Что тут скажешь? Попал Юрка в жернова, молись… в любом смысле.
Рабочие закончили восстанавливать дверь в проеме, подошли со сметой к хозяйке, но я перехватил бригадира. У Свиридовых с деньгами сейчас не густо. Юрка за месяц приносит пятую часть от обычной своей зарплаты, как прозвучало в старой комедии «Им и поплакать не на что », а Светкины деньги уходят на еду, квартплату и издержки адвоката, как сегодня. В квартире пахло свежей краской.
Я достал свою карту и оплатил работу. Трудяги собрали инструменты и ушли.
Мы посидели с Юркиной женой в тишине, молчали. Я не умею утешать, а после шепота Хазина у лифта, найти ободряющие слова стало совсем трудно.
Я сунул босые ноги в ботинки, подождал, пока они сами застегнуться и подключатся к Зуду, направился к выходу.
– Потерпи три дня. Он вернется. Это все какой-то абсурдный сон. Он обязательно кончится. Все наладится. Мы опять будем работать, как раньше, – ободряющие слова у меня кончились. – Хлопни коньяка и ложись спать.
Я вспомнил по гречку. Рассыпанную крупу я убрал, а новую не сварил. Светлана обернулась к столу. Бутылки на половину пустой на нем не было. Хазин унес или рабочие? Я склонялся в сторону адвоката. Очень уж рьяно он потреблял его.
Мы поняли, что нас еще и обокрали. Но почему-то от этого факта дружно рассмеялись. Я вспомнил старинную мудрость, которую любил повторять отец Свиридова: «Плох тот врач, что сам покупает себе коньяк». Можно дополнить: плох тот адвокат, что не выпьет за счет клиента!
Я чмокнул Свету в щеку, прощаясь, и вышел вон. Дверь закрылась, мягко щелкнув замком. Рабочие хорошо знали свое дело. Будто и не выбивал СОБР притвор вместе с косяком.
К дому я направился пешком. По пути игнорировал машины каршеринга, подмигивающие фарами, мне таксибота вызывать ради трех кварталов?
Пройдусь и подумаю. На ходу всегда отлично думается.
Да, мы плохие врачи. Это факт. Не потому что плохо учились. Совсем нет. Потому что хорошие не нужны. Нужны послушные. Молчаливые знатоки инструкций и стандартов. Нужны врачи-лакеи, с полупоклоном, улыбкой и готовностью спросить: «чего изволите?». От нас не требуется глубоких знаний и умений. Манипуляции на уровне медсестер, в лучшем случае фельдшеров, умение пользоваться аппаратурой, сейчас объединенной в два комплекса: диагностический ДК-2М и лечебный – МК, соединенный с ним и представляющий автоматическое хранилище лекарств, перевязки, шприцев и прочих лечебных атрибутов. Все, что от нас требуется – наложить электроды, взять кровь и иные вещества для анализа, вставить в щель личную карту пациента, она же всеобщая личная карта «элька» – паспорт, хранилище информации о гражданине и ключ к доступу в единую базу данных госуслуг, поликлиники, банковским счетам и полису ФОМС. Если ДК потребует, нужно сходить в машину за новым девайсом, рентген-накидкой и с ее помощью получить скан внутренних органов и любой части тела.
Мою эльку я доставал сегодня вечером уже дважды. Один раз ее проверил СОБР, вместе с отпечатком пальца и второй раз, когда я оплачивал ремонт двери.
«Вы обезьяны с чемоданом!», – говорил Юркин отец.
Я не спорил, а Юру это заявление бесило. Он не хотел быть «обезьяной с чемоданом», он мечтал закончить ординатуру и занять свое место у хирургического стола. Три года он был членом СНО на кафедре хирургии. Но зав кафедрой ему намекнул, что единственное место в ординатуре будет отдано сыну декана лечебного факультета. И рассказал старый анекдот, как сын генерала спрашивает отца: «Пап, а я стану генералом? – Конечно, станешь, сынок, – отвечает отец-генерал. – А маршалом я когда-нибудь стану? – продолжает сын. – Нет, – вздыхает генерал, – не станешь никогда. – А почему? – удивляется парень. – Потому, что у маршала подрастает свой сынок, – отвечает папаша-генерал».
Я не строил иллюзий на свой счет и, конечно, переживал за друга, а когда нас обоих распределили на Московскую скорую, то попросил направить на одну подстанцию.
А потом наступил черный день, когда Юрка осиротел. Его родители погибли в автокатастрофе. Они ехали по туристическому маршруту, устроенному мэрией для пенсионеров и ветеранов труда. Юрка дежурил. Он не ждал от родителей звонка. Знал, что во время работы те ему не звоня́т. Утром вернулся домой, чтобы отоспаться. Об аварии под Владимиром он узнал из новостей, слушая телевизор, пока принимал душ. О том, что в том автобусе ехали его родители, он еще не знал. Позвонил им, уже забравшись под одеяло и предвкушая часа три спокойного сна. Трубку взял незнакомец и сообщил, что владелец аппарата погиб в аварии и родственнику нужно немедленно приехать в больничный морг небольшого районного центра для опознания тела, потому что…
Мне тяжело вспоминать те события, а уж каково Юрке было?
Особенно мне было трудно поделиться с ним соображением, что авария та произошла совсем не случайно.
В том автобусе вообще не было никого младше шестидесяти пяти. А те, кто выжил, все потом умерли довольно быстро. Кто-то от инфаркта или инсульта, кто-то не выбрался из наркоза после операции. Кто-то уже дома отошел, во сне.
Откуда мне это известно?
Я очень интересуюсь этой темой. Смертностью стариков. А точнее их не случайными смертями. Я интересуюсь этим очень осторожно. Не хочу, чтобы моё любопытство было заметно. И ни с кем этого не обсуждаю. Неслучайные «случайности».
Я не считаю аварию, в которой погибли Юрины родители случайной. Таких вот аварий за три года нашей работы на «скорой» в разных областях и республиках нашей страны я насчитал больше сотни. В них погибли около пяти тысяч стариков. О этом не сообщают в новостях. Если молодые или дети – да, на всю страну и собирают деньги потом на операции, а старики – кому нужны? Из семи массовых аварий, в которых погибли старики – это обычно паломнические поездки по святым местам или экскурсии, автобусы пять вел автомат и в двух в автобус врезался грузовик-автомат. Сбой программы, неправильно выбранный скоростной режим. Робот на несколько секунд отключается. Эксперты как правило, ничего не находят в программах. Объяснить причину сбоя не могут.
В масштабах страны пять тысяч – мелочь. Но именно в эти годы Думой был принят очередной закон о развитии паллиативной медицины и предпочтительном помещении пенсионеров в дома престарелых и тяжелых инвалидов в хосписы. Все это преподносилось как забота государства о стариках. По всем каналам крутят социальную рекламу о том, как чудесно живут в домах престарелых пенсионеры, а сериалы под заказ пережевывают тему скандалов в семьях между молодежью и стариками, и как все налаживается, когда старики в заботе о молодых уезжают доживать в приюты. Как сразу увеличивался приплод в семьях, капает материнский капитал, а счастливая жизнь в богадельнях преподносится, как настоящий долгожданный рай для инвалидов и пенсионеров. Веселые внуки навещают счастливых дедушек и бабушек в приютах.
Я своих не отдаю. Оба они на пенсии. Оба живут со мной. Мама и папа. Отец военный пенсионер, инвалид, мама учитель на пенсии. А я работаю. Каждый год по несколько раз приходят гонцы из префектуры с предложениями, моим родителям переехать в один из интернатов «Старая роза», которые принадлежат жене префекта нашего округа.
Я – врач «скорой» имею возможность собирать любую статистику, в том числе и по старикам, благодаря нашему ДК и большой базе данных департамента здравоохранения и министерства. Получить доступ и мне непросто, но возможно. Для того, кто знает как. Я знаю. Но о том, что я знаю – никто не знает. Я – обычный врач скорой. Не программист, не сисадми́н. Никто не знает, что я айтишник – самоучка.
Мне надоело думать о странных преждевременных смертях стариков. Я перешел на бег, до дома оставалось километра три. Бегущий человек всегда возбуждает подозрение, особенно бегущий ночью в киберсьюте, и еще сильнее, если бежит с грузом. Но я бегу порожняком. И все равно, через три минуты из-за угла показалась машина ППС (патрульно-полицейской службы) и меня две симпатичных девушки в форме сержантов и похожих на мой киберсьютах вежливо попросили остановиться и предъявить документы. Пока одна идентифицировала мою личность, а вторая внимательно изучала мою шкуру портативным сканером на предмет скрытого холодного оружия, а я продолжал бег на месте, чтобы Зуд снова не включил электромассаж, заметив, что я неподвижен.
– Спортсмен? – иронично спросила полицай-девица со сканером.
– Врач «скорой», – ответил я без одышки, – надо быть в форме. Работа экстремальная.
– Похвально. – Без иронии отозвалась другая и добавила, – он чист, – она вдруг мне помигнула, чуть улыбнувшись, а Зуд сообщил, что с ее телефона пришло сообщение: «Я выходная завтра. Юля» и телефон.
– Можете продолжать тренировку, Алексей Максимович, – первая вернула эльку. – Удачи. Не нарушайте правил дорожного движения, не перебегайте улицу на красный свет и, ступая на проезжую часть в зоне пешеходного перехода, убедитесь, что на ней нет движущегося автотранспорта, – несколько заученно бубнила девушка, потому что обязана была это сказать.
Но я уже убегал от нее, отправив сообщение: «У меня сутки. Спасибо за симпатию. Юля, вы – очаровательны! И смайлик с поцелуем».
До моего дома еще два квартала.
Несмотря на близкую полночь, народ на улицах был, и какая-то сверхбдительная сволочь стукнула в полицию, что я бегу. Плевать. Закон я этим не нарушаю. Подозревать надо не тех, кто не выделяется из толпы, а кто абсолютно не заметен в массе. Но на такое допущение нужно особым образом настроить мозги. А мы все-таки по природе своей в разной степени ксенофобы. Обращаем внимание на тех, кто выделяется. Такова психика большинства людей. Хочется выделиться, чтобы обратили внимание, при этом не хочется, чтобы подозревали в нарушении закона. Мой киберсьют стоит, как элитный автомобиль и естественно, что люди завидуют.
За двести метров до парадной меня опять остановил, на этот раз участковый офицер. Мой ровесник, в домашнем утепленном комбезе, полицейский китель с погонами наброшен на плечи. Участковый зевает. Он узнал меня, помахал рукой.
– Что так поздно бегаешь, Алексей?
– У друга был, – доложил я. Грубить не хотелось. – Вот решил заодно пробежаться перед сном.
– Это у Свиридовых? – участковый не стеснялся продемонстрировать свою осведомленность. В двадцатимиллионной Москве ничего не скрыть от компетентных органов.
Я кивнул.
– Это правильно. Надеюсь, что все у него обойдется. Мы все, как на минном поле. Удачи!
Я решил поддеть его.
– А тебе чего не спится, Иван?
– Решил прогуляться перед сном, – соврал участковый. Это мне сообщил встроенный в Зуда детектор лжи.
Участковый нарочно вышел встретить меня и по другой причине вышел во двор? Думаю, ему пришло уведомление, что меня только что проверяли, и он проконтролировал маршрут моего движения. Зачем? Просто из служебного рвения. Чтобы потом никто не упрекнул, что он не отреагировал. Наверняка, в своем смартфоне поставил галочку рапорта. А если бы я побежал не домой? Ничего, отметил бы, что он меня не встретил и все. Это ничего не значит, пока меня не ищут. А вот исчезни я, вот тут мой трек через пару дней и всплыл бы, и отчет участкового – кстати. Вот тут меня обшмонали, а вот тут я не появился… А куда делся?
Профилактика преступности даже не в том, что все, побывавшие под следствием находятся под особым контролем, включая видео и воздушный – с помощью дронов, которые постоянно висят над городом. Это лишь часть решения проблемы.
Нужно чтобы у рядовых граждан даже мысли не возникало совершить преступление, осознавая, что они все под непрерывным присмотром искусственного интеллекта полиции. Поэтому им об этом регулярно и открыто напоминают разные компьютерные средства: «Мы за вами следим. Ведите себя законопослушно». Микрочипы везде. Камеры тоже. От огромных дворовых на столбах, до микрокамер в кухонных приборах, люстрах, даже в энергосберегающих лампочках. Сканеры повсюду. Якобы нужно для таргетированной рекламы, но это ширма, на самом деле – чтобы предотвращать преступления. Преступлений, однако, намного меньше не стало, просто преступники стали изощреннее и грамотнее, а спланированные преступления страшнее. Бытовуха же, как была, так и осталась, потому что, хватаясь за кухонный нож, человек не думает в этот момент, что его слушает и снимает все, есть в квартире от утюга до телевизора и дверного звонка-домофона.